Неточные совпадения
Развернув наудачу несколько писем (в одном из них оказался засохший цветок, перевязанный полинявшей ленточкой), — он
только плечами пожал
и, глянув на камин, отбросил их в сторону, вероятно, сбираясь сжечь весь этот ненужный хлам.
Санин зашел в нее, чтобы выпить стакан лимонаду; но в первой комнате, где, за скромным прилавком, на полках крашеного шкафа, напоминая аптеку, стояло несколько бутылок с золотыми ярлыками
и столько же стеклянных банок с сухарями, шоколадными лепешками
и леденцами, — в этой комнате не было ни души;
только серый кот жмурился
и мурлыкал, перебирая лапками на высоком плетеном стуле возле окна,
и, ярко рдея в косом луче вечернего солнца, большой клубок красной шерсти лежал на полу рядом с опрокинутой корзинкой из резного дерева.
Несмотря на весьма долговременное пребывание в Германии, он немецкому языку выучился плохо
и только умел браниться на нем, немилосердно коверкая даже
и бранные слова.
Эмилио видимо нежился
и предавался приятным ощущениям человека, который
только что избегнул опасности или выздоравливает; да
и, кроме того, по всему можно было заметить, что домашние его баловали.
Санин принужден был выпить две большие чашки превосходного шоколада
и съесть замечательное количество бисквитов: он
только что проглотит один, а Джемма уже подносит ему другой —
и отказаться нет возможности!
Сама во время чтения она не смеялась; но когда слушатели (за исключением, правда, Панталеоне: он тотчас с негодованием удалился, как
только зашла речь о quel ferroflucto Tedesco [Каком-то проклятом немце (ит.
и нем.).]), когда слушатели прерывали ее взрывом дружного хохота, — она, опустив книгу на колени, звонко хохотала сама, закинув голову назад, —
и черные се кудри прыгали мягкими кольцами по шее
и по сотрясенным плечам.
Санин не заметил, как пролетел вечер, —
и только тогда вспомнил о предстоявшем путешествии, когда часы пробили десять часов. Он вскочил со стула, как ужаленный.
Эмиль, который продолжал стоять лицом к окну, даже после приглашения Санина «присесть», сделал налево кругом, как
только будущий его родственник вышел,
и, ужимаясь по-ребячески
и краснея, спросил Санина, может ли он еще немного у него остаться. «Мне сегодня гораздо лучше, — прибавил он, — но доктор запретил мне работать».
— Ну, что ж! теперь надо идти к нам! — воскликнул он, как
только Санин окончил свой туалет
и написал письмо в Берлин.
Джемма проворно опустилась на скамейку возле нее
и уже не шевельнулась более,
только изредка подносила палец одной руки к губам — другою она поддерживала подушку за головою матери —
и чуть-чуть шикала, искоса посматривая на Санина, когда тот позволял себе малейшее движение.
Но была одна у него повесть, заглавие которой она, впрочем, позабыла
и которая ей очень нравилась; собственно говоря, ей нравилось
только начало этой повести: конец она или не прочла, или тоже позабыла.
Статный, стройный рост, приятные, немного расплывчатые черты, ласковые голубоватые глазки, золотистые волосы, белизна
и румянец кожи — а главное: то простодушно-веселое, доверчивое, откровенное, на первых порах несколько глуповатое выражение, по которому в прежние времена тотчас можно было признать детей степенных дворянских семей, «отецких» сыновей, хороших баричей, родившихся
и утучненных в наших привольных полустепных краях; походочка с запинкой, голос с пришепеткой, улыбка, как у ребенка, чуть
только взглянешь на него… наконец, свежесть, здоровье —
и мягкость, мягкость, мягкость, — вот вам весь Санин.
Санин опустился на стул, как
только тот вышел,
и уставился на пол. «Что, мол, это такое? Как это вдруг так завертелась жизнь? Все прошедшее, все будущее вдруг стушевалось, пропало —
и осталось
только то, что я во Франкфурте с кем-то за что-то дерусь». Вспомнилась ему одна его сумасшедшая тетушка, которая, бывало, все подплясывала
и напевала...
Несколько минут спустя они оба отправились в кондитерскую Розелли. Санин предварительно взял с Панталеоне слово держать дело о дуэли в глубочайшей тайне. В ответ старик
только палец кверху поднял
и, прищурив глаз, прошептал два раза сряду: «Segredezza!» (Таинственность!) Он видимо помолодел
и даже выступал свободнее. Все эти необычайные, хотя
и неприятные события живо переносили его в ту эпоху, когда он сам
и принимал
и делал вызовы, — правда, на сцене. Баритоны, как известно, очень петушатся в своих ролях.
