Неточные совпадения
У него
в пятнадцати верстах от постоялого дворика хорошее имение
в двести душ, или, как он выражается с
тех пор, как размежевался с крестьянами и завел «ферму», —
в две тысячи десятин земли.
В качестве генеральского сына Николай Петрович — хотя не только не отличался храбростью, но даже заслужил прозвище трусишки — должен был, подобно брату Павлу, поступить
в военную службу; но он переломил себе ногу
в самый
тот день, когда уже прибыло известие об его определении, и, пролежав два месяца
в постели, на всю жизнь остался «хроменьким».
Кстати, брат его о
ту пору вышел офицером
в гвардейский полк.
Между
тем Николай Петрович успел, еще при жизни родителей и к немалому их огорчению, влюбиться
в дочку чиновника Преполовенского, бывшего хозяина его квартиры, миловидную и, как говорится, развитую девицу: она
в журналах читала серьезные статьи
в отделе «Наук».
Аркаша…» — беспрестанно вертелось у него
в голове; он пытался думать о чем-нибудь другом, и опять возвращались
те же мысли.
Николай Петрович быстро обернулся и, подойдя к человеку высокого роста,
в длинном балахоне с кистями, только что вылезшему из тарантаса, крепко стиснул его обнаженную красную руку, которую
тот не сразу ему подал.
— Полагать надо, что
в город.
В кабак, — прибавил он презрительно и слегка наклонился к кучеру, как бы ссылаясь на него. Но
тот даже не пошевельнулся: это был человек старого закала, не разделявший новейших воззрений.
— Хлопоты у меня большие с мужиками
в нынешнем году, — продолжал Николай Петрович, обращаясь к сыну. — Не платят оброка. [Оброк — более прогрессивная по сравнению с барщиной денежная форма эксплуатации крестьян. Крестьянин заранее «обрекался» дать помещику определенную сумму денег, и
тот отпускал его из имения на заработки.] Что ты будешь делать?
Все кругом золотисто зеленело, все широко и мягко волновалось и лоснилось под тихим дыханием теплого ветерка, все — деревья, кусты и травы; повсюду нескончаемыми звонкими струйками заливались жаворонки; чибисы
то кричали, виясь над низменными лугами,
то молча перебегали по кочкам; красиво чернея
в нежной зелени еще низких яровых хлебов, гуляли грачи; они пропадали во ржи, уже слегка побелевшей, лишь изредка выказывались их головы
в дымчатых ее волнах.
Аркадий сообщил несколько петербургских новостей, но он ощущал небольшую неловкость,
ту неловкость, которая обыкновенно овладевает молодым человеком, когда он только что перестал быть ребенком и возвратился
в место, где привыкли видеть и считать его ребенком.
— Удивительное дело, — продолжал Базаров, — эти старенькие романтики! Разовьют
в себе нервную систему до раздражения… ну, равновесие и нарушено. Однако прощай!
В моей комнате английский рукомойник, а дверь не запирается. Все-таки это поощрять надо — английские рукомойники,
то есть прогресс!
Базаров ушел, а Аркадием овладело радостное чувство. Сладко засыпать
в родимом доме, на знакомой постели, под одеялом, над которым трудились любимые руки, быть может руки нянюшки,
те ласковые, добрые и неутомимые руки. Аркадий вспомнил Егоровну, и вздохнул, и пожелал ей царствия небесного… О себе он не молился.
Получила название по имени своего основателя — Джованни Антонио Галиньяни.] но он не читал; он глядел пристально
в камин, где,
то замирая,
то вспыхивая, вздрагивало голубоватое пламя…
А
в маленькой задней комнатке, на большом сундуке, сидела,
в голубой душегрейке [Женская теплая кофта, обычно без рукавов, со сборками по талии.] и с наброшенным белым платком на темных волосах, молодая женщина, Фенечка, и
то прислушивалась,
то дремала,
то посматривала на растворенную дверь, из-за которой виднелась детская кроватка и слышалось ровное дыхание спящего ребенка.
— А вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие
в людях низших, хотя он никогда не потакал им и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы с тобой
те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается.
