Неточные совпадения
Со всем
тем нельзя
было не признать в нем хорошо воспитанного человека; отпечаток «порядочности» замечался во всем его неуклюжем существе, и лицо его, некрасивое и даже несколько смешное, выражало привычку мыслить и доброту.
Сильнее ли сознаем мы перед нею, перед ее лицом, всю нашу неполноту, нашу неясность, или же нам мало
того удовлетворения, каким она довольствуется, а другого,
то есть я хочу сказать,
того, чего нам нужно, у нее нет?
—
То есть, ты хочешь сказать, в Малороссию?
— Стыдно тебе, Андрей Петрович, упрекать меня в необдуманной глупости, в которой я и без
того горько раскаиваюсь. Ну да, я поступил, как дурак: добрейшая Анна Васильевна дала мне денег на поездку в Италию, а я отправился к хохлам,
есть галушки, и…
Будучи только прапорщиком, он уже любил настойчиво поспорить, например, о
том, можно ли человеку в течение всей своей жизни объездить весь земной шар, можно ли ему знать, что происходит на дне морском, — и всегда держался
того мнения, что нельзя.
В пансионе она занималась музыкой и читала романы, потом все это бросила: стала рядиться, и это оставила; занялась
было воспитанием дочери, и тут ослабела и передала ее на руки к гувернантке; кончилось
тем, что она только и делала что грустила и тихо волновалась.
Павел не чувствовал никакого расположения к медицине, но, по существовавшему в
то время штату студентов, ни в какой другой факультет поступить
было невозможно; притом он надеялся поучиться анатомии.
Она очень недурно
пела русские романсы, чистенько разыгрывала на фортепьяно разные
то веселенькие,
то чувствительные штучки; одевалась со вкусом, но как-то по-детски и уже слишком опрятно.
Шубин прислушивался и молчал,
ел с преувеличенною жадностию, изредка бросая комически унылые взоры на Зою, которая отвечала ему все
тою же флегматической улыбочкой.
— Да, — возразил
тот, втискивая между колен свои красные руки. — Это моя любимая мечта. Конечно, я очень хорошо знаю все, чего мне недостает для
того, чтобы
быть достойным такого высокого… Я хочу сказать, что я слишком мало подготовлен, но я надеюсь получить позволение съездить за границу; пробуду там три-четыре года, если нужно, и тогда…
Было время, я ей нравился: но, во-первых, я для нее слишком легкомысленный молодой человек, а ты существо серьезное, ты нравственно и физически опрятная личность, ты… постой, я не кончил, ты добросовестно-умеренный энтузиаст, истый представитель
тех жрецов науки, которыми, — нет, не которыми, — коими столь справедливо гордится класс среднего русского дворянства!
— Какая ночь! Серебристая, темная, молодая! Как хорошо теперь
тем, кого любят! Как им весело не спать! Ты
будешь спать, Андрей Петрович?
— Утри по крайней мере свои слезы, — крикнул ему Берсенев и не мог удержаться от смеха. Но когда он вернулся домой, на лице его не
было веселого выражения; он не смеялся более. Он ни на одно мгновение не поверил
тому, что сказал ему Шубин, но слово, им произнесенное, запало глубоко ему в душу. «Павел меня дурачил, — думал он, — но она когда-нибудь полюбит… Кого полюбит она?»
Гувернантка, которой Анна Васильевна поручила докончить воспитание своей дочери, — воспитание, заметим в скобках, даже не начатое скучавшей барыней, —
была из русских, дочь разорившегося взяточника, институтка, очень чувствительное, доброе и лживое существо; она
то и дело влюблялась и кончила
тем, что в пятидесятом году (когда Елене минуло семнадцать лет) вышла замуж за какого-то офицера, который тут же ее и бросил.
Катя ее ненавидела и все говорила о
том, как она убежит от тетки, как
будет жить на всей Божьей воле; с тайным уважением и страхом внимала Елена этим неведомым, новым словам, пристально смотрела на Катю, и все в ней тогда — ее черные быстрые, почти звериные глаза, ее загорелые руки, глухой голосок, даже ее изорванное платье — казалось Елене чем-то особенным, чуть не священным.
Елена возвращалась домой и долго потом думала о нищих, о Божьей воле; думала о
том, как она вырежет себе ореховую палку, и сумку наденет, и убежит с Катей, как она
будет скитаться по дорогам в венке из васильков: она однажды видела Катю в таком венке.
