Неточные совпадения
Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает долгом оговориться, что весь его труд в настоящем случае заключается
только в том, что он исправил тяжелый
и устарелый слог «Летописца»
и имел надлежащий надзор за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина,
и это одно уже может служить ручательством, с каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.
— Прим. издателя.]
и только у себя мы таковых не обрящем?
Не
только страна, но
и град всякий,
и даже всякая малая весь, [Весь — селение, деревня.] —
и та своих доблестью сияющих
и от начальства поставленных Ахиллов имеет
и не иметь не может.
Изложив таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить, что родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой
и вареными яйцами, имеет три реки
и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается
и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том
только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас — благочестие, Рим заражало буйство, а нас — кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас — начальники.
По соседству с головотяпами жило множество независимых племен, но
только замечательнейшие из них поименованы летописцем, а именно: моржееды, лукоеды, гущееды, клюковники, куралесы, вертячие бобы, лягушечники, лапотники, чернонёбые, долбежники, проломленные головы слепороды, губошлепы, вислоухие, кособрюхие, ряпушники, заугольники, крошевники
и рукосуи.
И действительно, как
только простодушные соседи согласились на коварное предложение, так сейчас же головотяпы их всех, с божью помощью, перетяпали.
Однако кособрюхие не сразу испугались, а сначала тоже догадались: высыпали из мешков толокно
и стали ловить солнышко мешками. Но изловить не изловили,
и только тогда, увидев, что правда на стороне головотяпов, принесли повинную.
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «Были между ними, — говорит летописец, — старики седые
и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли; были
и молодые, кои той воли едва отведали, но
и те тоже плакали. Тут
только познали все, какова такова прекрасная воля есть». Когда же раздались заключительные стихи песни...
Одоевец пошел против бунтовщиков
и тоже начал неослабно палить, но, должно быть, палил зря, потому что бунтовщики не
только не смирялись, но увлекли за собой чернонёбых
и губошлепов.
1) Клементий, Амадей Мануйлович. Вывезен из Италии Бироном, герцогом Курляндским, за искусную стряпню макарон; потом, будучи внезапно произведен в надлежащий чин, прислан градоначальником. Прибыв в Глупов, не
только не оставил занятия макаронами, но даже многих усильно к тому принуждал, чем себя
и воспрославил. За измену бит в 1734 году кнутом
и, по вырвании ноздрей, сослан в Березов.
Вспомнили
только что выехавшего из города старого градоначальника
и находили, что хотя он тоже был красавчик
и умница, но что, за всем тем, новому правителю уже по тому одному должно быть отдано преимущество, что он новый.
Они любят, чтоб у начальника на лице играла приветливая улыбка, чтобы из уст его по временам исходили любезные прибаутки,
и недоумевают, когда уста эти
только фыркают или издают загадочные звуки.
Напротив того, бывали другие, хотя
и не то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые делали дела средние, то есть секли
и взыскивали недоимки, но так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не
только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.
Люди
только по нужде оставляли дома свои
и, на мгновение показавши испуганные
и изнуренные лица, тотчас же хоронились.
Но даже
и тогда было лучше: по крайней мере, тогда хоть что-нибудь понимали, а теперь чувствовали
только страх, зловещий
и безотчетный страх.
На улице царили голодные псы, но
и те не лаяли, а в величайшем порядке предавались изнеженности
и распущенности нравов; густой мрак окутывал улицы
и дома;
и только в одной из комнат градоначальнической квартиры мерцал далеко за полночь зловещий свет.
Соображения эти показались до того резонными, что храбрецы не
только отреклись от своих предложений, но тут же начали попрекать друг друга в смутьянстве
и подстрекательстве.
И что всего замечательнее, в эту достопамятную ночь никто из обывателей не
только не был разбужен криком «не потерплю!», но
и сам градоначальник, по-видимому, прекратил на время критический анализ недоимочных реестров [Очевидный анахронизм.
Начались подвохи
и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба
и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки,
только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской
и с тех пор затосковал.
Но в том-то именно
и заключалась доброкачественность наших предков, что как ни потрясло их описанное выше зрелище, они не увлеклись ни модными в то время революционными идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но остались верными начальстволюбию
и только слегка позволили себе пособолезновать
и попенять на своего более чем странного градоначальника.
Но здесь я увидел, что напрасно понадеялся на свое усердие, ибо как ни старался я выпавшие колки утвердить, но столь мало успел в своем предприятии, что при малейшей неосторожности или простуде колки вновь вываливались,
и в последнее время господин градоначальник могли произнести
только „П-плю!“.
Все эти рассуждения положительно младенческие,
и несомненным остается
только то, что оба градоначальника были самозванцы.
Между тем дела в Глупове запутывались все больше
и больше. Явилась третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на том, что она два месяца жила у какого-то градоначальника в помпадуршах. Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Семку
и только что хотели спустить туда же пятого Ивашку, как были остановлены именитым гражданином Силой Терентьевым Пузановым.
Клемантинка, как
только уничтожила Раидку, так сейчас же заперлась с своими солдатами
и предалась изнеженности нравов.