Но Аркадий уже не слушал его и убежал с террасы. Николай Петрович посмотрел ему вслед и
в смущенье опустился на стул. Сердце его забилось… Представилась ли ему
в это мгновение неизбежная странность будущих отношений между им и сыном, сознавал ли он, что едва ли не большее бы уважение оказал ему Аркадий, если б он вовсе не касался этого дела, упрекал ли он самого себя
в слабости — сказать трудно; все эти чувства были
в нем, но
в виде ощущений — и
то неясных; а с лица не сходила краска, и сердце билось.
— Тэ-тэ-тэ-тэ… То-то я все себя спрашивал: где слышал я эту фамилию: Базаров?.. Николай, помнится,
в батюшкиной дивизии был лекарь Базаров?
Не раз, возвращаясь к себе домой после нежного свидания, Кирсанов чувствовал на сердце
ту разрывающую и горькую досаду, которая поднимается
в сердце после окончательной неудачи.
Он вышел
в отставку, несмотря на просьбы приятелей, на увещания начальников, и отправился вслед за княгиней; года четыре провел он
в чужих краях,
то гоняясь за нею,
то с намерением теряя ее из виду; он стыдился самого себя, он негодовал на свое малодушие… но ничто не помогало.
Павел Петрович почти не видался с братом с
тех пор, как
тот поселился
в деревне: свадьба Николая Петровича совпала с самыми первыми днями знакомства Павла Петровича с княгиней.
И
те и другие считали его гордецом; и
те и другие его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах; за
то, что он прекрасно одевался и всегда останавливался
в лучшем номере лучшей гостиницы; за
то, что он вообще хорошо обедал, а однажды даже пообедал с Веллингтоном [Веллингтон Артур Уэлсли (1769–1852) — английский полководец и государственный деятель;
в 1815 году при содействии прусской армии одержал победу над Наполеоном при Ватерлоо.] у Людовика-Филиппа; [Людовик-Филипп, Луи-Филипп — французский король (1830–1848); февральская революция 1848 года заставила Людовика-Филиппа отречься от престола и бежать
в Англию, где он и умер.] за
то, что он всюду возил с собою настоящий серебряный несессер и походную ванну; за
то, что от него пахло какими-то необыкновенными, удивительно «благородными» духами; за
то, что он мастерски играл
в вист и всегда проигрывал; наконец, его уважали также за его безукоризненную честность.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до
того, что ни на что не стал способен, этакой человек — не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла. Я уверен, что он не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз
в месяц избавит мужика от экзекуции.
— Дуняша, — кликнула она, — принесите Митю (Фенечка всем
в доме говорила вы).А не
то погодите; надо ему платьице надеть.
Однажды, года три
тому назад, ему пришлось ночевать на постоялом дворе
в отдаленном уездном городе.
— Bene. [Хорошо (лат.).] Мне нравится
в ней
то, что она не слишком конфузится. Иной, пожалуй, это-то и осудил бы
в ней. Что за вздор? чего конфузиться? Она мать — ну и права.
Фенечка,
в особенности, до
того с ним освоилась, что однажды ночью велела разбудить его: с Митей сделались судороги; и он пришел и, по обыкновению полушутя, полузевая, просидел у ней часа два и помог ребенку.
Однажды они как-то долго замешкались; Николай Петрович вышел к ним навстречу
в сад и, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и голоса обоих молодых людей. Они шли по
ту сторону беседки и не могли его видеть.
— Третьего дня, я смотрю, он Пушкина читает, — продолжал между
тем Базаров. — Растолкуй ему, пожалуйста, что это никуда не годится. Ведь он не мальчик: пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком
в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать.
— Да так же. Вы, я надеюсь, не нуждаетесь
в логике для
того, чтобы положить себе кусок хлеба
в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!
— Мы действуем
в силу
того, что мы признаём полезным, — промолвил Базаров. —
В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем.
— Не беспокойся, — промолвил он. — Я не позабудусь именно вследствие
того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз
в ходу и всегда оказывался несостоятельным…
— Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, — флегматически заметил Базаров, между
тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал глазами. — Спор наш зашел слишком далеко… Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, — прибавил он вставая, — когда вы представите мне хоть одно постановление
в современном нашем быту,
в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания.
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, [Старомодно (фр.).] и не имеем
той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого вина вы хотите, красного или белого?» — «Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него
в это мгновенье…
Фенечка молча заглянула к нему
в беседку и скрылась, а он с изумлением заметил, что ночь успела наступить с
тех пор, как он замечтался.
