Неточные совпадения
— Обо
всем, братец ты мой, вроде, знаешь, Бекля…
только поглубже, поглубже…
Все там будет разрешено и приведено в ясность.
А ведь
только за ним и есть, что он умные книжки читает да
все в глубину устремляется.
Литвинов влюбился в Ирину, как
только увидал ее (он был
всего тремя годами старше ее), и долгое время не мог добиться не
только взаимности, но и внимания.
— Хочешь? Скажи
только слово, и я сорву
все это и останусь дома.
Поверите ли: так
все и ходят толпами вокруг нас; в мазурке
только ее и выбирали.
Вы уж и так не
только самими собою,
всеми нами управляете.
Не давайте нам
только адвокатов, да присяжных, да земских каких-то чиновников, да дисциплины, — дисциплины пуще
всего не трогайте, а мосты, и набережные, и гошпитали вы можете строить, и улиц газом отчего не освещать?
— Мне очень тяжело даже вспоминать об этом, — перебила Ирина. — Элиза была моим лучшим другом в институте, и потом, в Петербурге au chateau мы беспрестанно видались. Она мне доверяла
все свои тайны: она была очень несчастна, много страдала. Потугин в этой истории вел себя прекрасно, как настоящий рыцарь! Он пожертвовал собою. Я
только тогда его оценила! Но мы опять отбились в сторону. Я жду вашего рассказа, Григорий Михайлович.
За обедом Литвинову довелось сидеть возле осанистого бель-ома с нафабренными усами, который
все молчал и
только пыхтел да глаза таращил… но, внезапно икнув, оказался соотечественником, ибо тут же с сердцем промолвил по-русски:"А я говорил, что не надо было есть дыни!"Вечером тоже не произошло ничего утешительного: Биндасов в глазах Литвинова выиграл сумму вчетверо больше той, которую у него занял, но ни
только не возвратил ему своего долга, а даже с угрозой посмотрел ему в лицо, как бы собираясь наказать его еще чувствительнее именно за то, что он был свидетелем выигрыша.
Литвинов произнес
всю эту речь торопливо, отрывисто, не поворачивая головы. Ирина не шевелилась и
только по временам чуть-чуть протягивала к нему руки.
— Садитесь, сделайте одолжение.
Только предуведомляю вас: если вы хотите со мной разговор вести, не прогневайтесь — я нахожусь теперь в самом мизантропическом настроении и
все предметы представляются мне в преувеличенно скверном виде.
Во-первых, я скажу: зачем же ты не учился? а во-вторых, не то что у Мейербера, а у последнего немецкого флейтщика, скромно высвистывающего свою партию в последнем немецком оркестре, в двадцать раз больше идей, чем у
всех наших самородков;
только флейтщик хранит про себя эти идеи и не суется с ними вперед в отечестве Моцартов и Гайднов; а наш брат самородок"трень-брень"вальсик или романсик, и смотришь — уже руки в панталоны и рот презрительно скривлен: я, мол, гений.
Литвинов посмотрел на Потугина, и ему показалось, что он никогда еще не встречал человека более одинокого, более заброшенного…более несчастного. Он не робел на этот раз, не чинился;
весь понурый и бледный, с головою на груди и руками на коленях, он сидел неподвижно и
только усмехался унылой усмешкой. Жалко стало Литвинову этого бедного, желчного чудака.
Словом, поднялся почти такой же несуразный гвалт, как у Губарева;
только разве вот что — пива не было да табачного дыма и одежда на
всех была получше.
… И хоть бы капля живой струи подо
всем этим хламом и сором! Какое старье, какой ненужный вздор, какие плохие пустячки занимали
все эти головы, эти души, и не в один
только этот вечер занимали их они, не
только в свете, но и дома, во
все часы и дни, во
всю ширину и глубину их существования! И какое невежество в конце концов! Какое непонимание
всего, на чем зиждется, чем украшается человеческая жизнь!
"
Все кончено, — подумал он, — надо уйти". — Итак, мне остается проститься с вами, Ирина Павловна, — промолвил он громко, и жутко ему стало вдруг, точно он сам собирался произнести приговор над собою. — Мне остается
только надеяться, что вы не станете поминать меня лихом… и что если мы когда-нибудь…
Только, я воображаю,
все ужасно дорого?
Карета остановилась наконец перед гостиницей. Литвинов проводил обеих путешественниц в удержанный для них нумер, обещал зайти через час и вернулся в свою комнату. Затихшее на миг очарование овладело им немедленно, как
только он вступил в нее. Здесь, в этой комнате, со вчерашнего дня царствовала Ирина;
все говорило о ней, самый воздух, казалось, сохранил тайные следы ее посещения…
Вид рулетки, осанистых крупиэ, которых она — встреть она их в другом месте — наверное, приняла бы за министров, вид их проворных лопаточек, золотых и серебряных кучек на зеленом сукне, игравших старух и расписных лореток привел Капитолину Марковну в состояние какого-то немотствующего исступления; она совсем позабыла, что ей следовало вознегодовать, — и
только глядела, глядела во
все глаза, изредка вздрагивая при каждом новом возгласе…
Литвинов ничего не возразил Капитолине Марковне; он
только в это мгновенье сообразил, что в двух шагах оттуда находилось то самое место, где он имел с Ириной объяснение, которое
все решило. Потом он вспомнил, что он сегодня заметил у ней на щеке небольшое розовое пятно…
— Да;
только уж слишком аристократично, сколько я могу судить. Вот мы с ней жили в Дрездене
все это время… очень интересный город; но здесь решительно раут.
То же самое продолжалось и перед Конверсационсгаузом, за столиком, около которого они уселись
все четверо, с тою
только разницей, что при суетливом шуме толпы, при громе и треске музыки молчание Литвинова казалось более понятным.
Наступило наконец время обеда. Музыка умолкла, толпа стала редеть. Капитолина Марковна сочувственно простилась с Суханчиковой. Великое она к ней возымела уважение, хоть и говорила потом своей племяннице, что уж очень озлоблена эта особа; но зато
все про
всех ведает! А швейные машины действительно надо завести, как
только отпразднуется свадьба. Потугин раскланялся; Литвинов повел своих дам домой. При входе в гостипицу ему вручили записку: он отошел в сторону и торопливо сорвал куверт.
— Покорно благодарю за заботливость, — подхватил запальчиво Литвинов,
только я вовсе не нуждаюсь в ней, и
все эти фразы о гибели, уготовляемой светскими дамами неопытным юношам, о безнравственности высшего света и так далее считаю именно за фразы и даже в некотором смысле презираю их; а потому прошу вас не утруждать своей спасительной десницы и преспокойно позволить мне утонуть.
Литвинов велел принести чаю, но поболтать хорошенько не удалось. Он чувствовал постоянное угрызение совести; что бы он ни говорил, ему
все казалось, что он лжет и что Татьяна догадывается. А между тем в ней не замечалось перемены; она так же непринужденно держалась…
только взор ее ни разу не останавливался на Литвинове, а как-то снисходительно и пугливо скользил по нем — и бледнее она была обыкновенного.
Он остановился. Ему дух захватило. Татьяна
все не шевелилась и не глядела на него,
только крепче прежнего стискивала книгу.
— Скажи
только"да!" — твердила она Литвинову — а уж я
все улажу… Ну хоть головой мне кивни! головкой-то хоть разочек, вот так!
Я
только хотел сказать тебе, что из
всего этого мертвого прошлого, изо
всех этих — в дым и прах обратившихся — начинаний и надежд осталось одно живое, несокрушимое: моя любовь к тебе.
Если же ты, моя прекрасная, лучезарная царица, действительно полюбила такого маленького и темного человека, каков я, и действительно готова разделить его участь — ну, так дай мне руку и отправимся вместе в наш трудный путь!
Только знай, мое решение несомненно: или
все, или ничего! Это безумно… но я не могу иначе, не могу, Ирина! Я слишком сильно тебя люблю.
— Я знаю, что это нелегко, Ирина, я то же самое говорю тебе в моем письме… Я понимаю твое положение. Но если ты веришь в значение твоей любви для меня, если слова мои тебя убедили, ты должна также понять, что я чувствую теперь при виде твоих слез. Я пришел сюда как подсудимый и жду: что мне объявят? Смерть или жизнь? Твой ответ
все решит.
Только не гляди на меня такими глазами… Они напоминают мне прежние, московские глаза.
Литвинов очень серьезно размышлял обо
всем этом: решимость его была сильная, без малейшего колебания, а между тем, против его воли, мимо его воли, что-то несерьезное, почти комическое проступало, просачивалось сквозь
все его размышления, точно самое его предприятие было делом шуточным и никто ни с кем никогда не бегивал в действительности, а
только в комедиях да романах, да, пожалуй, где-нибудь в провинции, в каком-нибудь чухломском или сызранском уезде, где, по уверению одного путешественника, людей со скуки даже рвет подчас.
Оставить этот свет я не в силах, но и жить в нем без тебя не могу. Мы скоро вернемся в Петербург, приезжай туда, живи там, мы найдем тебе занятия, твои прошедшие труды не пропадут, ты найдешь для них полезное применение…
Только живи в моей близости,
только люби меня, какова я есть, со
всеми моими слабостями и пороками, и знай, что ничье сердце никогда не будет так нежно тебе предано, как сердце твоей Ирины. Приходи скорее ко мне, я не буду иметь минуты спокойствия, пока я тебя не увижу.
Вдруг кто-то назвал его по имени; он поднял глаза: рожа Биндасова просунулась в окно, а за ним — или это ему
только померещилось? — нет, точно,
все баденские, знакомые лица: вот Суханчикова, вот Ворошилов, вот и Бамбаев;
все они подвигаются к нему, а Биндасов орет...
— Да послушай, Литвинов, — заговорил наконец Бамбаев, — здесь не один
только Губарев, здесь целая фаланга отличнейших, умнейших молодых людей, русских — и
все занимаются естественными науками,
все с такими благороднейшими убеждениями! Помилуй, ты для них хоть останься. Здесь есть, например, некто… эх! фамилию забыл! но это просто гений!
— Да бросьте его, бросьте его, Ростислав Ардалионыч, — вмешалась Суханчикова, — бросьте! Вы видите, что он за человек; и
весь его род такой. Тетка у него есть; сначала мне показалась путною, а третьего дня еду я с ней сюда — она перед тем
только что приехала в Баден, и глядь! уж назад летит, ну-с, еду я с ней, стала ее расспрашивать… Поверите ли, слова от гордячки не добилась. Аристократка противная!
Новое принималось плохо, старое всякую силу потеряло; неумелый сталкивался с недобросовестным;
весь поколебленный быт ходил ходуном, как трясина болотная, и
только одновеликое слово"свобода"носилось как божий дух над водами.
Господи! да не г-н ли Губарев стоит в серой куртке и отвислых спальных панталонах на крыльце почтовой избы и ругается?.. Нет, это не г-н Губарев… Но какое поразительное сходство!..
Только у этого барина рот еще шире и зубастее, и взор понурых глаз еще свирепее, и нос крупнее… и борода гуще, и
весь облик еще грузнее и противнее.