Неточные совпадения
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот
чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так
что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они
говорят,
что песенка моя спета. Да
что, брат, я сам начинаю
думать,
что она точно спета.
«Брат
говорит,
что мы правы, —
думал он, — и, отложив всякое самолюбие в сторону, мне самому кажется,
что они дальше от истины, нежели мы, а в то же время я чувствую,
что за ними есть что-то,
чего мы не имеем, какое-то преимущество над нами…
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты не знаешь,
что на нашем наречии и для нашего брата «неладно» значит «ладно»? Пожива есть, значит. Не сам ли ты сегодня
говорил,
что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за богатого старика — дело ничуть не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам не верю; но люблю
думать, как
говорит наш образованный губернатор,
что они справедливы.
— Меня эти сплетни даже не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого…
что нет во мне желания, охоты жить. Вы недоверчиво на меня смотрите, вы
думаете: это
говорит «аристократка», которая вся в кружевах и сидит на бархатном кресле. Я и не скрываюсь: я люблю то,
что вы называете комфортом, и в то же время я мало желаю жить. Примирите это противоречие как знаете. Впрочем, это все в ваших глазах романтизм.
— Да и кроме того, — перебил Базаров, —
что за охота
говорить и
думать о будущем, которое большею частью не от нас зависит? Выйдет случай что-нибудь сделать — прекрасно, а не выйдет, — по крайней мере, тем будешь доволен,
что заранее напрасно не болтал.
— Напрасно ж ты уважал меня в этом случае, — возразил с унылою улыбкою Павел Петрович. — Я начинаю
думать,
что Базаров был прав, когда упрекал меня в аристократизме. Нет, милый брат, полно нам ломаться и
думать о свете: мы люди уже старые и смирные; пора нам отложить в сторону всякую суету. Именно, как ты
говоришь, станем исполнять наш долг; и посмотри, мы еще и счастье получим в придачу.
— Вы
думаете? А
что, если я убежден в том,
что говорю? Если я нахожу,
что я еще не довольно сильно выразился?
— Полноте, Евгений Васильич. Вы
говорите,
что он неравнодушен ко мне, и мне самой всегда казалось,
что я ему нравлюсь Я знаю,
что я гожусь ему в тетки, но я не хочу скрывать от вас,
что я стала чаще
думать о нем. В этом молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть…
Вы
думаете,
что я
говорю легкомысленно?
— Вы
думаете? — промолвила она. —
Что ж? я не вижу препятствий… Я рада за Катю… и за Аркадия Николаича. Разумеется, я подожду ответа отца. Я его самого к нему пошлю. Но вот и выходит,
что я была права вчера, когда я
говорила вам,
что мы оба уже старые люди… Как это я ничего не видала? Это меня удивляет!
— Эх, Анна Сергеевна, станемте
говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо. И выходит,
что нечего было
думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну,
что ж мне вам сказать… я любил вас! это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше,
что какая вы славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая…
Неточные совпадения
«Ах, боже мой!» —
думаю себе и так обрадовалась,
что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, —
думаю себе, — слава богу!» И
говорю ему: «Я так восхищена,
что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! —
думаю себе.
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что, если хоть одна половина из того,
что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше
думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Осип. Да, хорошее. Вот уж на
что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «
Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, —
говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты,
говорит, напомни мне, как приеду». — «А, —
думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция
говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь».
Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это,
что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
И точно: час без малого // Последыш
говорил! // Язык его не слушался: // Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, //
Что правый глаз задергало, // А левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков не
думала, // Не баловалась вотчина, // А слушалась господ!