— Правда, — отвечала Амалька, —
только не обманным образом
и не облыжно, а была
и есмь градоначальница по самой сущей истине.
— Может быть,
и есть здесь паскуда, — сказала она, —
только не я.
Но Матренка
только пускала в воде пузыри, а сообщников
и пособников не выдала никого.
Издатель позволяет себе думать, что изложенные в этом документе мысли не
только свидетельствуют, что в то отдаленное время уже встречались люди, обладавшие правильным взглядом на вещи, но могут даже
и теперь служить руководством при осуществлении подобного рода предприятий.
Долго ли, коротко ли они так жили,
только в начале 1776 года в тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку, спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку
и почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу
и поманил за собой Аленку.
—
Только ты это сделай! Да я тебя…
и черепки-то твои поганые по ветру пущу! — задыхался Митька
и в ярости полез уж было за вожжами на полати, но вдруг одумался, затрясся всем телом, повалился на лавку
и заревел.
Узнал бригадир, что Митька затеял бунтовство,
и вдвое против прежнего огорчился. Бунтовщика заковали
и увели на съезжую. Как полоумная, бросилась Аленка на бригадирский двор, но путного ничего выговорить не могла, а
только рвала на себе сарафан
и безобразно кричала...
К удивлению, бригадир не
только не обиделся этими словами, но, напротив того, еще ничего не видя, подарил Аленке вяземский пряник
и банку помады. Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать — не кричала, а
только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести свой новый мундир, надел его
и во всей красе показался Аленке. В это же время выбежала в дверь старая бригадирова экономка
и начала Аленку усовещивать.
В ту же ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к счастию, успели потушить в самом начале. Сгорел
только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге,
и пало оно не на кого другого, а на Митьку. Узнали, что Митька напоил на съезжей сторожей
и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили
и стали допрашивать с пристрастием, но он, как отъявленный вор
и злодей, от всего отпирался.
— Ничего я этого не знаю, — говорил он, — знаю
только, что ты, старый пес, у меня жену уводом увел,
и я тебе это, старому псу, прощаю… жри!
— То-то! мы терпеть согласны! Мы люди привышные! А
только ты, бригадир, об этих наших словах подумай, потому не ровён час: терпим-терпим, а тоже
и промеж нас глупого человека не мало найдется! Как бы чего не сталось!
Как
и все добрые начальники, бригадир допускал эту последнюю идею лишь с прискорбием; но мало-помалу он до того вник в нее, что не
только смешал команду с хлебом, но даже начал желать первой пуще последнего.
Тем не менее вопрос «охранительных людей» все-таки не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась по указанию Пахомыча, то несколько человек отделились
и отправились прямо на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие», то есть такие прозорливцы, которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли на бригадирский двор, но сказать ничего не сказали, а
только потоптались на месте, чтобы засвидетельствовать.
Аленка словно обеспамятела. Она металась
и, как бы уверенная в неизбежном исходе своего дела,
только повторяла:"Тошно мне! ох, батюшки, тошно мне!"
"
И не было ни стрельцам, ни пушкарям прибыли ни малыя, а
только землемерам злорадство великое", — прибавляет по этому случаю летописец.
С утра до вечера звенел по слободе ее голос, клянущий
и сулящий всякие нелегкие,
и умолкал
только тогда, когда зелено вино угомоняло ее до потери сознания.
Но когда он убедился, что злодеяние уже совершилось, то чувства его внезапно стихают,
и одна
только жажда водворяется в сердце его — это жажда безмолвия.
Можно
только сказать себе, что прошлое кончилось
и что предстоит начать нечто новое, нечто такое, от чего охотно бы оборонился, но чего невозможно избыть, потому что оно придет само собою
и назовется завтрашним днем.
Скажем
только, что два дня горел город,
и в это время без остатка сгорели две слободы: Болотная
и Негодница, названная так потому, что там жили солдатки, промышлявшие зазорным ремеслом.
Только на третий день, когда огонь уже начал подбираться к собору
и к рядам, глуповцы несколько очувствовались.
Но лукавый бригадир
только вертел хвостом
и говорил, что ему с богом спорить не приходится.
— Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! — говорил он, кланяясь миру в ноги, — оставляю я мою дурость на веки вечные,
и сам вам тоё мою дурость с рук на руки сдам!
только не наругайтесь вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам в слободу!
Но летописец недаром предварял события намеками: слезы бригадировы действительно оказались крокодиловыми,
и покаяние его было покаяние аспидово. Как
только миновала опасность, он засел у себя в кабинете
и начал рапортовать во все места. Десять часов сряду макал он перо в чернильницу,
и чем дальше макал, тем больше становилось оно ядовитым.
Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее
и цветы расцветут ярче, как
только он выедет на выгон."Утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", — бормотал он про себя
и лелеял свой план пуще зеницы ока."Прост он был, — поясняет летописец, — так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил".
— Вот смотрите! — говорил он обывателям, — как
только меня завидите, так сейчас в тазы бейте, а потом зачинайте поздравлять, как будто я
и невесть откуда приехал!
Словом сказать, в полчаса, да
и то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено
только на другой день),
и зачал тужить
и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного
и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.