Неточные совпадения
Гроза надвигалась. Причудливо разорванные черные тучи, пугливо толпясь и сдвигаясь, как бы прижимались друг к другу —
в страхе перед тем надвигающимся таинством, роковым и могучим, что должно
было произойти
в природе. Предгрозовой бурный и дикий вихрь кружил
в ущельях и терзал верхушки каштанов и чинар внизу,
в котловинах, предвещая нечто жуткое, страшное и грозное. Казалось, не ветер свистел
в ущельях, а черные джины
гор и пропастей распевали свои погребальные песни…
— Если рука твоя еще болит, — проведи ночь
в этой пещере. Мои друзья и я
будем охранять твой покой; если же ты
в состоянии ехать
в Гори, на моем коне, я довезу тебя до твоего дома…
Если потеря Смелого
была для Нины тяжелым ударом, то подарок Керима, этого бесстрашнейшего из душманов, этого рыцаря
гор, конечно, немного утешил княжну
в ее печали. Она дружески простилась с товарищами своего спасителя, такими же душманами, как и Керим, и, подсаженная ими на его коня, выехала из пещеры. Молодой горец поместился позади нее,
в широком седле.
Керим сказал правду. Не прошло и получаса, как они
были в предместье
Гори.
Говорят, мои родители, которые
были убиты грозой
в горах в одну из прогулок, мои родители-горцы из аула Бестуди, принявшие христианство и обрусевшие
в доме дяди,
были кротки, веселы и простосердечны, как дети.
Впрочем, сегодня и я, переживая потерю Смелого, все-таки чувствую себя неожиданно счастливой… Я испытала грозу
в горах, такую же грозу, от которой погибли мои отец и мать… Я
была на краю гибели и видела Керима… Жаль Смелого!.. Жаль бесконечно, но без жертв обойтись нельзя… Чтобы видеть Керима, этого страшного для всех удальца-душмана, можно пожертвовать конем…
О, славный, бесстрашный джигит Керим! Как бы я хотела
быть хоть отчасти на тебя похожей! Почему я не мальчик! Не мужчина! Если бы я
была мужчина! О! Я сорвала бы с себя эти девичьи одежды, без сожаления остригла мои черные косы и, надев платье джигита, убежала бы
в горы, к Кериму. Я сказала бы ему...
Прошептав бессвязную речь засохшими от жара губами, я снова юркнула
в постель… Сердце мое билось… Голова
горела. У меня
была тайна, тайна знакомства с Керимом, и я гордилась ею — моей первой серьезной тайной, неведомой самым близким, дорогим людям.
Прошло более двух недель со дня моего приключения
в горах. Кости Смелого
были, должно-быть, давно растащены стараниями голодных волков и чекалок; новый друг сменил
в моем сердце погибшего коня. Алмаз сразу стал для меня незаменимым. Я гордилась им и лелеяла его. Конь
был красив на диво и неспокоен, как настоящий дикарь. Я исподволь приучала его повиноваться мне и, странное дело, маленькой руке подростка Алмаз подчинялся охотнее, нежели сильным заскорузлым рукам наших казаков.
Излишне говорить, как я
была недовольна и ожидаемым балом, и предстоящей мне ролью молодой хозяйки,
в чьи обязанности входило занимать всех этих барынь и барышень, которые должны
были приехать из
Гори, Тифлиса и Мцхета, пышно разряженных и надушенных так обильно и резко, что у меня всегда кружится голова.
— Моя жизнь — скачка
в горах, Андро! Я хочу
в горы! — шепчу я с отчаянием, и лицо мое, должно
быть, выражает самое неподдельное
горе, потому что Андро беспокойно топчется на месте и бормочет, будто ему приходится утешать совсем глупенькую маленькую девочку...
Ночь застала нас
в темном ущелье, неподалеку от Бестуди. И
горы, и бездны, — все заволокло непроглядной мглой. Дедушка отослал казака с тройкой назад
в Грузию, приказав ему кланяться князю и сказать, что мы доехали благополучно. Так
было заранее условлено с отцом.
— Да, да, я счастлива, джаным! — шептала она, глядя сияющими, как черные алмазы, счастливыми глазами, хотя на длинных ресницах еще дрожали росинки слез. — Гуль-Гуль
будет скоро большой, совсем большой, Гуль-Гуль выбрала себе мужа по душе… Гуль-Гуль ускачет
в горы за чернооким горцем, а Лейла-Фатьма лопнет со злости, потому что она ведьма и знается с шайтаном и горными духами.
