— А,
вот ты, вот, — заговорила она, избегая его взора и суетясь, — ну, здравствуй. Ну, что ж? Что же делать? Где ты был вчера? Ну, она приехала, ну да. Ну надо уж так… как-нибудь.
Неточные совпадения
— Да, он ручки у
тебя все лижет. По-французски не говорит, — эка беда! Я сама не сильна во французском «диалехте». Лучше бы он ни по-каковски не говорил: не лгал бы. Да
вот он, кстати, легок на помине, — прибавила Марфа Тимофеевна, глянув на улицу. — Вон он шагает, твой приятный человек. Экой длинный, словно аист!
— Экая она болтушка, прости господи! — проворчала Марфа Тимофеевна, — чай, под секретом
тебе сообщила, что
вот, мол, какой навертывается жених. Шушукала бы с своим поповичем; нет, видно, ей мало. И ведь нет еще ничего, да и слава богу! а она уже болтает.
— Кажется, он ей нравится, а впрочем, господь ее ведает! Чужая душа,
ты знаешь, темный лес, а девичья и подавно.
Вот и Шурочкину душу — поди, разбери! Зачем она прячется, а не уходит, с тех пор как
ты пришел?
—
Ты эгоист,
вот что! — гремел он час спустя, —
ты желал самонаслажденья,
ты желал счастья в жизни,
ты хотел жить только для себя…
— Был
ты внизу? — продолжала старушка, — кого там видел? Паншин все там торчит? А Лизу видел? Нет? Она сюда хотела прийти… Да
вот и она; легка на помине.
— И прекрасно;
ты у меня умница, — возразила Марфа Тимофеевна. — Ступайте, мои милые, вниз; когда кончите, приходите; а я
вот в дурах осталась, мне обидно, я отыграться хочу.
— За что
ты меня убила? За что
ты меня убила? — так начала свои жалобы огорченная вдова. — Кого
тебе еще нужно? Чем он
тебе не муж? Камер-юнкер! не интересан! Он в Петербурге на любой фрейлине мог бы жениться. А я-то, я-то надеялась! И давно ли
ты к нему изменилась? Откуда-нибудь эта туча надута, не сама собой пришла. Уж не тот ли фофан?
Вот нашла советчика!
— А-а! Так
вот как, мать моя;
ты свидание ему назначила, этому старому греховоднику, смиреннику этому?
Только
вот что скажу
тебе, племянница: в наши времена, как я молода была, девкам за такие проделки больно доставалось.
— Да книжку, боже мой! Я
тебя, впрочем, не звала… Ну, все равно. Что вы там внизу делаете?
Вот и Федор Иваныч приехал. Что твоя голова?
— Насилу нашла, — сказала она, становясь между Лаврецким и Лизой. — Сама его заложила.
Вот что значит старость-то, беда! А впрочем, и молодость не лучше. Что,
ты сам с женой в Лаврики поедешь? — прибавила она, оборотясь к Федору Иванычу.
— Ну хорошо, как знаешь; а
тебе, Лиза, я думаю, надо бы вниз пойти. Ах, батюшки светы, я и забыла снегирю корму насыпать. Да
вот постойте, я сейчас…
— Слушай, Лизочка, что я
тебе скажу, — промолвила вдруг Марфа Тимофеевна, усаживая Лизу подле себя на кровати и поправляя то ее волосы, то косынку. — Это
тебе только так сгоряча кажется, что горю твоему пособить нельзя. Эх, душа моя, на одну смерть лекарства нет!
Ты только
вот скажи себе: «Не поддамся, мол, я, ну его!» — и сама потом как диву дашься, как оно скоро, хорошо проходит.
Ты только потерпи.
— Прошло! какое прошло!
Вот у
тебя носик даже завострился, а
ты говоришь: прошло. Хорошо «прошло»!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну,
вот нарочно, чтобы только поспорить. Говорят
тебе — не Добчинский.
Анна Андреевна. У
тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове;
ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что
тебе глядеть на них? не нужно
тебе глядеть на них.
Тебе есть примеры другие — перед
тобою мать твоя.
Вот каким примерам
ты должна следовать.
Анна Андреевна. Ну
вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да и полно! Где ему смотреть на
тебя? И с какой стати ему смотреть на
тебя?
Вот что он пишет: «Любезный друг, кум и благодетель (бормочет вполголоса, пробегая скоро глазами)…и уведомить
тебя».
Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы
тебе кричат: «Почтенный!»; на перевозе в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай в лавочку: там
тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда значит на небе, так
вот как на ладони все видишь.