Неточные совпадения
Он не мог теперь раскаиваться в том, что он, тридцати-четырехлетний, красивый, влюбчивый человек, не был влюблен в жену, мать пяти живых
и двух умерших детей, бывшую
только годом моложе его.
Ему даже казалось, что она, истощенная, состаревшаяся, уже некрасивая женщина
и ничем не замечательная, простая,
только добрая мать семейства, по чувству справедливости должна быть снисходительна.
Степан Аркадьич ничего не ответил
и только в зеркало взглянул на Матвея; во взгляде, которым они встретились в зеркале, видно было, как они понимают друг друга. Взгляд Степана Аркадьича как будто спрашивал: «это зачем ты говоришь? разве ты не знаешь?»
— Дарья Александровна приказали доложить, что они уезжают. Пускай делают, как им, вам то есть, угодно, — сказал он, смеясь
только глазами,
и, положив руки в карманы
и склонив голову на бок, уставился на барина.
Степан Аркадьич получал
и читал либеральную газету, не крайнюю, но того направления, которого держалось большинство.
И, несмотря на то, что ни наука, ни искусство, ни политика собственно не интересовали его, он твердо держался тех взглядов на все эти предметы, каких держалось большинство
и его газета,
и изменял их,
только когда большинство изменяло их, или, лучше сказать, не изменял их, а они сами в нем незаметно изменялись.
Либеральная партия говорила или, лучше, подразумевала, что религия есть
только узда для варварской части населения,
и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна
и не мог понять, к чему все эти страшные
и высокопарные слова о том свете, когда
и на этом жить было бы очень весело.
Она
только что пыталась сделать то, что пыталась сделать уже десятый раз в эти три дня: отобрать детские
и свои вещи, которые она увезет к матери, —
и опять не могла на это решиться; но
и теперь, как в прежние раза, она говорила себе, что это не может так остаться, что она должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить его, отомстить ему хоть малою частью той боли, которую он ей сделал.
Увидав мужа, она опустила руку в ящик шифоньерки, будто отыскивая что-то,
и оглянулась на него,
только когда он совсем вплоть подошел к ней. Но лицо ее, которому она хотела придать строгое
и решительное выражение, выражало потерянность страдание.
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка
и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как
только она выходила. Уже
и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка
и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства
и на которые она одна могла ответить: что надеть детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его отца
и знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья — были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде мест, аренд, концессий
и тому подобного были все ему приятели
и не могли обойти своего;
и Облонскому не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно было
только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда
и не делал.
Ему бы смешно показалось, если б ему сказали, что он не получит места с тем жалованьем, которое ему нужно, тем более, что он
и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел
только того, что получали его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого другого.
Степана Аркадьича не
только любили все знавшие его за его добрый, веселый нрав
и несомненную честность, но в нем, в его красивой, светлой наружности, блестящих глазах, черных бровях, волосах, белизне
и румянце лица, было что-то физически действовавшее дружелюбно
и весело на людей, встречавшихся с ним.
И, вспомнив о том, что он забыл поклониться товарищам Облонского,
только когда он был уже в дверях, Левин вышел из кабинета.
Когда Облонский спросил у Левина, зачем он собственно приехал, Левин покраснел
и рассердился на себя за то, что покраснел, потому что он не мог ответить ему: «я приехал сделать предложение твоей свояченице», хотя он приехал
только за этим.
Все члены этой семьи, в особенности женская половина, представлялись ему покрытыми какою-то таинственною, поэтическою завесой,
и он не
только не видел в них никаких недостатков, но под этою поэтическою, покрывавшею их, завесой предполагал самые возвышенные чувства
и всевозможные совершенства.
Но
и Натали,
только что показалась в свет, вышла замуж за дипломата Львова.
Слыхал он, что женщины часто любят некрасивых, простых людей, но не верил этому, потому что судил по себе, так как сам он мог любить
только красивых, таинственных
и особенных женщин.
Но, пробыв два месяца один в деревне, он убедился, что это не было одно из тех влюблений, которые он испытывал в первой молодости; что чувство это не давало ему минуты покоя; что он не мог жить, не решив вопроса: будет или не будет она его женой;
и что его отчаяние происходило
только от его воображения, что он не имеет никаких доказательств в том, что ему будет отказано.
Слушая разговор брата с профессором, он замечал, что они связывали научные вопросы с задушевными, несколько раз почти подходили к этим вопросам, но каждый раз, как
только они подходили близко к самому главному, как ему казалось, они тотчас же поспешно отдалялись
и опять углублялись в область тонких подразделений, оговорок, цитат, намеков, ссылок на авторитеты,
и он с трудом понимал, о чем речь.
Левин знал, что хозяйство мало интересует старшего брата
и что он,
только делая ему уступку, спросил его об этом,
и потому ответил
только о продаже пшеницы
и деньгах.
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это
и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе
только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы
и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот
только смеемся.
—
И я уверен в себе, когда вы опираетесь на меня, — сказал он, но тотчас же испугался того, что̀ сказал,
и покраснел.
И действительно, как
только он произнес эти слова, вдруг, как солнце зашло за тучи, лицо ее утратило всю свою ласковость,
и Левин узнал знакомую игру ее лица, означавшую усилие мысли: на гладком лбу ее вспухла морщинка.
«Славный, милый», подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon
и глядя на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого брата. «
И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я знаю, что я люблю не его; но мне всё-таки весело с ним,
и он такой славный.
Только зачем он это сказал?…» думала она.
