Неточные совпадения
—
Вот разве
что приказчика я сменил.
—
Вот он, Прокофьич, — начал Николай Петрович, — приехал к нам наконец…
Что? как ты его находишь?
— А
вот на
что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю,
что у нее там внутри делается; а так как мы с тобой те же лягушки, только
что на ногах ходим, я и буду знать,
что и у нас внутри делается.
— Здравствуйте, господа; извините,
что опоздал к чаю, сейчас вернусь; надо
вот этих пленниц к месту пристроить.
— Да зачем же я стану их признавать? И
чему я буду верить? Мне скажут дело, я соглашаюсь,
вот и все.
Она провела по сфинксу крестообразную черту и велела ему сказать,
что крест —
вот разгадка.
—
Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже не говорю о том,
что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, — имение, ты, может быть, не знаешь, у них не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— Да полфунта довольно будет, я полагаю. А у вас здесь, я вижу, перемена, — прибавил он, бросив вокруг быстрый взгляд, который скользнул и по лицу Фенечки. — Занавески
вот, — промолвил он, видя,
что она его не понимает.
— Это точно, — подтвердила Фенечка. —
Вот и Митя, к иному ни за
что на руки не пойдет.
—
Вот как мы с тобой, — говорил в тот же день, после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете: — в отставные люди попали, песенка наша спета.
Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит,
что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга не можем.
— Так
вот как! — промолвил он странно спокойным голосом. — Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы наши избавители и герои. Но за
что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не так же ли вы болтаете, как и все?
— Поверите ли, — продолжал он, —
что, когда при мне Евгений Васильевич в первый раз сказал,
что не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой восторг… словно прозрел! «
Вот, — подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять вас и для которой ваше посещение будет настоящим праздником; вы, я думаю, слыхали о ней?
—
Вот это мило!
Что, вы не курите? Виктор, вы знаете, я на вас сердита.
— Ну,
вот он взялся меня проводить… Слава богу, я свободна, у меня нет детей…
Что это я сказала: слава богу!Впрочем, это все равно.
— Ну
что, ну
что? — спрашивал он, подобострастно забегая то справа, то слева, — ведь я говорил вам: замечательная личность!
Вот каких бы нам женщин побольше. Она, в своем роде, высоконравственное явление.
— Благодарствуйте,
что сдержали слово, — начала она, — погостите у меня: здесь, право, недурно. Я вас познакомлю с моей сестрою, она хорошо играет на фортепьяно. Вам, мсьё Базаров, это все равно; но вы, мсьё Кирсанов, кажется, любите музыку; кроме сестры, у меня живет старушка тетка, да сосед один иногда наезжает в карты играть:
вот и все наше общество. А теперь сядем.
— Да, эта смугленькая. Это
вот свежо, и нетронуто, и пугливо, и молчаливо, и все
что хочешь.
Вот кем можно заняться. Из этой еще
что вздумаешь, то и сделаешь; а та — тертый калач.
— Еще бы! Да
вот, например: через несколько минут пробьет десять часов, и я уже наперед знаю,
что вы прогоните меня.
— Вам хочется полюбить, — перебил Базаров, — а полюбить вы не можете:
вот в
чем ваше несчастие.
— Мы говорили с вами, кажется, о счастии. Я вам рассказывала о самой себе. Кстати
вот, я упомянула слово «счастие». Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие,
чем действительным счастием, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Иль вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?
Ты мне теперь не поверишь, но я тебе говорю: мы
вот с тобой попали в женское общество, и нам было приятно; но бросить подобное общество — все равно
что в жаркий день холодною водой окатиться.
— Слышишь, Аркадий Николаич! А нас с вами прибили…
вот оно
что значит быть образованными людьми.
— По непринужденности обращения, — заметил Аркадию Базаров, — и по игривости оборотов речи ты можешь судить,
что мужики у моего отца не слишком притеснены. Да
вот и он сам выходит на крыльцо своего жилища. Услыхал, знать, колокольчик. Он, он — узнаю его фигуру. Эге-ге! как он, однако, поседел, бедняга!
— Ну, смотри же, хозяюшка, хлопочи, не осрамись; а вас, господа, прошу за мной пожаловать.
Вот и Тимофеич явился к тебе на поклон, Евгений. И он, чай, обрадовался, старый барбос.
Что? ведь обрадовался, старый барбос? Милости просим за мной.
— Да перестань,
что ты извиняешься? — перебил Базаров. — Кирсанов очень хорошо знает,
что мы с тобой не Крезы [Крез — царь Лидии (560–546 гг. до н. э.), государства Малой Азии, обладавший, по преданию, неисчислимыми богатствами; в нарицательном смысле — богач.] и
что у тебя не дворец. Куда мы его поместим,
вот вопрос.
— Лазаря петь! — повторил Василий Иванович. — Ты, Евгений, не думай,
что я хочу, так сказать, разжалобить гостя:
вот, мол, мы в каком захолустье живем. Я, напротив, того мнения,
что для человека мыслящего нет захолустья. По крайней мере, я стараюсь, по возможности, не зарасти, как говорится, мохом, не отстать от века.
