Неточные совпадения
— Зачем я к нему пойду?.. За мной и так недоимка. Сын-то у меня перед смертию с год хворал, так и за себя оброку не взнес… Да мне с полугоря: взять-то с меня нечего… Уж, брат, как ты
там ни хитри, — шалишь: безответная моя голова! (Мужик рассмеялся.) Уж он
там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч,
а уж…
— Ну, подойди, подойди, — заговорил старик, — чего стыдишься? Благодари тетку, прощен… Вот, батюшка, рекомендую, — продолжал он, показывая на Митю, — и родной племянник,
а не слажу никак. Пришли последние времена! (Мы друг другу поклонились.) Ну, говори, что ты
там такое напутал? За что на тебя жалуются, сказывай.
— Всякому, да, видно, не тебе, — сказал старик вполголоса… —
А что у тебя
там за каверзы с шутоломовскими крестьянами?
— У тебя все добрые…
А что, — продолжал Овсяников, обращаясь к жене, — послали ему… ну,
там, ты знаешь…
— Да кто ж на дощаниках гребет? Надо пихаться. Я с вами поеду; у меня
там есть шестик,
а то и лопатой можно.
—
А Сергея Сергеича Пехтерева. По наследствию ему достались. Да и он нами недолго владел, всего шесть годов. У него-то вот я кучером и ездил… да не в городе —
там у него другие были,
а в деревне.
—
А вы не знаете? Вот меня возьмут и нарядят; я так и хожу наряженный, или стою, или сижу, как
там придется. Говорят: вот что говори, — я и говорю. Раз слепого представлял… Под каждую веку мне по горошине положили… Как же!
Я добрался наконец до угла леса, но
там не было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мною,
а за ними далёко-далёко виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «Что за притча?.. Да где же я?» Я стал припоминать, как и куда ходил в течение дня… «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! вон это, должно быть, Синдеевская роща… Да как же это я сюда зашел? Так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять».
Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с Федором Михеевским, да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что с Красных Холмов, да еще с Ивашкой Сухоруковым, да еще были
там другие ребятишки; всех было нас ребяток человек десять — как есть вся смена; но
а пришлось нам в рольне заночевать, то есть не то чтобы этак пришлось,
а Назаров, надсмотрщик, запретил; говорит: «Что, мол, вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много, так вы, ребятки, домой не ходите».
Ты, может быть, Федя, не знаешь,
а только
там у нас утопленник похоронен;
а утопился он давным-давно, как пруд еще был глубок; только могилка его еще видна, да и та чуть видна: так — бугорочек…
Шел я из Каменной Гряды в Шашкино;
а шел сперва все нашим орешником,
а потом лужком пошел — знаешь,
там, где он сугибелью [Сугибель — крутой поворот в овраге.
— С тех пор… Какова теперь! Но
а говорят, прежде красавица была. Водяной ее испортил. Знать, не ожидал, что ее скоро вытащут. Вот он ее,
там у себя на дне, и испортил.
— Соловьев ловишь?..
А как же ты говорил, что всякую лесную, и полевую, и прочую
там тварь не надо трогать?
— Да! (Он почесал свой загорелый затылок.) Ну, ты, тово, ступай, — заговорил он вдруг, беспорядочно размахивая руками, — во… вот, как мимо леска пойдешь, вот как пойдешь — тут те и будет дорога; ты ее-то брось, дорогу-то, да все направо забирай, все забирай, все забирай, все забирай… Ну,
там те и будет Ананьево.
А то и в Ситовку пройдешь.
—
А тебе говорят, не забывайся… Как ты
там барыне, по-твоему, ни нужен,
а коли из нас двух ей придется выбирать, — не удержишься ты, голубчик! Бунтовать никому не позволяется, смотри! (Павел дрожал от бешенства.)
А девке Татьяне поделом… Погоди, не то ей еще будет!
—
А что будешь делать с размежеваньем? — отвечал мне Мардарий Аполлоныч. — У меня это размежевание вот где сидит. (Он указал на свой затылок.) И никакой пользы я от этого размежевания не предвижу.
А что я конопляники у них отнял и сажалки, что ли,
там у них не выкопал, — уж про это, батюшка, я сам знаю. Я человек простой, по-старому поступаю. По-моему: коли барин — так барин,
а коли мужик — так мужик… Вот что.
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно
там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал.
А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец вор, то и сын вор; уж
там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
— Да ты на недоуздках так их и выведи! — закричал ему вслед г-н Чернобай. — У меня, батюшка, — продолжал он, ясно и кротко глядя мне в лицо, — не то, что у барышников, чтоб им пусто было! у них
там имбири разные пойдут, соль, барда [От барды и соли лошадь скоро тучнеет. — Примеч. авт.], бог с ними совсем!..
А у меня, изволишь видеть, все на ладони, без хитростей.
—
А не знаю; как
там придется. Признаться вам, боюсь я службы: как раз под ответственность попадешь. Жил все в деревне; привык, знаете… да уж делать нечего… нужда! Ох, уж эта мне нужда!
— В столице… ну, я не знаю, что
там в столице хорошего. Посмотрим, может быть, оно и хорошо…
А уж лучше деревни, кажется, и быть ничего не может.
Я, знаете, гляжу на старуху и ничего не понимаю, что она
там такое мелет; слышу, что толкует о женитьбе,
а у меня степная деревня все в ушах звенит.
— Э! — воскликнул он вдруг, — что ей
там сидеть одной? Маша!
а Маша! поди-ка сюда.
— Вот еще что вздумал? Еврей…
а русские обычаи! Эй! кто
там? Возьми лошадь, сведи на конюшню. Да овса ему засыпь. Я сейчас сам приду, посмотрю. И знай: имя ему — Малек-Адель!
—
А вот что. Поедемте в Алексеевку. Вы, может, не знаете — хуторок такой есть, матушке вашей принадлежит; отсюда верст восемь. Переночуем
там,
а завтра…
— Вот так и лежу, барин, седьмой годок. Летом-то я здесь лежу, в этой плетушке,
а как холодно станет — меня в предбанник перенесут.
Там лежу.
Хоть и больших болей у меня нет,
а ноет у меня
там, в самом нутре, и в костях тоже; не дает спать как следует.
С четверть версты двигались мы таким манером. Ожидание мучительное… Спасаться, защищаться… где уж тут! Их шестеро,
а у меня хоть бы палка! Повернуть оглоблями назад? но они тотчас догонят. Вспомнился мне стих Жуковского (
там, где он говорит об убийстве фельдмаршала Каменского...
А не то — горло сдавят грязной веревкой… да в канаву… хрипи
там да бейся, как заяц в силке…
—
А вон
там впереди, в ложбине, над ручьем, мостик… Они нас
там! Они всегда этак… возле мостов. Наше дело, барин, чисто! — прибавил он со вздохом, — вряд ли живых отпустят; потому им главное: концы в воду. Одного мне жаль, барин: пропала моя троечка, — и братьям-то она не достанется.