Ночь,
в самом деле, чудо как хороша! Величавы и спокойны
горы, прекрасные
в своем могучем великолепии. Кура то пропадает из виду, то появляется, — отливающая лунным серебром, пенистая, таинственная и седая, как волшебница кавказских сказаний. Военно-грузинская дорога осталась позади. Мы свернули
в сторону и через полчаса
будем на месте, — на новом месте, среди новых людей, к которым так неожиданно заблагорассудилось забросить меня капризнице судьбе.
И другое известие — ужасное, неожиданно обрушилось на меня. Моей опекуншей, оказывается,
была бабушка, которая жила где-то
в горах, недалеко от Тифлиса (примерно
в часе езды), и к этой бабушке-опекунше мне предстояло переехать на жительство вплоть до моего совершеннолетия.
Как ни ненавидела я Доурова, как ни презирала его, а все-таки он
был теперь последней связью моей с нашим домом, с родным
Гори, с дорогими и близкими людьми, например, Людой и князем Андро, которых я горячо любила. Последняя связь с прошлым исчезала и со мной оставались лишь эти чернеющие во мраке стены и неведомые люди
в этих стенах…
Наконец, мы подошли к дому. Это
было большое одноэтажное здание с мезонином, пристроенным на плоской кровле, с высокой башней, как-то нелепо торчащей у самой стены, примыкавшей к
горам… И днем здесь, по-видимому,
было темно и мрачно,
в этом каменном гнезде, оцепленном со всех сторон
горами, а ночью оно производило удручающее впечатление.
И
в этом доме я должна
была поселиться — с моей душой, жадной до впечатлений, с моей любовью к
горам и свободе!
Мы прошли ряд холодных, неуютных комнат,
в которых не
было почти никакой мебели, и вступили, наконец,
в темный маленький коридорчик, заставленный всякого рода ящиками и сундуками. Моя спутница толкнула какую-то дверь, и я очутилась
в маленькой комнатке с большим окном, выходящим
в сторону
гор.
Тотчас щелкнула задвижка на моей двери, и великанша предстала на пороге со своей бессмысленной улыбкой и тихим мычаньем, означающим приветствие. Сейчас
в облике Мариам не
было ничего общего с белым пугалом, которое раскачивалось ночью на кровле полуразрушенного амбара, оглашая
горы диким мычанием. Тусклое землисто-серое лицо несчастной с отвисшей нижней губой и мертвыми тусклыми глазами
было спокойным и по-домашнему мирным.
— Там,
в этой башне,
была комната покойной княгини Джавахи, сестры нашей госпожи, — начал старик, — она жила
в Гори и умерла там же,
в доме своего сына, пораженная припадком безумия. — Голос старого Николая, по мере того как он говорил, делался все глуше и глуше и, наконец, понизился до шепота, когда он, почти вплотную приблизив губы к моему уху, произнес...
Есть мне не хотелось. К тому же,
в этом доме подавались сомнительного вкуса жареная баранина с застывшим жиром и пресные лаваши, которые не возбуждали аппетита:
в доме моего приемного отца я привыкла к вкусной и даже изысканной еде. Я не дотронулась до ужина, презрительно оттолкнув ногой поднос, и подошла к окну. Небо и
горы слились
в непроницаемой мгле. Где-то далеко-далеко слышался крик джейрана, а под самыми стенами замка не умолкал Терек — кипящий, ревущий и мечущийся.
Здесь власти прослышали о нем, и молодой душман должен
был скрываться
в горах и пещерах.
— Уйдите! — закричала я не своим голосом, — не смейте трогать моей руки, не смейте говорить мне явную ложь. Вы не говорили бы так, если бы я не
была самой богатой невестой
в Гори!
— Говорили, что новенькая поступит особенная. Что у нее, у вас то
есть, преромантическая судьба. Что родители ваши
были лезгинами из аула, что они бежали, крестились, потом погибли
в горах. Правда это?
Правда, князь Андро сообщил мне, что ага-Керим бек-Джамала сидит
в тифлисской тюрьме со своими ближайшими соучастниками, но дальше этого сведения Андро не распространялись, и участь моего друга по-прежнему
была темна и непроницаема, как туманы
в горах Дагестана…
— И Керим и Гуль-Гуль тотчас после приговора отправились
в горы и поселились
в ауле Бестуди. Шайка Керима распалась, и все разъехались по своим аулам. Керим теперь, как мирный житель, занялся своими пастбищами и охотой. Он и Гуль-Гуль как-то
были у меня
в Мцхете и вспоминали о вас…
От меня требовалось: одеться поскорее, закутаться с головой
в «собственную» пуховую шаль, привезенную из
Гори, спуститься до нижнего этажа по черной лестнице, попасть
в подвал, где
было спальное помещение женской прислуги, оттуда —
в дальний угол сада, где имелась крошечная калитка, которую никогда не закрывали на ключ и… я
была бы спасена.