Держим удар, Дживс!

Пелам Гренвилл Вудхаус, 1963

Очередные похождения молодого аристократа Берти Вустера и его слуги, спасителя и ангела-хранителя – невозмутимого Дживса. Снова и снова Берти Вустер попадает как кур в ощип в крупные неприятности. Ему грозят ужасы разорения, позора, скандала или женитьбы. Однако в последний момент незаменимому Дживсу всегда удается найти выход из самой безнадежной ситуации…

Глава 2

В «Ритце» у меня было назначено свидание с Эмералд Стокер, младшей дочерью этого пирата папаши Стокера, который однажды обманом заманил меня к себе на яхту с намерением женить на своей старшей дочери Полин. Длинная история, сейчас не стану вдаваться в подробности, скажу только, что старый болван имел совершенно превратное представление о моих отношениях с его ненаглядным чадом, потому что мы, как говорится, были всего лишь добрыми друзьями. К счастью, все обошлось благополучно — барышня связала себя узами брака с Мармадьюком, лордом Чаффнеллом, моим старинным приятелем, и мы как были, так и остались добрыми друзьями. Иногда я провожу уик-энды у Полин и Чаффи. А когда она приезжает в Лондон за покупками или за чем-нибудь еще, я слежу, чтобы она поглощала достаточное количество калорий. И само собой разумеется, когда Эмералд Стокер явилась сюда из Америки обучаться живописи, Полин поручила мне приглядывать за сестрой и время от времени водить ее обедать. Старый добрый Берти, друг семьи.

Я так и знал, что опоздаю — Эмералд уже меня ждала. Всякий раз при виде ее я поражался, до чего не похожи друг на друга могут быть родственники. В том смысле, что субъект А начисто лишен внешнего сходства с родственным ему субъектом В, а субъект В совсем не похож на родственный субъект С, — надеюсь, вы улавливаете ход моих мыслей. Взять, например, клан Стокеров. Глядя на них, вы никогда в жизни не догадаетесь, что они связаны узами крови. Старик Стокер — вылитый персонаж третьего плана из какого-нибудь гангстерского фильма, а Полин такая красотка, что когда идет по улице, даже самый сдержанный мужчина не стерпит и восхищенно присвистнет ей вслед. Эмералд же, совсем наоборот, вполне заурядная милашка и ничем не отличается от сотен других хорошеньких девушек, только нос и глазки у нее чуточку как у мопса да веснушек несколько больше среднего уровня.

Я всегда радовался случаю перекусить с Эмералд, потому что в ней чувствовалось материнское тепло, которое действовало на меня успокаивающе. Она была из тех славных, симпатичных девушек, которым всегда можно поплакаться, не сомневаясь, что тебя пожалеют и погладят по головке. Я пришел на свидание все еще немного раздосадованный размолвкой с Дживсом по поводу тирольской шляпы и, конечно, тут же излил душу Эмералд. Вы не представляете, с каким тактом она откликнулась на мое признание. Должно быть, сказала Эмералд, Дживс в чем-то похож на ее отца, хотя она его никогда не видела — в смысле Дживса, а не своего отца, с которым она, безусловно, часто встречается. И еще сказала, что я был совершенно прав, когда продемонстрировал бархатный кулак в стальной перчатке, вернее, наоборот — стальной кулак в бархатной перчатке, потому что нельзя, чтобы кто-то брал над тобой верх. Ее отец, сказала она, привык всю жизнь всеми командовать, но, по ее мнению, рано или поздно найдет коса на камень и ему как следует дадут по мозгам, что, как ей кажется — и я в этом полностью с ней согласен, — пойдет ему только на пользу.

Я был так благодарен Эмералд за ее доброту, что пригласил ее завтра пойти со мной в театр, куда я мог бы раздобыть парочку билетов на классный мюзикл, но она сказала, что, к сожалению, ничего не выйдет.

— Я сегодня уезжаю за город, к знакомым. Поезд уходит в четыре часа с Паддингтонского вокзала.

— Надолго едешь?

— Примерно на месяц.

— И целый месяц рассчитываешь там пробыть?

— Само собой.

