Неточные совпадения
— Так
вот как, наконец
ты кандидат и домой приехал, — говорил Николай Петрович, потрогивая Аркадия то по плечу, то по колену. — Наконец!
— Да, — процедил сквозь зубы Николай Петрович. — Подбивают их,
вот что беда; ну, и настоящего старания все еще нету. Сбрую портят. Пахали, впрочем, ничего. Перемелется — мука будет. Да разве
тебя теперь хозяйство занимает?
— Ну,
ты, наконец, — проговорил Николай Петрович. — Флигелек-то плох —
вот беда.
— Теперь уж недалеко, — заметил Николай Петрович, —
вот стоит только на эту горку подняться, и дом будет виден. Мы заживем с
тобой на славу, Аркаша;
ты мне помогать будешь по хозяйству, если только это
тебе не наскучит. Нам надобно теперь тесно сойтись друг с другом, узнать друг друга хорошенько, не правда ли?
—
Вот он, Прокофьич, — начал Николай Петрович, — приехал к нам наконец… Что? как
ты его находишь?
— А
вот на что, — отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им и обходился с ними небрежно, — я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы с
тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри делается.
—
Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо
ты судишь о дяде! Я уже не говорю о том, что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, — имение,
ты, может быть, не знаешь, у них не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— А! Павел!
вот где
ты! — раздался вдруг голос Николая Петровича.
— Эге-ге! — спокойно проговорил Базаров. —
Вот мы какие великодушные!
Ты придаешь еще значение браку; я этого от
тебя не ожидал.
—
Вот как мы с
тобой, — говорил в тот же день, после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете: — в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга не можем.
—
Вот как! Какую же он книгу
тебе дал?
Ты мне теперь не поверишь, но я
тебе говорю: мы
вот с
тобой попали в женское общество, и нам было приятно; но бросить подобное общество — все равно что в жаркий день холодною водой окатиться.
Двадцать пять верст показались Аркадию за целых пятьдесят. Но
вот на скате пологого холма открылась наконец небольшая деревушка, где жили родители Базарова. Рядом с нею, в молодой березовой рощице, виднелся дворянский домик под соломенною крышей. У первой избы стояли два мужика в шапках и бранились. «Большая
ты свинья, — говорил один другому, — а хуже малого поросенка». — «А твоя жена — колдунья», — возражал другой.
— По непринужденности обращения, — заметил Аркадию Базаров, — и по игривости оборотов речи
ты можешь судить, что мужики у моего отца не слишком притеснены. Да
вот и он сам выходит на крыльцо своего жилища. Услыхал, знать, колокольчик. Он, он — узнаю его фигуру. Эге-ге! как он, однако, поседел, бедняга!
— Ну, смотри же, хозяюшка, хлопочи, не осрамись; а вас, господа, прошу за мной пожаловать.
Вот и Тимофеич явился к
тебе на поклон, Евгений. И он, чай, обрадовался, старый барбос. Что? ведь обрадовался, старый барбос? Милости просим за мной.
— Да перестань, что
ты извиняешься? — перебил Базаров. — Кирсанов очень хорошо знает, что мы с
тобой не Крезы [Крез — царь Лидии (560–546 гг. до н. э.), государства Малой Азии, обладавший, по преданию, неисчислимыми богатствами; в нарицательном смысле — богач.] и что у
тебя не дворец. Куда мы его поместим,
вот вопрос.
— Да полно
тебе Лазаря петь, [Лазаря петь — калики перехожие и слепцы, чтобы разжалобить слушателей, пели стих о евангельском Лазаре. Здесь в переносном смысле — жаловаться.] — перебил опять Базаров. — Сядь лучше
вот тут на диван да дай на себя посмотреть.
— Лазаря петь! — повторил Василий Иванович. —
Ты, Евгений, не думай, что я хочу, так сказать, разжалобить гостя:
вот, мол, мы в каком захолустье живем. Я, напротив, того мнения, что для человека мыслящего нет захолустья. По крайней мере, я стараюсь, по возможности, не зарасти, как говорится, мохом, не отстать от века.
— Да;
вот я вижу у
тебя — «Друг здравия» [«Друг здравия» — врачебная газета, издававшаяся в Петербурге с 1833 по 1869 год.] на тысяча восемьсот пятьдесят пятый год, — заметил Базаров.
—
Ты прав, — подхватил Базаров. — Я хотел сказать, что они
вот, мои родители то есть, заняты и не беспокоятся о собственном ничтожестве, оно им не смердит… а я… я чувствую только скуку да злость.
Да
вот, например,
ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, — она такая славная, белая, —
вот, сказал
ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать…
— Я был наперед уверен, — промолвил он, — что
ты выше всяких предрассудков. На что
вот я — старик, шестьдесят второй год живу, а и я их не имею. (Василий Иванович не смел сознаться, что он сам пожелал молебна… Набожен он был не менее своей жены.) А отцу Алексею очень хотелось с
тобой познакомиться. Он
тебе понравится,
ты увидишь… Он и в карточки не прочь поиграть и даже… но это между нами… трубочку курит.
— Как
тебе не стыдно, Евгений… Что было, то прошло. Ну да, я готов
вот перед ними признаться, имел я эту страсть в молодости — точно; да и поплатился же я за нее! Однако, как жарко. Позвольте подсесть к вам. Ведь я не мешаю?
Она
вот цветов выпросила у соседки, хотела комнату
тебе убрать.
— А
ты полагал, у меня вода в жилах? Но мне это кровопускание даже полезно. Не правда ли, доктор? Помоги мне сесть на дрожки и не предавайся меланхолии. Завтра я буду здоров.
Вот так; прекрасно. Трогай, кучер.
— Физиономию мою забудешь,
вот как я
тебе мешать буду! — отвечал Василий Иванович.
—
Тебе лучше,
вот что я вижу,
вот что меня радует, — отвечал Василий Иванович.
—
Ты нас покидаешь,
ты нас покидаешь, милый брат, — начал он, — конечно, ненадолго; но все же я не могу не выразить
тебе, что я… что мы… сколь я… сколь мы…
Вот в том-то и беда, что мы не умеем говорить спичи! Аркадий, скажи
ты.