Цитаты со словом «больше»
При доме находился
большой сад; одной стороной он выходил прямо в поле, за город.
«Стало быть, — решил Калитин,
большой неохотник до сельской тишины, — в деревню таскаться незачем».
— Что это Гедеоновский нейдет? — проговорила Марфа Тимофеевна, проворно шевеля спицами (она вязала
большой шерстяной шарф). — Он бы повздыхал вместе с тобою, — не то соврал бы что-нибудь.
Так оно и следует: порядочным людям стыдно говорить хорошо по-немецки; но пускать в ход германское словцо в некоторых,
большею частью забавных, случаях — можно, c’est même très chic, [Это — самый шик (фр.).] как выражаются петербургские парижане.
Отец Паншина доставил сыну своему много связей; тасуя карты между двумя робберами или после удачного «
большого шлема», он не пропускал случая запустить словечко о своем «Володьке» какому-нибудь важному лицу, охотнику до коммерческих игр.
Его выписал
большой барин, который сам терпеть не мог музыки, но держал оркестр из чванства.
Он был небольшого роста, сутуловат, с криво выдавшимися лопатками и втянутым животом, с
большими плоскими ступнями, с бледно-синими ногтями на твердых, не разгибавшихся пальцах жилистых красных рук; лицо имел морщинистое, впалые щеки и сжатые губы, которыми он беспрестанно двигал и жевал, что, при его обычной молчаливости, производило впечатление почти зловещее; седые его волосы висели клочьями над невысоким лбом; как только что залитые угольки, глухо тлели его крошечные, неподвижные глазки; ступал он тяжело, на каждом шагу перекидывая свое неповоротливое тело.
— Послушайте, — сказал он, — не будемте
больше говорить обо мне; станемте разыгрывать нашу сонату. Об одном только прошу я вас, — прибавил он, разглаживая рукою листы лежавшей на пюпитре тетради, — думайте обо мне, что хотите, называйте меня даже эгоистом — так и быть! но не называйте меня светским человеком: эта кличка мне нестерпима… Anch’io sono pittore. [И я тоже художник (итал.).] Я тоже артист, хотя плохой, и это, а именно то, что я плохой артист, — я вам докажу сейчас же на деле. Начнем же.
Лиза пошла в другую комнату за альбомом, а Паншин, оставшись один, достал из кармана батистовый платок, потер себе ногти и посмотрел, как-то скосясь, на свои руки. Они у него были очень красивы и белы; на
большом пальце левой руки носил он винтообразное золотое кольцо. Лиза вернулась; Паншин уселся к окну, развернул альбом.
И Паншин размашисто проложил несколько длинных штрихов. Он постоянно рисовал один и тот же пейзаж: на первом плане
большие растрепанные деревья, в отдаленье поляну и зубчатые горы на небосклоне. Лиза глядела через его плечо на его работу.
— Да… но и в той деревушке есть флигелек; а мне пока
больше ничего не нужно. Это место — для меня теперь самое удобное.
Лаврецкий действительно не походил на жертву рока. От его краснощекого, чисто русского лица, с
большим белым лбом, немного толстым носом и широкими правильными губами, так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на славу, и белокурые волосы вились на его голове, как у юноши. В одних только его глазах, голубых, навыкате, и несколько неподвижных, замечалась не то задумчивость, не то усталость, и голос его звучал как-то слишком ровно.
Он был очень толст и высок ростом, из лица смугл и безбород, картавил и казался сонливым; но чем он тише говорил, тем
больше трепетали все вокруг него.
По причине
большой слабости Маланья Сергеевна приписывала только несколько строк; но и эти немногие строки удивили Ивана Петровича: он не знал, что Марфа Тимофеевна выучила его жену грамоте.
Больше всего терпела Маланья Сергеевна от своей золовки.
Свадьба брата раздражила ее еще
больше, чем Петра Андреича: она взялась проучить выскочку, и Маланья Сергеевна с первого же часа стала ее рабой.
Купидон с голым и пухлым телом играл
большую роль в этих рисунках.
К одному из них, под названием: «Шафран и радуга», относилось толкование: «Действие сего есть
большее»; против другого, изображавшего «Цаплю, летящую с фиалковым цветком во рту», стояла надпись: «Тебе все они суть известны».
Иван Петрович
большую часть года проводил в Лавриках (так называлось главное его родовое имение), а по зимам приезжал в Москву один, останавливался в трактире, прилежно посещал клуб, ораторствовал и развивал свои планы в гостиных и более чем когда-либо держался англоманом, брюзгой и государственным человеком.
Недаром веяло прелестью от всего существа его молодой жены; недаром сулила она чувству тайную роскошь неизведанных наслаждений; она сдержала
больше, чем сулила.
Варвара Павловна повела свою атаку весьма искусно; не выдаваясь вперед, по-видимому вся погруженная в блаженство медовых месяцев, в деревенскую тихую жизнь, в музыку и чтение, она понемногу довела Глафиру до того, что та в одно утро вбежала, как бешеная, в кабинет Лаврецкого и, швырнув связку ключей на стол, объявила, что не в силах
больше заниматься хозяйством и не хочет оставаться в деревне.