Она так уверенно это сказала, что я посмотрел на нее с невольным уважением. У меня в жизни не было случая, чтобы в каком-то доме смогли вытерпеть мое присутствие дольше недели. Куда там! Обычно задолго до этого срока хозяева вроде бы невзначай затевают за столом разговор об удобствах железнодорожного сообщения с Лондоном, смутно надеясь, что Бертрам воспользуется этим удобством. И уж конечно, у меня в комнате на видном месте лежит расписание поездов с жирным крестиком против цифр 2.35 и пометкой: «Очень удобный поезд. Настоятельно рекомендуем».

— Их фамилия Бассет, — сказала Эмералд.

Я вздрогнул.

— Они живут в Глостершире.

Я снова вздрогнул.

— Их усадьба называется…

— Тотли-Тауэрс?

Теперь вздрогнула Эмералд — итого вместе мы вздрогнули три раза.

— Как, ты их знаешь? Вот здорово! Пожалуйста, расскажи о них.

Эта просьба меня несколько удивила.

— А разве ты сама с ними не знакома?

— Только с мисс Бассет. А кто остальные?

Будучи превосходно осведомленным в данном вопросе, я тем не менее на минуту замялся, соображая, нужно ли открывать этой беззащитной девушке, на что она себя обрекает. И решил, что обязан сказать всю правду, ничего не утаивая. С моей стороны было бы довольно жестоко умолчать о том, что мне известно, и допустить, чтобы она отправилась в Тотли-Тауэрс неподготовленной.

— Итак, обитателями рассматриваемого нами зверинца, — начал я, — являются сэр Уоткин Бассет, его дочь Мадлен, его племянница Стефани Бинг, некий тип по имени Спод, который с недавних пор зовется лордом Сидкапом, и племянницын скотч-терьер по кличке Бартоломью, с которым следует держать ухо востро, в особенности если он ошивается где-нибудь в окрестностях ваших лодыжек, потому что кусает он как змей и жалит как аспид. Значит, с Мадлен Бассет ты знакома? И как ты ее находишь?

Эмералд, похоже, погрузилась в раздумье. Прошла минута-другая, прежде чем она вновь всплыла на поверхность.

— Вы с ней большие друзья? — наконец осторожно спросила она.

— Отнюдь нет.

— Ну так, по-моему, она редкостная дурища.

— По-моему, тоже.

— Но очень хорошенькая. Этого нельзя не признать.

Я помотал головой:

— Внешность — это еще не все. Думаю, что какой-нибудь лихой султан или паша, представься ему случай зачислить мисс Бассет в штат своего гарема, ни за что не упустит такой возможности, но не пройдет и недели, как он раскается в своей горячности. Она же невыносимо сентиментальная дурочка, напичканная всякими бреднями и причудами. Считает, например, что звезды — это божьи маргаритки, что кролики — это гномы из свиты королевы фей и что каждый раз как эта самая фея сморкнется, на свет рождается малютка, хотя уж, кажется, кому не известно, как рождаются дети. Одним словом, дурища и зануда в придачу.

— Вот-вот, и мне так показалось. Прямо как та барышня из «Терпения», которая только и бредит любовью.

— Откуда барышня?

— Из «Терпения», пьеса Гилберта и Сулливана. Ты что, не видел?

— Да нет, конечно, видел. Теперь вспомнил. Однажды тетушка Агата вынудила меня сводить на этот спектакль ее сына Тоса. Весьма недурно, хотя, по-моему, немного заумно. А теперь переходим к сэру Уоткину Бассету, отцу Мадлен.

— Она мне о нем говорила.

— Ну еще бы.

— Что он за тип?

— Настоящее чудовище. Не в обиду ему будь сказано, но, на мой взгляд, сэр Уоткин Бассет такой же монстр, как твой папаша, даже еще похлеще.

— Значит, по-твоему, мой папаша монстр?

— Но это между нами.

— А он считает, что ты ненормальный.

— Ну и на здоровье!

— И нельзя сказать, что он так уж сильно ошибается. Но во всяком случае, отец не так плох, если его гладить по шерстке.

— Вполне допускаю, но если ты воображаешь, что у меня только и дел, что гладить твоего папочку по шерстке или против оной, то ты глубоко заблуждаешься… Кстати, вспомнил — что касается Тотли-Тауэрса, то там есть одно подкупающее обстоятельство. В соседней деревне живет преподобный Г. П. Пинкер по прозвищу Растяпа, викарий, исправляющий должность священника. Тебе он понравится. Когда-то он играл в футбол за сборную Англии. А Спода остерегайся. Верзила под три метра ростом, а взглядом с шестидесяти шагов открывает устричную раковину. Если тебе приходилось видеть горилл, то можешь составить представление о Споде.

