— Ах! Вы вздохнули! — передразнила его Марья Николаевна. — Вот что значит:
взялся за гуж — не говори, что не дюж. Но нет, нет… Вы — прелесть, вы хороший — а обещание я свое сдержу. Вот вам моя рука, без перчатки, правая, деловая. Возьмите ее — и верьте ее пожатию. Что я за женщина, я не знаю; но человек я честный — и дела иметь со мною можно.
— Ну, за это люблю. Иди куда поведут, а не спрашивай: кудь? Расшибут тебе голову, не твое дело, про то мы будем знать, а тебе какая нужда! Ну, смотри ж,
взялся за гуж, не говори: не дюж; попятишься назад, раком назову!
«Молчи, — сказал я голосу, — не обязательно грыжа. Что за неврастения?
Взялся за гуж, не говори, что не дюж».
Неточные совпадения
Подле ящика лежало еще несколько футляров, футлярчиков. Она не знала,
за который
взяться, что смотреть. Взглянув мельком в зеркало и откинув небрежно назад
густую косу, падавшую ей на глаза и мешавшую рассматривать подарки, она кончила тем, что забрала все футляры с туалета и села с ними в постель.
Часов в девять вечера с моря надвинулся туман настолько
густой, что на нем, как на экране, отражались тени людей, которые то вытягивались кверху, то припадали к земле. Стало холодно и сыро. Я велел подбросить дров в огонь и
взялся за дневники, а казаки принялись устраиваться на ночь.
Дьяконица передала об этом Ольге Федотовне под большим секретом и с полною уверенностью, что та по дружбе своей непременно охотно
за это
возьмется; но, к удивлению ее, Ольга Федотовна при первом же упоминании имени Василия Николаевича (так звали богослова) вдруг вся до ушей покрылась
густым румянцем и с негодованием воскликнула:
Бывало, как узнает о краже лошадей или другого добра, сейчас же
возьмется за славного вора старика Шебунича. Тот, бывало, хоть запори его, своих не выдаст. «А, не знаешь! Крикнет Петр Яковлевич: топи овин! коптить его!» И вот в самом
густом дыму, зацепленный
за ногу веревкой, Шебунич висит на перемете. Тут уж некогда запираться, и все разыщется».