Неточные совпадения
Марья Дмитриевна наследовала Покровское, но недолго жила в нем;
на второй же год после ее свадьбы с Калитиным, который в несколько дней успел покорить ее сердце, Покровское было променено
на другое имение, гораздо более доходное, но некрасивое и без усадьбы, и в то же время Калитин приобрел дом в городе О…, где и поселился с женою
на постоянное жительство.
— Да-с, — возразил Гедеоновский, —
другой на его месте и в свет-то показаться посовестился бы.
Всадник лихо повернул коня, дал ему шпоры и, проскакав коротким галопом по улице, въехал
на двор. Минуту спустя он вбежал, помахивая хлыстиком, из дверей передней в гостиную; в то же время
на пороге
другой двери показалась стройная, высокая черноволосая девушка лет девятнадцати — старшая дочь Марьи Дмитриевны, Лиза.
Как-то, давным-давно тому назад, один его поклонник и
друг, тоже немец и тоже бедный, издал
на свой счет две его сонаты, — да и те остались целиком в подвалах музыкальных магазинов; глухо и бесследно провалились они, словно их ночью кто в реку бросил.
Лиза пошла в
другую комнату за альбомом, а Паншин, оставшись один, достал из кармана батистовый платок, потер себе ногти и посмотрел, как-то скосясь,
на свои руки. Они у него были очень красивы и белы;
на большом пальце левой руки носил он винтообразное золотое кольцо. Лиза вернулась; Паншин уселся к окну, развернул альбом.
В
другое время он, вероятно, не обратил бы внимания
на такое маловажное дело; но он давно злился
на сына и обрадовался случаю пристыдить петербургского мудреца и франта.
На другой день Иван Петрович написал язвительно холодное и учтивое письмо Петру Андреичу, а сам отправился в деревню, где жил его троюродный брат Дмитрий Пестов, с своею сестрой, уже знакомою читателям, Марфой Тимофеевной.
Петр Андреич, узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только мать, тихонько от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и отец переложит гнев
на милость; что и ей
другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Прорвалась, наконец, искусственно возведенная плотина: он и дрожал, и горел, и
на другой же день отправился к Михалевичу.
На другое утро, после описанного нами дня, часу в десятом, Лаврецкий всходил
на крыльцо калитинского дома. Ему навстречу вышла Лиза в шляпке и в перчатках.
На другой день Лаврецкий встал довольно рано, потолковал со старостой, побывал
на гумне, велел снять цепь с дворовой собаки, которая только полаяла немного, но даже не отошла от своей конуры, — и, вернувшись домой, погрузился в какое-то мирное оцепенение, из которого не выходил целый день.
«Квас неси», — повторяет тот же бабий голос, — и вдруг находит тишина мертвая; ничто не стукнет, не шелохнется; ветер листком не шевельнет; ласточки несутся без крика одна за
другой по земле, и печально становится
на душе от их безмолвного налета.
В то самое время в
других местах
на земле кипела, торопилась, грохотала жизнь; здесь та же жизнь текла неслышно, как вода по болотным травам; и до самого вечера Лаврецкий не мог оторваться от созерцания этой уходящей, утекающей жизни; скорбь о прошедшем таяла в его душе как весенний снег, — и странное дело! — никогда не было в нем так глубоко и сильно чувство родины.
На другое утро хозяин и гость пили чай в саду под старой липой.
— Наши убеждения
на этот счет слишком различны, Лизавета Михайловна, — произнес Лаврецкий довольно резко, — мы не поймем
друг друга.
Михалевич уехал
на другой день, как ни удерживал его Лаврецкий.
Реже всех бралось у Лаврецкого и у Лизы; вероятно, это происходило от того, что они меньше
других обращали внимания
на ловлю и дали поплавкам своим подплыть к самому берегу.
Лиза стояла
на маленьком плоту; Лаврецкий сидел
на наклоненном стволе ракиты;
на Лизе было белое платье, перехваченное вокруг пояса широкой, тоже белой лентой; соломенная шляпа висела у ней
на одной руке, —
другою она с некоторым усилием поддерживала гнуткое удилище.
Тот продолжал моргать глазами и утираться. Лиза пришла в гостиную и села в угол; Лаврецкий посмотрел
на нее, она
на него посмотрела — и обоим стало почти жутко. Он прочел недоумение и какой-то тайный упрек
на ее лице. Поговорить с нею, как бы ему хотелось, он не мог; оставаться в одной комнате с нею, гостем в числе
других гостей, — было тяжело: он решился уйти. Прощаясь с нею, он успел повторить, что придет завтра, и прибавил, что надеется
на ее дружбу.