— Миленькие же у тебя друзья!

— Они мне не друзья. Хотя я люблю Стиффи и всегда готов заключить ее в объятия при условии, что она не начнет дурить. Дело в том, что она вечно выкидывает какие-то фортели. Ну вот, кажется, на этом список заканчивается. Ах нет, забыл про Гасси.

— Кто это?

— Мой приятель, сто лет знакомы. Он обручен с Мадлен Бассет. Его зовут Гасси Финк-Ноттл.

Эмералд радостно пискнула:

— У него еще очки в роговой оправе?

— Да.

— И он держит тритонов?

— В изобилии. Как, неужели вы знакомы?

— Встречались. На вечеринке в одной компании.

— Я думал, он не ходит на вечеринки.

— А тут взял и пришел, и мы весь вечер проговорили. Симпатичный, похож на овечку.

— Ты хочешь сказать — на палтуса?

— Ничего подобного.

— Но он же вылитый палтус.

— Да нет, он совсем не похож на палтуса.

— Ну хорошо, будь по-твоему, — примирительно сказал я, ибо любая попытка урезонить девицу, которая провела с Гасси весь вечер и не убедилась, что он похож на мороженого палтуса, обречена на провал. — Ну вот, теперь ты знаешь, что тебя ждет в Тотли-Тауэрсе. Меня-то туда калачом не заманишь, дудки, да никто и не станет заманивать, но ты там неплохо проведешь время, — сказал я, так как не хотел чрезмерно ее огорчать. — Места там живописные, да и едешь ты туда не для того, чтобы похитить сливочник в виде коровы.

— Что-что?

— Ничего-ничего. Это я просто так, не обращай внимания, — пробормотал я и перевел разговор на другую тему.

Когда мы расставались, Эмералд была задумчива, да оно и понятно, но мною тоже овладела меланхолия. Я не чужд суеверия, и то обстоятельство, что людоедское Бассетово племя вновь замаячило на моем горизонте, неприятно меня поразило. У меня возникло как бы предчувствие, что ли… или, скорее, ощущение, будто мой ангел-хранитель намекает мне: мол, держи ухо востро, смотри в оба, не то Тотли-Тауэрс снова вторгнется в твою жизнь.

В результате спустя полчаса погруженный в размышления Бертрам Вустер сидел в курительной у «Трутней», вертя в руках рюмку мальвазии. Приятели старались меня развлечь, но я не слушал, мне хотелось подумать. Я пытался убедить себя, что Тотли-Тауэрс вновь напомнил о себе лишь по чистой случайности и не стоит придавать этому разговору никакого значения, но тут ко мне неслышно приблизился официант и сообщил, что некий джентльмен выражает желание со мной говорить. Некое духовное лицо по фамилии Пинкер, сказал официант, и я в очередной раз вздрогнул, а вышеупомянутое предчувствие вновь дало о себе знать.

Не то чтобы мне не хотелось видеть преподобного Пинкера. Я люблю его как брата. Мы с ним учились в Оксфорде и относились друг к другу прямо как Давид и Ионафан. И хоть формально он не принадлежал к числу обитателей Тотли-Тауэрса, а только помогал викарию соседней деревни Тотли пасти души простых мирян, при его внезапном появлении мои дурные предчувствия разыгрались на всю катушку. Не хватало еще, чтобы явились сэр Уоткин Бассет, Мадлен Бассет, Родерик Спод и скотч-терьер Бартоломью, и вся шайка опять будет в сборе. Почтение к моему бдительному ангелу-хранителю охватило меня с новой силой. Нрава он, конечно, унылого, все видит в черном свете и любит нагонять страх на своего подопечного. Но дело свое знает, ничего не скажешь.

— Ведите его сюда, — обреченно сказал я, и спустя надлежащее время появился преподобный Г. П. Пинкер. Споткнувшись о ступеньку, он простер руки и устремился ко мне, по дороге зацепив ногой и опрокинув столик. Вот так с ним всегда, стоило ему только попасть в помещение, оснащенное хоть какой-то мебелью.