Как она ни старалась не выдать
того, что в ней происходило, тоска взволнованной души сказывалась в самом ее наружном спокойствии, и родные ее часто
были вправе пожимать плечами, удивляться и не понимать ее «странностей».
—
То есть как же не позволяют?
— Может
быть; но послушайте, — прибавил Инсаров с решительным и в
то же время простодушным движением головы. — Я только в таком случае могу воспользоваться вашим предложением, если вы согласитесь взять с меня деньги по расчету. Двадцать рублей дать я в силах,
тем более что, по вашим словам, я
буду там делать экономию на всем прочем.
Увар Иванович носил просторный сюртук табачного цвета и белый платок на шее,
ел часто и много и только в затруднительных случаях,
то есть всякий раз, когда ему приходилось выразить какое-либо мнение, судорожно двигал пальцами правой руки по воздуху, сперва от большого пальца к мизинцу, потом от мизинца к большому пальцу, с трудом приговаривая: «Надо бы… как-нибудь,
того…»
Сперва она на меня рассердилась, а потом на него; а потом он на нее рассердился и сказал ей, что он только дома счастлив и что у него там рай; а она ему сказала, что он нравственности не имеет; а я ей сказал: «Ах!» по-немецки; он ушел, а я остался; он приехал сюда, в рай
то есть, а в раю ему тошно.
В тысяча восемьсот тридцать пятом году, стало
быть, восемнадцать лет
тому назад, совершилось ужасное злодеяние: мать Инсарова вдруг пропала без вести; через неделю ее нашли зарезанною.
— Он? Нимало.
То есть, если хотите, он горд, только не в
том смысле, как вы понимаете. Денег он, например, взаймы ни от кого не возьмет.
— Да. Это железный человек. И в
то же время, вы увидите, в нем
есть что-то детское, искреннее, при всей его сосредоточенности и даже скрытности. Правда, его искренность — не наша дрянная искренность, искренность людей, которым скрывать решительно нечего… Да вот я его к вам приведу, погодите.
Непреклонность воли Инсарова
была уже прежде известна Берсеневу; но только теперь, находясь с ним под одной кровлей, он мог окончательно убедиться в
том, что Инсаров никогда не менял никакого своего решения, точно так же, как никогда не откладывал исполнения данного обещания.
Инсаров слушал его внимательно, возражал редко, но дельно; из возражений его видно
было, что он старался дать самому себе отчет в
том: нужно ли ему заняться Фейербахом, или же можно обойтись без него.
То был разговор весьма разнообразный по обилию обсуждаемых предметов; но коротенькие, довольно томительные паузы прерывали его каждые три минуты.
— К тебе, к нему, ко всем. Меня терзает мысль, что если б я раньше понял ее, если б я умеючи взялся за дело… Да что толковать! Кончится
тем, что я
буду все смеяться, дурачиться, ломаться, как она говорит, а там возьму да удавлюсь.
Самое спокойствие Инсарова ее смущало: ей казалось, что она не имеет права заставить его высказываться, и она решалась ждать; со всем
тем она чувствовала, что с каждым его посещением, как бы незначительны ни
были обмененные между ними слова, он привлекал ее более и более; но ей не пришлось остаться с ним наедине, а чтобы сблизиться с человеком — нужно хоть однажды побеседовать с ним с глазу на глаз.
Анна Васильевна любила сидеть дома, как уже известно читателю; но иногда, совершенно неожиданно, проявлялось в ней непреодолимое желание чего-нибудь необыкновенного, какой-нибудь удивительной partie de plaisir; [Увеселительной прогулки (фр.).] и чем затруднительнее
была эта partie de plaisir, чем больше требовала она приготовлений и сборов, чем больше волновалась сама Анна Васильевна,
тем ей
было приятнее.
Между
тем partie de plaisir чуть не расстроилась: Николай Артемьевич прибыл из Москвы в кислом и недоброжелательном, фрондерском, расположении духа (он все еще дулся на Августину Христиановну) и, узнав в чем дело, решительно объявил, что он не поедет; что скакать из Кунцова в Москву, а из Москвы в Царицыно, а из Царицына опять в Москву, а из Москвы опять в Кунцово — нелепость, — и наконец, прибавил он, пусть мне сперва докажут, что на одном пункте земного шара может
быть веселее, чем на другом пункте, тогда я поеду.
Увар Иванович сам движением пальца подозвал к себе Шубина; он знал, что
тот будет дразнить его всю дорогу, но между «черноземной силой» и молодым художником существовала какая-то странная связь и бранчивая откровенность.