Она не то чтобы избегала его… напротив, она постоянно садилась в небольшом от него расстоянии, прислушивалась к его речам, глядела на него; но она решительно не хотела вступать с ним в беседу,
и как
только он заговаривал с нею — тихонько поднималась с места
и тихонько удалялась на несколько мгновений.
Санин приподнялся
и увидал над собою такое чудное, испуганное, возбужденное лицо, такие огромные, страшные, великолепные глаза — такую красавицу увидал он, что сердце в нем замерло, он приник губами к тонкой пряди волос, упавшей ему на грудь, —
и только мог проговорить...
Утро было прелестное. Улицы Франкфурта, едва начинавшие оживляться, казались такими чистыми
и уютными; окна домов блестели переливчато, как фольга; а лишь
только карета выехала за заставу — сверху, с голубого, еще не яркого неба, так
и посыпались голосистые раскаты жаворонков. Вдруг на повороте шоссе из-за высокого тополя показалась знакомая фигура, ступила несколько шагов
и остановилась. Санин пригляделся… Боже мой! Эмиль!
— Позвольте… позвольте мне ехать с вами, — пролепетал Эмиль трепетным голосом —
и сложил руки. Зубы у него стучали как в лихорадке. — Я вам не помешаю —
только возьмите меня!
Сказавши, что он хочет спать, Санин желал
только отделаться от своих товарищей; но, оставшись один, он взаправду почувствовал значительную усталость во всех членах: всю предшествовавшую ночь он почти не смыкал глаз
и, бросившись на постель, немедленно заснул глубоким сном.
Она, как
только вошла, тотчас опустилась на стул
и начала плакать.
Санин приблизился к Джемме, невольно укорачивая каждый шаг,
и…
и…
И ничего другого не нашелся сказать ей, как
только спросить: зачем это она отбирает вишни?
Голова Джеммы опять наклонилась. Она вся исчезла под шляпой; виднелась
только шея, гибкая
и нежная, как стебель крупного цветка.
Санин увидал, что пальцы Джеммы дрожали на ее коленях… Она
и складки платья перебирала
только для того, чтобы скрыть эту дрожь. Он тихонько положил свою руку на эти бледные, трепетные пальцы.
—
Только потому? — проговорила Джемма, нагнулась, подняла корзину
и поставила ее возле себя на скамейку.
— Ничего, мама, ничего!
только вы подождите! Нам обеим надо подождать. Не спрашивайте ничего до завтра —
и давайте разбирать вишни, пока солнце не село.
Санин вернулся домой —
и, не зажигая свечи, бросился на диван, занес руки за голову
и предался тем ощущениям
только что сознанной любви, которые
и описывать нечего: кто их испытал, тот знает их томление
и сладость; кто их не испытал — тому их не растолкуешь.
Пока Санин одевался, Эмиль заговорил было с ним, правда, довольно нерешительно, о Джемме, об ее размолвке с г-м Клюбером; но Санин сурово промолчал ему в ответ, а Эмиль, показав вид, что понимает, почему не следует слегка касаться этого важного пункта, уже не возвращался к нему —
и только изредка принимал сосредоточенное
и даже строгое выражение.
Впрочем, Эмиля он слушался плохо — не то что своего хозяина Панталеоне,
и когда Эмиль приказывал ему «говорить» или «чихать», —
только хвостиком повиливал
и высовывал язык трубочкой.
А Санин в свою очередь расспрашивал Эмиля об его отце, о матери, вообще об их семейных делах, всячески стараясь не упоминать имени Джеммы —
и думая
только о ней.
Не мешает она ему отлично пообедать в третьем трактире с Эмилем —
и только изредка, как короткая молния, вспыхивает в нем мысль, что — если б кто нибудь на свете знал??!!
Утро было тихое, теплое, серое. Иногда казалось, что вот-вот пойдет дождь; но протянутая рука ничего не ощущала,
и только глядя на рукав платья, можно было заметить следы крохотных, как мельчайший бисер, капель; но
и те скоро прекратились. Ветра — точно на свете никогда не бывало. Каждый звук не летел, а разливался кругом; в отдалении чуть сгущался беловатый пар, в воздухе пахло резедой
и цветами белых акаций.
— Ваша матушка, — заговорил Санин, как
только стук тяжелых ног затих, — сказала мне, что ваш отказ произведет скандал (Джемма чуть-чуть нахмурилась); что я отчасти сам подал повод к неблаговидным толкам
и что… следовательно… на мне — до некоторой степени — лежала обязанность уговорить вас не отказывать вашему жениху, господину Клюберу…
То, что они сделали вдвоем, несколько мгновений тому назад — это отдание своей души другой душе, — было так сильно,
и ново,
и жутко; так внезапно все в их жизни переставилось
и переменилось, что они оба не могли опомниться
и только сознавали подхвативший их вихорь, подобный тому ночному вихрю, который чуть-чуть не бросил их в объятия друг другу.