«Прилагаемая бумажка вам объяснит все. Кстати скажу вам, что я не узнал вас: вы, такая всегда аккуратная, роняете такие важные бумаги. (Эту фразу бедный Лаврецкий готовил и лелеял в течение нескольких часов.) Я не могу
больше вас видеть; полагаю, что и вы не должны желать свидания со мною. Назначаю вам пятнадцать тысяч франков в год; больше дать не могу. Присылайте ваш адрес в деревенскую контору. Делайте, что хотите; живите, где хотите. Желаю вам счастья. Ответа не нужно».
Варвара Павловна в тот же день прислала ему
большое французское письмо.
Ответственность, конечно,
большая; конечно, от родителей зависит счастие детей, да ведь и то сказать: до сих пор худо ли, хорошо ли, а ведь все я, везде я одна, как есть: и воспитала-то детей, и учила их, все я… я вот и теперь мамзель от госпожи Болюс выписала…
— Да, Федя, очень.
Больше нас с тобою, Федя.
Лаврецкий напился чаю из
большой чашки; он еще с детства помнил эту чашку: игорные карты были изображены на ней, из нее пили только гости, — и он пил из нее, словно гость.
Антон становился у двери, заложив назад руки, начинал свои неторопливые рассказы о стародавних временах, о тех баснословных временах, когда овес и рожь продавались не мерками, а в
больших мешках, по две и по три копейки за мешок; когда во все стороны, даже под городом, тянулись непроходимые леса, нетронутые степи.
[Теперь
больше нет людей таких, как бывало (фр.).]
— Мне кажется, у него
большие способности к музыке; но он до сих пор не занимался ею как следует.
Лошадь Лаврецкого бодро шла, мерно раскачиваясь направо и налево;
большая черная тень ее шла с ней рядом; было что-то таинственно приятное в топоте ее копыт, что-то веселое и чудное в гремящем крике перепелок.
Марья Дмитриевна появилась в сопровождении Гедеоновского; потом пришла Марфа Тимофеевна с Лизой, за ними пришли остальные домочадцы; потом приехала и любительница музыки, Беленицына, маленькая, худенькая дама, с почти ребяческим, усталым и красивым личиком, в шумящем черном платье, с пестрым веером и толстыми золотыми браслетами; приехал и муж ее, краснощекий, пухлый человек, с
большими ногами и руками, с белыми ресницами и неподвижной улыбкой на толстых губах; в гостях жена никогда с ним не говорила, а дома, в минуты нежности, называла его своим поросеночком...
— Да, да, вы угадали, — подхватил внезапно Лаврецкий, — в течение этих двух недель я узнал, что значит чистая женская душа, и мое прошедшее еще
больше от меня отодвинулось.
— Мне кажется, Федор Иваныч, — произнесла, понизив голос, Лиза (когда она не соглашалась с своим собеседником, она всегда понижала голос; притом она чувствовала
большое волнение), — счастье на земле зависит не от нас…
— Можно видеть Марфу Тимофеевну? — спросил он, замечая, что Паншин еще с
большим достоинством принимался тасовать карты. Художника в нем уже не замечалось и тени.
Скоро прибыл вместе с дьячками и священник, человек уже немолодой, с
большой лысиной, и громко кашлянул в передней; дамы тотчас вереницей потянулись из кабинета и подошли к нему под благословение; Лаврецкий молча им поклонился; и они ему поклонились молча.
Прикладываясь ко кресту по окончании всенощной, она также поцеловала
большую красную руку священника.
В саду Калитиных, в
большом кусте сирени, жил соловей; его первые вечерние звуки раздавались в промежутках красноречивой речи; первые звезды зажигались на розовом небе над неподвижными верхушками лип.
— Это очень похвально, бесспорно, — возразил Паншин, — и мне сказывали, что вы уже
большие сделали успехи по этой части; но согласитесь, что не всякий способен на такого рода занятия…
— Une nature poétique [Поэтическая натура (фр.).] — заговорила Марья Дмитриевна, — конечно, не может пахать… et puis, [И потом (фр.).] вы призваны, Владимир Николаич, делать все en grand. [В
большом масштабе (фр.).]
Марья Дмитриевна, в сущности, не много
больше мужа занималась Лизой, хотя она и хвасталась перед Лаврецким, что одна воспитала детей своих: она одевала ее, как куколку, при гостях гладила ее по головке и называла в глаза умницей и душкой — и только: ленивую барыню утомляла всякая постоянная забота.
Она говорила неправильным, но чисто парижским жаргоном, не сплетничала и не капризничала — чего же
больше можно желать от гувернантки?
Училась Лиза хорошо, то есть усидчиво; особенно блестящими способностями,
большим умом ее бог не наградил; без труда ей ничего не давалось.
— Ах, не говорите таких ужасных слов, — перебила его Варвара Павловна, — пощадите меня, хотя… хотя ради этого ангела… — И, сказавши эти слова, Варвара Павловна стремительно выбежала в другую комнату и тотчас же вернулась с маленькой, очень изящно одетой девочкой на руках. Крупные русые кудри падали ей на хорошенькое румяное личико, на
больше черные заспанные глаза; она и улыбалась, и щурилась от огня, и упиралась пухлой ручонкой в шею матери.