— Это грешно, что вы говорите… Не сердитесь
на меня. Вы меня называете своим
другом:
друг все может говорить. Мне, право, даже страшно… Вчера у вас такое нехорошее было лицо… Помните, недавно, как вы жаловались
на нее? — а ее уже тогда, может быть,
на свете не было. Это страшно. Точно это вам в наказание послано.
—
На другой день после вашего посещения.
Он чувствовал, что в течение трех последних дней он стал глядеть
на нее
другими глазами; он вспомнил, как, возвращаясь домой и думая о ней в тиши ночи, он говорил самому себе: «Если бы!..» Это «если бы», отнесенное им к прошедшему, к невозможному, сбылось, хоть и не так, как он полагал, — но одной его свободы было мало.
Он нашел в ней перемену: она стала как будто задумчивее, попеняла ему за отсутствие и спросила его, не пойдет ли он
на другой день к обедне?
(
На другой день было воскресенье.)
На другой день Лаврецкий отправился к обедне.
В
другой раз Лаврецкий, сидя в гостиной и слушая вкрадчивые, но тяжелые разглагольствования Гедеоновского, внезапно, сам не зная почему, оборотился и уловил глубокий, внимательный, вопросительный взгляд в глазах Лизы… Он был устремлен
на него, этот загадочный взгляд. Лаврецкий целую ночь потом о нем думал. Он любил не как мальчик, не к лицу ему было вздыхать и томиться, да и сама Лиза не такого рода чувство возбуждала; но любовь
на всякий возраст имеет свои страданья, — и он испытал их вполне.
Недаром походила она
на отца: он тоже не спрашивал у
других, что ему делать.
На дороге он строил различные планы, один прекраснее
другого; но в сельце его тетки
на него напала грусть; он вступил в разговор с Антоном; у старика, как нарочно, все невеселые мысли
на уме были.
— Ах, не говорите таких ужасных слов, — перебила его Варвара Павловна, — пощадите меня, хотя… хотя ради этого ангела… — И, сказавши эти слова, Варвара Павловна стремительно выбежала в
другую комнату и тотчас же вернулась с маленькой, очень изящно одетой девочкой
на руках. Крупные русые кудри падали ей
на хорошенькое румяное личико,
на больше черные заспанные глаза; она и улыбалась, и щурилась от огня, и упиралась пухлой ручонкой в шею матери.
Варвара Павловна постояла некоторое время
на месте, слегка повела плечами, отнесла девочку в
другую комнату, раздела и уложила ее. Потом она достала книжку, села у лампы, подождала около часу и, наконец, сама легла в постель.
Он застал жену за завтраком, Ада, вся в буклях, в беленьком платьице с голубыми ленточками, кушала баранью котлетку. Варвара Павловна тотчас встала, как только Лаврецкий вошел в комнату, и с покорностью
на лице подошла к нему. Он попросил ее последовать за ним в кабинет, запер за собою дверь и начал ходить взад и вперед; она села, скромно положила одну руку
на другую и принялась следить за ним своими все еще прекрасными, хотя слегка подрисованными, глазами.
Вспомнил он чувство, охватившее его душу
на другой день после приезда в деревню; вспомнил свои тогдашние намерения и сильно негодовал
на себя.
Вы должны понять, что жить с вами, как я жил прежде, я не в состоянии; не оттого, что я
на вас сержусь, а оттого, что я стал
другим человеком.
На второй день к вечеру прибыли они в Лаврики; неделю спустя Лаврецкий отправился в Москву, оставив жене тысяч пять
на прожиток, а
на другой день после отъезда Лаврецкого явился Паншин, которого Варвара Павловна просила не забывать ее в уединении.
— Ничего? — воскликнула Марфа Тимофеевна, — это ты
другим говори, а не мне! Ничего! а кто сейчас стоял
на коленях? у кого ресницы еще мокры от слез? Ничего! Да ты посмотри
на себя, что ты сделала с своим лицом, куда глаза свои девала? — Ничего! разве я не все знаю?
— Да, прошло, тетушка, если вы только захотите мне помочь, — произнесла с внезапным одушевлением Лиза и бросилась
на шею Марфе Тимофеевне. — Милая тетушка, будьте мне
другом, помогите мне, не сердитесь, поймите меня.
Перебираясь с клироса
на клирос, она прошла близко мимо него, прошла ровной, торопливо-смиренной походкой монахини — и не взглянула
на него; только ресницы обращенного к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только еще ниже наклонила она свое исхудалое лицо — и пальцы сжатых рук, перевитые четками, еще крепче прижались
друг к
другу.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать
на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев
на землях и у того и у
другого.
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или
на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть
на них? не нужно тебе глядеть
на них. Тебе есть примеры
другие — перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с
другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)