Фрау Леноре поднимала вопль
и отмахивалась руками, как
только он приближался к ней, —
и напрасно он попытался, стоя в отдалении, несколько раз громко воскликнуть: «Прошу руки вашей дочери!» Фрау Леноре особенно досадовала на себя за то, что «как могла она быть до того слепою —
и ничего не видеть!» «Был бы мой Джиован'Баттиста жив, — твердила она сквозь слезы, — ничего бы этого не случилось!» — «Господи, что же это такое? — думал Санин, — ведь это глупо наконец!» Ни сам он не смел взглянуть на Джемму, ни она не решалась поднять на него глаза.
Санин поспешил заметить, что разлука будет
только временная —
и что наконец, быть может, ее не будет вовсе!
Как женщина практическая
и как мать, фрау Леноре почла также своим долгом подвергнуть Санина разнообразным вопросам,
и Санин, который, отправляясь утром на свидание с Джеммой,
и в помыслах не имел, что он женится на ней, — правда, он ни о чем тогда не думал, а
только отдавался влечению своей страсти, — Санин с полной готовностью
и, можно сказать, с азартом вошел в свою роль, роль жениха,
и на все расспросы отвечал обстоятельно, подробно, охотно.
Джемма бросилась целовать свою мать… Казалось,
только теперь она вздохнула свободно —
и удручавшая ее тяжесть спала с ее души.
И он действительно стал за прилавок
и действительно поторговал, то есть продал двум зашедшим девочкам фунт конфект, вместо которого он им отпустил целых два, взявши с них
только полцены.
Лицо Полозова оживилось
и покраснело; оно
и оживлялось
только тогда, когда он ел… или пил.
— Немедленно! как
только переговорю с этой дамой — так тотчас
и напишу.
— Все — ей одной? Ну — это ваше счастье.
Только смотрите не продешевите вашего имения! Будьте благоразумны
и тверды. Не увлекайтесь! Я понимаю ваше желание быть как можно скорее мужем Джеммы… но осторожность прежде всего! Не забудьте: чем вы дороже продадите имение, тем больше останется вам обоим —
и вашим детям.
Санин никогда еще не бывал в комнате Джеммы. Все обаяние любви, весь ее огонь,
и восторг,
и сладкий ужас — так
и вспыхнули в нем, так
и ворвались в его душу, как
только он переступил заветный порог… Он кинул вокруг умиленный взор, пал к ногам милой девушки
и прижал лицо свое к ее стану…
Увидав Санина, Полозов
только промолвил: «А! решился?» —
и, надев шляпу, шинель
и калоши, заткнув себе хлопчатой бумагой уши, хотя дело было летом, вышел на крыльцо.
Полозов расплатился щедрой рукой —
и, хотя сзади, но почтительно поддерживаемый услужливым привратником, полез, кряхтя, в карету, уселся, обмял хорошенько все вокруг себя, выбрал
и закурил сигару —
и тогда
только кивнул пальцем Санину: полезай, мол,
и ты!
Его душа до того была наполнена Джеммой, что все другие женщины уже не имели для него никакого значения: он едва замечал их;
и на этот раз он ограничился
только тем, что подумал: «Да, вправду говорили мне: эта барыня хоть куда!»
Она громко рассмеялась, как
только вошла в комнату
и увидала карты
и раскрытый ломберный стол. Санин вскочил с места, но она воскликнула...
— Здравствуйте, — промолвила она. — Я сегодня посылала за вами, да вы уже ушли. Я
только что отпила свой второй стакан — меня, вы знаете, заставляют здесь воду пить, бог ведает зачем… уж я ли не здорова?
И вот я должна гулять целый час. Хотите вы быть моим спутником? А там мы кофе напьемся.
— Постойте, постойте. Вы не так меня поняли. Я с вами не кокетничать хочу. — Марья Николаевна пожала плечами. — У него невеста, как древняя статуя, а я буду с ним кокетничать?! Но у вас товар — а я купец. Я
и хочу знать, каков у вас товар. Ну-ка, показывайте — каков он? Я ходу знать не
только, что я покупаю, но
и у кого я покупаю. Это было правило моего батюшки. Ну, начинайте… Ну, хоть не с детства — ну вот — давно ли вы за границей?
И где вы были до сих пор?
Только идите тише — нам некуда спешить.
Но Полозов
только хмыкал
и головой покачивал — одобрительно ли, или неодобрительно — этого, кажется, сам черт бы не разобрал.
Она выказывала такие коммерческие
и административные способности, что оставалось
только изумляться!