«
Вот, — воскликнул он, — хоть мы и в глуши живем, а в торжественных случаях имеем
чем себя повеселить!» Он налил три бокала и рюмку, провозгласил здоровье «неоцененных посетителей» и разом, по-военному, хлопнул свой бокал, а Арину Власьевну заставил выпить рюмку до последней капельки.
— А я думаю: я
вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже…
Что за безобразие!
Что за пустяки!
— Ты прав, — подхватил Базаров. — Я хотел сказать,
что они
вот, мои родители то есть, заняты и не беспокоятся о собственном ничтожестве, оно им не смердит… а я… я чувствую только скуку да злость.
— Я был наперед уверен, — промолвил он, —
что ты выше всяких предрассудков. На
что вот я — старик, шестьдесят второй год живу, а и я их не имею. (Василий Иванович не смел сознаться,
что он сам пожелал молебна… Набожен он был не менее своей жены.) А отцу Алексею очень хотелось с тобой познакомиться. Он тебе понравится, ты увидишь… Он и в карточки не прочь поиграть и даже… но это между нами… трубочку курит.
— Как тебе не стыдно, Евгений…
Что было, то прошло. Ну да, я готов
вот перед ними признаться, имел я эту страсть в молодости — точно; да и поплатился же я за нее! Однако, как жарко. Позвольте подсесть к вам. Ведь я не мешаю?
— Как
чем? Да
вот я теперь, молодая, все могу сделать — и пойду, и приду, и принесу, и никого мне просить не нужно…
Чего лучше?
— Ну,
вот еще
что выдумали! — шепнула Фенечка и поджала руки.
— В таком случае предлагаю вам мои. Вы можете быть уверены,
что вот уже пять лет, как я не стрелял из них.
Раздался топот конских ног по дороге… Мужик показался из-за деревьев. Он гнал двух спутанных лошадей перед собою и, проходя мимо Базарова, посмотрел на него как-то странно, не ломая шапки,
что, видимо, смутило Петра, как недоброе предзнаменование. «
Вот этот тоже рано встал, — подумал Базаров, — да, по крайней мере, за делом, а мы?»
—
Вот новость! Обморок! С
чего бы! — невольно воскликнул Базаров, опуская Павла Петровича на траву. — Посмотрим,
что за штука? — Он вынул платок, отер кровь, пощупал вокруг раны… — Кость цела, — бормотал он сквозь зубы, — пуля прошла неглубоко насквозь, один мускул, vastus externus, задет. Хоть пляши через три недели!.. А обморок! Ох, уж эти мне нервные люди! Вишь, кожа-то какая тонкая.
— А!
вот вы как! — начал было Павел Петрович и вдруг воскликнул: — Посмотрите,
что ваш глупец Петр наделал! Ведь брат сюда скачет!
— Мало ли на кого! Да
вот хоть бы на этого господина,
что отсюда уехал.
Катя подняла глаза кверху и промолвила: «Да», а Аркадий подумал: «
Вот эта не упрекает меня за то,
что я красиво выражаюсь».
—
Вот неожиданно! Какими судьбами! — твердил он, суетясь по комнате, как человек, который и сам воображает и желает показать,
что радуется. — Ведь у нас все в доме благополучно, все здоровы, не правда ли?
—
Вот видите ли, — продолжала Анна Сергеевна, — мы с вами ошиблись; мы оба уже не первой молодости, особенно я; мы пожили, устали; мы оба, — к
чему церемониться? — умны: сначала мы заинтересовали друг друга, любопытство было возбуждено… а потом…
— Вы знаете,
что не это было причиною нашей размолвки. Но как бы то ни было, мы не нуждались друг в друге,
вот главное; в нас слишком много было… как бы это сказать… однородного. Мы это не сразу поняли. Напротив, Аркадий…
—
Вот как, — проговорил он, — а вы, кажется, не далее как вчера полагали,
что он любит Катерину Сергеевну братскою любовью.
Что же вы намерены теперь сделать?
— Вы думаете? — промолвила она. —
Что ж? я не вижу препятствий… Я рада за Катю… и за Аркадия Николаича. Разумеется, я подожду ответа отца. Я его самого к нему пошлю. Но
вот и выходит,
что я была права вчера, когда я говорила вам,
что мы оба уже старые люди… Как это я ничего не видала? Это меня удивляет!
Вы оба с матерью должны теперь воспользоваться тем,
что в вас религия сильна;
вот вам случай поставить ее на пробу.
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо. И выходит,
что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну,
что ж мне вам сказать… я любил вас! это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше,
что какая вы славная! И теперь
вот вы стоите, такая красивая…
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому не товарищ. Отец вам будет говорить,
что вот, мол, какого человека Россия теряет… Это чепуха; но не разуверяйте старика.
Чем бы дитя ни тешилось… вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес…
— Ты нас покидаешь, ты нас покидаешь, милый брат, — начал он, — конечно, ненадолго; но все же я не могу не выразить тебе,
что я…
что мы… сколь я… сколь мы…
Вот в том-то и беда,
что мы не умеем говорить спичи! Аркадий, скажи ты.