Неточные совпадения
Зашел посмотреть Даннекерову Ариадну, которая ему понравилась мало, посетил
дом Гете, из сочинений которого он, впрочем, прочел одного «Вертера» — и то во французском переводе; погулял по берегу Майна, поскучал,
как следует добропорядочному путешественнику; наконец, в шестом часу вечера, усталый, с запыленными ногами, очутился в одной из самых незначительных улиц Франкфурта.
Обе дамы имели весьма слабое понятие о нашей пространной и отдаленной родине; г-жа Розелли, или,
как ее чаще звали, фрау Леноре, даже повергла Санина в изумление вопросом: существует ли еще знаменитый, построенный в прошлом столетии, ледяной
дом в Петербурге, о котором она недавно прочла такую любопытную статью в одной из книг ее покойного мужа: «Bellezze delle arti»?
Он вернулся назад — и не успел еще поравняться с
домом, в котором помещалась кондитерская Розелли,
как одно из окон, выходивших на улицу, внезапно стукнуло и отворилось — на черном его четырехугольнике (в комнате не было огня) появилась женская фигура — и он услышал, что его зовут: «Monsieur Dimitri!»
Утро было прелестное. Улицы Франкфурта, едва начинавшие оживляться, казались такими чистыми и уютными; окна
домов блестели переливчато,
как фольга; а лишь только карета выехала за заставу — сверху, с голубого, еще не яркого неба, так и посыпались голосистые раскаты жаворонков. Вдруг на повороте шоссе из-за высокого тополя показалась знакомая фигура, ступила несколько шагов и остановилась. Санин пригляделся… Боже мой! Эмиль!
Нерешительными шагами подходил Санин к
дому г-жи Розелли. Сердце его сильно билось; он явственно чувствовал и даже слышал,
как оно толкалось в ребра. Что он скажет Джемме,
как заговорит с нею? Он вошел в
дом не через кондитерскую, но по заднему крыльцу. В небольшой передней комнате он встретил фрау Леноре. Она и обрадовалась ему и испугалась.
Она рассказала ему,
как, после третьегодняшнего разговора, мама все хотела добиться от нее, Джеммы, чего-нибудь положительного;
как она отделалась от фрау Леноры обещанием сообщить свое решение в течение суток;
как она выпросила себе этот срок — и
как это было трудно;
как совершенно неожиданно явился г-н Клюбер, более чопорный и накрахмаленный, чем когда-либо;
как он изъявил свое негодование по поводу мальчишески-непростительной и для него, Клюбера, глубоко оскорбительной (так именно он выразился) выходки русского незнакомца — он разумел твою дуэль — и
как он потребовал, чтобы тебе немедленно отказали от
дому.
Санин проснулся очень рано на следующий день. Он находился на высшей степени человеческого благополучия; но не это мешало ему спать; вопрос, жизненный, роковой вопрос:
каким образом он продаст свое имение
как можно скорее и
как можно выгоднее — тревожил его покой. В голове его скрещивались различнейшие планы, но ничего пока еще не выяснилось. Он вышел из
дому, чтобы проветриться, освежиться. С готовым проектом — не иначе — хотел он предстать перед Джеммой.
— Вы, наверное,
дома воспитывались, в старозаветном, богобоязненном семействе? — спросила она. — Вы
какой губернии?
— Не может быть! — воскликнула она также вполголоса, погрозила ему пальцем и тотчас же стала прощаться — и с ним и с длинным секретарем, который, по всем признакам, был смертельно в нее влюблен, ибо даже рот раскрывал всякий раз, когда на нее взглядывал. Дöнгоф удалился немедленно, с любезной покорностью,
как друг
дома, который с полуслова понимает, чего от него требуют; секретарь заартачился было, но Марья Николаевна выпроводила его без всяких церемоний.
Санин бродил
как ошалелый по местам, когда-то столь знакомым, и ничего не узнавал: прежние постройки исчезли; их заменили новые улицы, уставленные громадными сплошными
домами, изящными виллами; даже публичный сад, где происходило его последнее объяснение с Джеммой, разросся и переменился до того, что Санин себя спрашивал — полно, тот ли это сад?
Джемма благодарила Санина за то, что он не усумнился обратиться к ней, что он имел к ней доверие; не скрывала от него и того, что она точно после его бегства пережила тяжелые мгновенья, но тут же прибавляла, что все-таки считает — и всегда считала — свою встречу с ним за счастье, так
как эта встреча помешала ей сделаться женою г-на Клюбера и таким образом, хотя косвенно, но была причиной ее брака с теперешним мужем, с которым она живет вот уже двадцать восьмой год совершенно счастливо, в довольстве и изобилии:
дом их известен всему Нью-Йорку.
— Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе.
Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя,
как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш
дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах,
как хорошо!
Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь себе
как барин, а не хочешь заплатить ему — изволь: у каждого
дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет.
Здесь есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и
как только этот Добчинский куда-нибудь выйдет из
дому, то он там уж и сидит у жены его, я присягнуть готов…
Темны
дома крестьянские, // Одна пристройка дедова // Сияла,
как чертог.
Ни
дома уцелевшего, // Одна тюрьма спасенная, // Недавно побеленная, //
Как белая коровушка // На выгоне, стоит.