Неточные совпадения
— Знаю, знаю,
что вы хотите сказать, — перебил ее Паншин и снова пробежал пальцами по клавишам, — за ноты, за книги, которые я вам приношу, за плохие рисунки, которыми я украшаю ваш альбом, и так далее, и так далее. Я могу все это делать — и все-таки быть эгоистом. Смею думать,
что вы не скучаете со мною и
что вы не считаете меня за дурного человека, но все же вы полагаете,
что я — как, бишь, это сказано? —
для красного словца не пожалею ни отца, ни приятеля.
Она ни во
что не вмешивалась, радушно принимала гостей и охотно сама выезжала, хотя пудриться, по ее словам, было
для нее смертью.
— Знаю, знаю, о
чем ты просить хочешь, — промолвил Петр Андреич, — не печалься: она останется у нас, и Ваньку
для нее помилую.
Петр Андреич сдержал свое слово. Он известил сына,
что для смертного часа его матери,
для младенца Федора он возвращает ему свое благословение и Маланью Сергеевну оставляет у себя в доме. Ей отвели две комнаты в антресолях, он представил ее своим почтеннейшим гостям, кривому бригадиру Скурехину и жене его; подарил ей двух девок и казачка
для посылок. Марфа Тимофеевна с ней простилась: она возненавидела Глафиру и в течение одного дня раза три поссорилась с нею.
Исполнение своего намерения Иван Петрович начал с того,
что одел сына по-шотландски; двенадцатилетний малый стал ходить с обнаженными икрами и с петушьим пером на складном картузе; шведку заменил молодой швейцарец, изучивший гимнастику до совершенства; музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло, по совету Жан-Жака Руссо, и геральдика,
для поддержания рыцарских чувств, — вот
чем должен был заниматься будущий «человек»; его будили в четыре часа утра, тотчас окачивали холодной водой и заставляли бегать вокруг высокого столба на веревке; ел он раз в день по одному блюду; ездил верхом, стрелял из арбалета; при всяком удобном случае упражнялся, по примеру родителя, в твердости воли и каждый вечер вносил в особую книгу отчет прошедшего дня и свои впечатления, а Иван Петрович, с своей стороны, писал ему наставления по-французски, в которых он называл его mon fils [Мой сын (фр.).] и говорил ему vous.
— Зови ее Лизой, отец мой,
что за Михайловна она
для тебя? Да сиди смирно, а то ты Шурочкин стул сломаешь.
Также рассказывал Антон много о своей госпоже, Глафире Петровне: какие они были рассудительные и бережливые; как некоторый господин, молодой сосед, подделывался было к ним, часто стал наезжать, и как они
для него изволили даже надевать свой праздничный чепец с лентами цвету массака, и желтое платье из трю-трю-левантина; но как потом, разгневавшись на господина соседа за неприличный вопрос: «
Что, мол, должон быть у вас, сударыня, капитал?» — приказали ему от дому отказать, и как они тогда же приказали, чтоб все после их кончины, до самомалейшей тряпицы, было представлено Федору Ивановичу.
Сильнее всего подействовало на Лемма то обстоятельство,
что Лаврецкий собственно
для него велел привезти к себе в деревню фортепьяно из города.
— Ты эгоист, вот
что! — гремел он час спустя, — ты желал самонаслажденья, ты желал счастья в жизни, ты хотел жить только
для себя…
Оказалось также,
что служба не пошла ему впрок,
что все надежды свои он возлагал на откупщика, который взял его единственно
для того, чтобы иметь у себя в конторе «образованного человека».
— Христианином нужно быть, — заговорила не без некоторого усилия Лиза, — не
для того, чтобы познавать небесное… там… земное, а
для того,
что каждый человек должен умереть.
— От нас, от нас, поверьте мне (он схватил ее за обе руки; Лиза побледнела и почти с испугом, но внимательно глядела на него), лишь бы мы не портили сами своей жизни.
Для иных людей брак по любви может быть несчастьем; но не
для вас, с вашим спокойным нравом, с вашей ясной душой! Умоляю вас, не выходите замуж без любви, по чувству долга, отреченья,
что ли… Это то же безверие, тот же расчет, — и еще худший. Поверьте мне — я имею право это говорить: я дорого заплатил за это право. И если ваш бог…
Лаврецкий не раз упрекнул себя в том,
что показал Лизе полученный им нумер журнала: он не мог не сознаться,
что в его душевном состоянии было что-то возмутительное
для чистого чувства.
Этого было слишком даже
для Паншина: он замялся — и замял разговор. Он попытался перевести его на красоту звездного неба, на музыку Шуберта — все как-то не клеилось; он кончил тем,
что предложил Марье Дмитриевне сыграть с ней в пикет. «Как! в такой вечер?» — слабо возразила она; однако велела принести карты.
Лаврецкий отдавался весь увлекавшей его волне — и радовался; но слово не выразит того,
что происходило в чистой душе девушки: оно было тайной
для нее самой; пусть же оно останется и
для всех тайной.
Варвара Павловна тотчас, с покорностью ребенка, подошла к ней и присела на небольшой табурет у ее ног. Марья Дмитриевна позвала ее
для того, чтобы оставить, хотя на мгновенье, свою дочь наедине с Паншиным: она все еще втайне надеялась,
что она опомнится. Кроме того, ей в голову пришла мысль, которую ей непременно захотелось тотчас высказать.
— Я и не требую от вас… того,
что вы говорите; не живите с ней, если вы не можете; но примиритесь, — возразила Лиза и снова занесла руку на глаза. — Вспомните вашу дочку; сделайте это
для меня.
— Ах, как вам не стыдно так говорить! Она пела и играла
для того только, чтобы сделать мне угодное, потому
что я настоятельно ее просила об этом, почти приказывала ей. Я вижу,
что ей тяжело, так тяжело; думаю,
чем бы ее развлечь, — да и слышала-то я,
что талант у ней такой прекрасный! Помилуйте, Федор Иваныч, она совсем уничтожена, спросите хоть Сергея Петровича; убитая женщина, tout-а-fait, [Окончательно (фр.).]
что вы это?
— А
для того, Федор Иваныч, я это говорю,
что… ведь я вам родственница, я принимаю в вас самое близкое участие… я знаю, сердце у вас добрейшее.
— Не сделал ли я
для вас,
что мог?
«
Что для них может заменить утешения церкви?» — подумал Лаврецкий и сам попытался молиться; но сердце его отяжелело, ожесточилось, и мысли были далеко.
Она прилежно посещает театр, где выводятся на сцену чахоточные и чувствительные камелии; быть г-жою Дош кажется ей верхом человеческого благополучия: она однажды объявила,
что не желает
для своей дочери лучшей участи.
Неточные совпадения
— Анна Андреевна именно ожидала хорошей партии
для своей дочери, а вот теперь такая судьба: именно так сделалось, как она хотела», — и так, право, обрадовалась,
что не могла говорить.
Послушайте ж, вы сделайте вот
что: квартальный Пуговицын… он высокого роста, так пусть стоит
для благоустройства на мосту.
Судья тоже, который только
что был пред моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения, если признаться пред вами, — конечно,
для пользы отечества я должен это сделать, хотя он мне родня и приятель, — поведения самого предосудительного.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит
для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта,
что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь
для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то,
что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.