Он приподнялся и хотел возвратиться домой; но размягченное сердце не могло успокоиться
в его груди, и он стал медленно ходить по саду,
то задумчиво глядя себе под ноги,
то поднимая глаза к небу, где уже роились и перемигивались звезды.
Он был тоже из «молодых»,
то есть ему недавно минуло сорок лет, но он уже метил
в государственные люди и на каждой стороне груди носил по звезде.
«Энергия необходима, — говаривал он тогда, — l’energie est la première qualite d’un homme d’ètat»; [Энергия — первейшее качество государственного человека (фр.).] а со всем
тем он обыкновенно оставался
в дураках и всякий несколько опытный чиновник садился на него верхом.
В сущности, Матвей Ильич недалеко ушел от
тех государственных мужей Александровского времени, которые, готовясь идти на вечер к г-же Свечиной, [Свечина С. П. (1782–1859) — писательница мистического направления.
Проповеди Бурдалу переведены на русский язык
в начале XIX века.] намекая
тем не на известного французского проповедника, а на бурду.
Небольшой дворянский домик на московский манер,
в котором проживала Авдотья Никитишна (или Евдоксия) Кукшина, находился
в одной из нововыгоревших улиц города ***; известно, что наши губернские города горят через каждые пять лет. У дверей, над криво прибитою визитною карточкой, виднелась ручка колокольчика, и
в передней встретила пришедших какая-то не
то служанка, не
то компаньонка
в чепце — явные признаки прогрессивных стремлений хозяйки. Ситников спросил, дома ли Авдотья Никитишна?
— Все такие мелкие интересы, вот что ужасно! Прежде я по зимам жила
в Москве… но теперь там обитает мой благоверный, мсьё Кукшин. Да и Москва теперь… уж я не знаю — тоже уж не
то. Я думаю съездить за границу; я
в прошлом году уже совсем было собралась.
(Возможность презирать и выражать свое презрение было самым приятным ощущением для Ситникова; он
в особенности нападал на женщин, не подозревая
того, что ему предстояло несколько месяцев спустя пресмыкаться перед своей женой потому только, что она была урожденная княжна Дурдолеосова.)
Ни одна из них не была бы
в состоянии понять нашу беседу; ни одна из них не стоит
того, чтобы мы, серьезные мужчины, говорили о ней!
Много толковали они о
том, что такое брак — предрассудок или преступление, и какие родятся люди — одинаковые или нет? и
в чем, собственно, состоит индивидуальность?
— Ну что, ну что? — спрашивал он, подобострастно забегая
то справа,
то слева, — ведь я говорил вам: замечательная личность! Вот каких бы нам женщин побольше. Она,
в своем роде, высоконравственное явление.
Звук ее голоса не выходил у него из ушей; самые складки ее платья, казалось, ложились у ней иначе, чем у других, стройнее и шире, и движения ее были особенно плавны и естественны
в одно и
то же время.
Аркадий принялся говорить о «своем приятеле». Он говорил о нем так подробно и с таким восторгом, что Одинцова обернулась к нему и внимательно на него посмотрела. Между
тем мазурка приближалась к концу. Аркадию стало жалко расстаться с своей дамой: он так хорошо провел с ней около часа! Правда, он
в течение всего этого времени постоянно чувствовал, как будто она к нему снисходила, как будто ему следовало быть ей благодарным… но молодые сердца не тяготятся этим чувством.
— Ну что? — спросил Базаров Аркадия, как только
тот вернулся к нему
в уголок, — получил удовольствие? Мне сейчас сказывал один барин, что эта госпожа — ой-ой-ой; да барин-то, кажется, дурак. Ну, а по-твоему, что она, точно — ой-ой-ой?
Аркадия покоробило от цинизма Базарова, но — как это часто случается — он упрекнул своего приятеля не за
то именно, что ему
в нем не понравилось…
Разговор на этом прекратился. Оба молодых человека уехали тотчас после ужина. Кукшина нервически-злобно, но не без робости, засмеялась им вослед: ее самолюбие было глубоко уязвлено
тем, что ни
тот, ни другой не обратил на нее внимания. Она оставалась позже всех на бале и
в четвертом часу ночи протанцевала польку-мазурку с Ситниковым на парижский манер. Этим поучительным зрелищем и завершился губернаторский праздник.