Некоторые из них
были без сюртуков, без галстухов и даже без жилетов и до
того неистово кричали bis, что Анна Васильевна велела поскорее отъехать на другой конец пруда.
У всех аппетит
был отличный, а Анна Васильевна
то и дело угащивала и уговаривала своих гостей, чтобы побольше
ели, уверяя, что на воздухе это очень здорово; она обращалась с такими речами к самому Увару Ивановичу.
Шубин присоединился к Зое и беспрестанно наливал ей вина; она отказывалась, он ее потчевал и кончал
тем, что сам
выпивал стакан и потом опять ее потчевал; он также уверял ее, что желает преклонить свою голову к ней на колени; она никак не хотела позволить ему «этакую большую вольность».
Вы, сколько я могу судить, принадлежите к саксонской отрасли кавказского племени; следовательно, мы должны предполагать в вас знание светских приличий, а между
тем вы заговариваете с дамой, которой вы не
были представлены.
Немцы бросились вытаскивать своего товарища, и
тот, как только очутился на твердой земле, начал слезливо браниться и кричать вслед этим «русским мошенникам», что он жаловаться
будет, что он к самому его превосходительству графу фон Кизериц пойдет…
Карета быстро неслась
то вдоль созревающих нив, где воздух
был душен и душист и отзывался хлебом,
то вдоль широких лугов, и внезапная их свежесть била легкою волной по лицу.
…Поль заперся; Андрей Петрович стал реже ходить… бедный! мне кажется, он… Впрочем, это
быть не может. Я люблю говорить с Андреем Петровичем: никогда ни слова о себе, все о чем-нибудь дельном, полезном. Не
то что Шубин. Шубин наряден, как бабочка, да любуется своим нарядом: этого бабочки не делают. Впрочем, и Шубин, и Андрей Петрович… я знаю, что я хочу сказать.
…А ведь странно, однако, что я до сих пор, до двадцати лет, никого не любила! Мне кажется, что у Д. (
буду называть его Д., мне нравится это имя: Дмитрий) оттого так ясно на душе, что он весь отдался своему делу, своей мечте. Из чего ему волноваться? Кто отдался весь… весь… весь…
тому горя мало,
тот уж ни за что не отвечает. Не я хочу:
то хочет. Кстати, и он, и я, мы одни цветы любим. Я сегодня сорвала розу. Один лепесток упал, он его поднял… Я ему отдала всю розу.
Я чувствовала, что бы я ни написала, все
будет не
то, что у меня на душе…
—
То есть… вы думаете… не мучьте меня! — вырвалось вдруг у Елены.
— Зайди ко мне на минутку, — сказал Берсеневу Шубин, как только
тот простился с Анной Васильевной, — у меня
есть кое-что тебе показать.
Он ловко сдернул полотно, и взорам Берсенева предстала статуэтка, в дантановском вкусе,
того же Инсарова. Злее и остроумнее невозможно
было ничего придумать. Молодой болгар
был представлен бараном, поднявшимся на задние ножки и склоняющим рога для удара. Тупая важность, задор, упрямство, неловкость, ограниченность так и отпечатались на физиономии «супруга овец тонкорунных», и между
тем сходство
было до
того поразительно, несомненно, что Берсенев не мог не расхохотаться.
— Ты полагаешь? — мрачно проговорил Шубин. — Если во мне их нет и если они ко мне привьются,
то в этом
будет виновата… одна особа. Ты знаешь ли, — прибавил он, трагически нахмурив брови, — что я уже пробовал
пить?
То незабвенное свидание выбросило ее навсегда из старой колеи: она уже не стояла в ней, она
была далеко, а между
тем кругом все совершалось обычным порядком, все шло своим чередом, как будто ничего не изменилось; прежняя жизнь по-прежнему двигалась, по-прежнему рассчитывая на участие и содействие Елены.
То было прошедшее, а она всеми помыслами своими, всем существом ушла в будущее.
— Нет, вы сказали: а!.. Как бы
то ни
было, я счел нужным вас предупредить о моем образе мыслей и смею думать… смею надеяться, что господин Курнатовский
будет принят à bras ouverts. [С распростертыми объятьями (фр.).] Это не какой-нибудь черногорец.
В нем
есть что-то железное… и тупое и пустое в
то же время — и честное; говорят, он точно очень честен.
Он должен
быть самоуверен, трудолюбив, способен к самопожертвованию (ты видишь: я беспристрастна),
то есть к пожертвованию своих выгод, но он большой деспот.