— Невозможно, — повторил Лаврецкий и застегнулся доверху. — Я не знаю, зачем вам угодно было пожаловать сюда: вероятно, у вас денег
больше не стало.
— Завтра же я буду в Лавриках, — промолвила Варвара Павловна, почтительно поднимаясь с места. — Но, Федор Иваныч (Теодором она его
больше не называла)…
Федор Иваныч дрогнул: фельетон был отмечен карандашом. Варвара Павловна еще с
большим уничижением посмотрела на него. Она была очень хороша в это мгновенье. Серое парижское платье стройно охватывало ее гибкий, почти семнадцатилетний стан, ее тонкая, нежная шея, окруженная белым воротничком, ровно дышавшая грудь, руки без браслетов и колец — вся ее фигура, от лоснистых волос до кончика едва выставленной ботинки, была так изящна.
После обеда оказалось, что Варвара Павловна
большая любительница преферанса...
Варвара Павловна показывала себя
большой философкой: на все у ней являлся готовый ответ, она ни над чем не колебалась, не сомневалась ни в чем; заметно было, что она много и часто беседовала с умными людьми разных разборов.
Лаврецкий закричал на него, велел ему выйти, а потом извинился перед ним; но Антон от этого еще
больше опечалился.
— Все-таки, признаюсь, я этого не ожидал, — возразил Лаврецкий, — тут смелость нужна была
большая.
Цитаты из русской классики со словом «больше»
— Настасья Борисовна, я имела такие разговоры, какой вы хотите начать. И той, которая говорит, и той, которая слушает, — обеим тяжело. Я вас буду уважать не меньше, скорее
больше прежнего, когда знаю теперь, что вы иного перенесли, но я понимаю все, и не слышав. Не будем говорить об этом: передо мною не нужно объясняться. У меня самой много лет прошло тоже в
больших огорчениях; я стараюсь не думать о них и не люблю говорить о них, — это тяжело.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что нечем было упрекать ее. В ней было всё, за чтò ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем
больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто всё то, чтò было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Катерина. На беду я увидала тебя. Радости видела мало, а горя-то, горя-то что! Да еще впереди-то сколько! Ну, да что думать о том, что будет! Вот я теперь тебя видела, этого они у меня не отымут; а
больше мне ничего не надо. Только ведь мне и нужно было увидать тебя. Вот мне теперь гораздо легче сделалось; точно гора с плеч свалилась. А я все думала, что ты на меня сердишься, проклинаешь меня…
— Лиза, я сам знаю, но… Я знаю, что это — жалкое малодушие, но… это — только пустяки и
больше ничего! Видишь, я задолжал, как дурак, и хочу выиграть, только чтоб отдать. Выиграть можно, потому что я играл без расчета, на ура, как дурак, а теперь за каждый рубль дрожать буду… Не я буду, если не выиграю! Я не пристрастился; это не главное, это только мимолетное, уверяю тебя! Я слишком силен, чтоб не прекратить, когда хочу. Отдам деньги, и тогда ваш нераздельно, и маме скажи, что не выйду от вас…
— Я пришел вас уверить, что я вас всегда любил, и теперь рад, что мы одни, рад даже, что Дунечки нет, — продолжал он с тем же порывом, — я пришел вам сказать прямо, что хоть вы и несчастны будете, но все-таки знайте, что сын ваш любит вас теперь
больше себя и что все, что вы думали про меня, что я жесток и не люблю вас, все это была неправда. Вас я никогда не перестану любить… Ну и довольно; мне казалось, что так надо сделать и этим начать…
Ассоциации к слову «больше»
Синонимы к слову «больше»
Предложения со словом «больше»
- Помните, что вы совершаете ошибки, плохие поступки, живёте в страхе и переживаниях и ещё большая часть жизни уходит на то, что мы делаем не то что надо.
- Огромное количество людей большую часть светлого времени суток проводит за компьютером, за чтением книг или за просмотром телевизора – а это огромная, чудовищная нагрузка на глаза и зрительные анализаторы мозга.
- Однако всё ещё очень большое количество людей не обращают внимание на психологию или даже намеренно избегают её.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «большой»
Афоризмы русских писателей со словом «больше»
- Общество сачков-морализаторов; воров-морализаторов, бездельников-морализаторов — вот во что все больше превращаемся. Все друг друга воспитывают. Почти каждый не делает то, что обязан, и так, как обязан (почему — это уже вопрос экономической организации общества), но претензии к другим и друг к другу неимоверные.
- Любовь — это самое святое, самое, понимаешь, прекрасное и доброе чувство… Если любишь, то никто тебе больше не нужен, и весь мир для тебя — в одном человеке…
- И только совесть с каждым днем страшней
Беснуется, великой хочет дани.
Закрыв лицо, я отвечала ей…
Но больше нет ни слез, ни оправданий.
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно