Она начала говорить ему о Шубине, о Курнатовском, о том, что она делала в течение двух последних недель, о том, что, судя по газетам, война неизбежна и что, следовательно, как только он выздоровеет совсем, надо будет, не теряя ни минуты, найти средства к отъезду… Она говорила все это,
сидя с ним рядом, опираясь на его плечо…
Неточные совпадения
Он лежал неловко; его большая, кверху широкая, книзу заостренная голова неловко
сидела на длинной шее; неловкость сказывалась в самом положении его рук, его туловища, плотно охваченного коротким черным сюртучком, его длинных ног
с поднятыми коленями, подобных задним ножкам стрекозы.
— Совсем
с ума сошел старец.
Сидит по целым дням у своей Августины Христиановны, скучает страшно, а
сидит. Глазеют друг на друга, так глупо… Даже противно смотреть. Вот поди ты! Каким семейством Бог благословил этого человека: нет, подай ему Августину Христиановну! Я ничего не знаю гнуснее ее утиной физиономии! На днях я вылепил ее карикатуру, в дантовском вкусе. Очень вышло недурно. Я тебе покажу.
Шубин почти не показывался; он
с лихорадочною деятельностью занялся своим искусством: либо
сидел взаперти у себя в комнате и выскакивал оттуда в блузе, весь выпачканный глиной, либо проводил дни в Москве, где у него была студия, куда приходили к нему модели и италиянские формовщики, его приятели и учителя.
В тот самый день, когда Елена вписывала это последнее, роковое слово в свой дневник, Инсаров
сидел у Берсенева в комнате, а Берсенев стоял перед ним,
с выражением недоумения на лице. Инсаров только что объявил ему о своем намерении на другой же день переехать в Москву.
Как нарочно, о ту пору в гостиной Анны Васильевны
сидела гостья, соседка протопопица, очень хорошая и почтенная женщина, но имевшая маленькую неприятность
с полицией за то, что вздумала в самый припек жара выкупаться в пруду, близ дороги, по которой часто проезжало какое-то важное генеральское семейство.
Час спустя Елена,
с шляпою в одной руке,
с мантильей в другой, тихо входила в гостиную дачи. Волосы ее слегка развились, на каждой щеке виднелось маленькое розовое пятнышко, улыбка не хотела сойти
с ее губ, глаза смыкались и, полузакрытые, тоже улыбались. Она едва переступала от усталости, и ей была приятна эта усталость; да и все ей было приятно. Все казалось ей милым и ласковым. Увар Иванович
сидел под окном; она подошла к нему, положила ему руку на плечо, потянулась немного и как-то невольно засмеялась.
Сидеть с матерью, ничего не подозревающей, выслушивать ее, отвечать ей, говорить
с ней — казалось Елене чем-то преступным; она чувствовала в себе присутствие какой-то фальши; она возмущалась, хотя краснеть ей было не за что; не раз поднималось в ее душе почти непреодолимое желание высказать все без утайки, что бы там ни было потом.
Инсаров
сидел у себя в комнате и в третий раз перечитывал письма, доставленные ему из Болгарии
с «оказией»; по почте их боялись посылать.
В один ненастный вечер она
сидела в своей комнате и, обрубая платки,
с невольным унынием прислушивалась к завываниям ветра.
Увар Иванович лежал на своей постели. Рубашка без ворота,
с крупной запонкой, охватывала его полную шею и расходилась широкими, свободными складками на его почти женской груди, оставляя на виду большой кипарисовый крест и ладанку. Легкое одеяло покрывало его пространные члены. Свечка тускло горела на ночном столике, возле кружки
с квасом, а в ногах Увара Ивановича, на постели,
сидел, подгорюнившись, Шубин.
Елена осматривается: по-прежнему все бело вокруг; но это снег, снег, бесконечный снег. И она уж не в лодке, она едет, как из Москвы, в повозке; она не одна: рядом
с ней
сидит маленькое существо, закутанное в старенький салоп. Елена вглядывается: это Катя, ее бедная подружка. Страшно становится Елене. «Разве она не умерла?» — думает она.
В лодке
сидела Елена
с Рендичем и стоял длинный ящик, покрытый черным сукном.
«Помните, — писал он ему недавно, — что вы мне сказали в ту ночь, когда стал известен брак бедной Елены, когда я
сидел на вашей кровати и разговаривал
с вами?
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы
с Петром Ивановичем. — А
с какой стати
сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и есть этот чиновник.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет
сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился
с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Потупился, задумался, // В тележке
сидя, поп // И молвил: — Православные! // Роптать на Бога грех, // Несу мой крест
с терпением, // Живу… а как? Послушайте! // Скажу вам правду-истину, // А вы крестьянским разумом // Смекайте! — // «Начинай!»
Впопад ли я ответила — // Не знаю… Мука смертная // Под сердце подошла… // Очнулась я, молодчики, // В богатой, светлой горнице. // Под пологом лежу; // Против меня — кормилица, // Нарядная, в кокошнике, //
С ребеночком
сидит: // «Чье дитятко, красавица?» // — Твое! — Поцаловала я // Рожоное дитя…
Питался больше рыбою; //
Сидит на речке
с удочкой // Да сам себя то по носу, // То по лбу — бац да бац!