Левин же
только оттого не выпил водки, что ему оскорбительна была эта Француженка, вся составленная, казалось, из чужих волос, poudre de riz
и vinaigre de toilette.
— Да, — сказал Левин медленно
и взволнованно. — Ты прав, я дик. Но
только дикость моя не в том, что я уехал, а в том, что я теперь приехал. Теперь я приехал…
Но Левин не мог сидеть. Он прошелся два раза своими твердыми шагами по клеточке-комнате, помигал глазами, чтобы не видно было слез,
и тогда
только сел опять за стол.
— Одно утешение, как в этой молитве, которую я всегда любил, что не по заслугам прости меня, а по милосердию. Так
и она
только простить может.
— Что такое Вронский? — сказал Левин,
и лицо его из того детски-восторженного выражения, которым
только что любовался Облонский, вдруг перешло в злое
и неприятное.
— О моралист! Но ты пойми, есть две женщины: одна настаивает
только на своих правах,
и права эти твоя любовь, которой ты не можешь ей дать; а другая жертвует тебе всем
и ничего не требует. Что тебе делать? Как поступить? Тут страшная драма.
И те, что понимают
только неплатоническую любовь, напрасно говорят о драме.
И вдруг они оба почувствовали, что хотя они
и друзья, хотя они обедали вместе
и пили вино, которое должно было бы еще более сблизить их, но что каждый думает
только о своем,
и одному до другого нет дела. Облонский уже не раз испытывал это случающееся после обеда крайнее раздвоение вместо сближения
и знал, что надо делать в этих случаях.
В половине восьмого,
только что она сошла в гостиную, лакей доложил: «Константин Дмитрич Левин». Княгиня была еще в своей комнате,
и князь не выходил. «Так
и есть», подумала Кити,
и вся кровь прилила ей к сердцу. Она ужаснулась своей бледности, взглянув в зеркало.
Теперь она верно знала, что он затем
и приехал раньше, чтобы застать ее одну
и сделать предложение.
И тут
только в первый раз всё дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут
только она поняла, что вопрос касается не ее одной, — с кем она будет счастлива
и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит.
И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
— Но я
только того
и хотел, чтобы застать вас одну, — начал он, не садясь
и не глядя на нее, чтобы не потерять смелости.
Она тяжело дышала, не глядя на него. Она испытывала восторг. Душа ее была переполнена счастьем. Она никак не ожидала, что высказанная любовь его произведет на нее такое сильное впечатление. Но это продолжалось
только одно мгновение. Она вспомнила Вронского. Она подняла на Левина свои светлые правдивые глаза
и, увидав его отчаянное лицо, поспешно ответила...
— Не знаю, я не пробовал подолгу. Я испытывал странное чувство, — продолжал он. — Я нигде так не скучал по деревне, русской деревне, с лаптями
и мужиками, как прожив с матушкой зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна, вы знаете. Да
и Неаполь, Сорренто хороши
только на короткое время.
И именно там особенно живо вспоминается Россия,
и именно деревня. Они точно как…
— Мое мнение
только то, — отвечал Левин, — что эти вертящиеся столы доказывают, что так называемое образованное общество не выше мужиков. Они верят в глаз,
и в порчу,
и в привороты, а мы….
— Когда найдено было электричество, — быстро перебил Левин, — то было
только открыто явление,
и неизвестно было, откуда оно происходит
и что оно производит,
и века прошли прежде, чем подумали о приложении его. Спириты же, напротив, начали с того, что столики им пишут
и духи к ним приходят, а потом уже стали говорить, что это есть сила неизвестная.
«Всех ненавижу,
и вас,
и себя», отвечал его взгляд,
и он взялся за шляпу. Но ему не судьба была уйти.
Только что хотели устроиться около столика, а Левин уйти, как вошел старый князь
и, поздоровавшись с дамами, обратился к Левину.
Как
только старый князь отвернулся от него, Левин незаметно вышел,
и последнее впечатление, вынесенное им с этого вечера, было улыбающееся, счастливое лицо Кити, отвечавшей Вронскому на его вопрос о бале.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению,
и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина
и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как
только приедет его мать.
И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил
и начал выкрикивать неприличные слова.
— Я не думаю, а знаю; на это глаза есть у нас, а не у баб. Я вижу человека, который имеет намерения серьезные, это Левин;
и вижу перепела, как этот щелкопер, которому
только повеселиться.
Он не
только не любил семейной жизни, но в семье,
и в особенности в муже, по тому общему взгляду холостого мира, в котором он жил, он представлял себе нечто чуждое, враждебное, а всего более — смешное.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать
и потом, раздевшись,
только успел положить голову на подушку, заснул крепким
и спокойным, как всегда, сном.
Но вчера были особенные причины, — с значительною улыбкой продолжал Степан Аркадьич, совершенно забывая то искреннее сочувствие, которое он вчера испытывал к своему приятелю,
и теперь испытывая такое же,
только к Вронскому.
— Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский
и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство
и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает
только, что у тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот
и поезд.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона.
И, как
только брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью
и грацией, обхватила брата левою рукой за шею, быстро притянула к себе
и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее
и, сам не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять вошел в вагон.
— Я о ней ничего, кроме самого хорошего, не знаю,
и в отношении к себе я видела от нее
только ласку
и дружбу».
Она называла их
и припоминала не
только имена, но года, месяцы, характеры, болезни всех детей,
и Долли не могла не оценить этого.
И как
только она сказала это, выражение лица ее вдруг смягчилось. Анна подняла сухую, худую руку Долли, поцеловала ее
и сказала...