Неточные совпадения
Несмотря
на то, что планы эти почти каждый день изменялись и противоречили один другому, они были так увлекательны, что мы их заслушивались, и Любочка, не смигивая,
смотрела прямо
на рот папа, чтобы не проронить ни одного слова.
St.-Jérôme, который, зная, что остается у нас в доме только до окончания моих экзаменов, приискал себе место у какого-то графа, с
тех пор как-то презрительно
смотрел на наших домашних.
С Кузнецкого моста я заехал в кондитерскую
на Тверской и хотя желал притвориться, что меня в кондитерской преимущественно интересуют газеты, не мог удержаться и начал есть один сладкий пирожок за другим. Несмотря
на то, что мне было стыдно перед господином, который из-за газеты с любопытством
посматривал на меня, я съел чрезвычайно быстро пирожков восемь всех
тех сортов, которые только были в кондитерской.
Я начинал понимать, в чем было дело, и хотел тоже рассказать смешное, но все робко
смотрели или старались не
смотреть на меня в
то время, как я говорил, и анекдот мой не вышел.
Может быть, я бросился бы догонять его и наговорил бы ему еще грубостей, но в это время
тот самый лакей, который присутствовал при моей истории с Колпиковым, подал мне шинель, и я тотчас же успокоился, притворяясь только перед Дмитрием рассерженным настолько, насколько это было необходимо, чтоб мгновенное успокоение не показалось странным.
На другой день мы с Дубковым встретились у Володи, не поминали об этой истории, но остались
на «вы», и
смотреть друг другу в глаза стало нам еще труднее.
Валахина расспрашивала про родных, про брата, про отца, потом рассказала мне про свое горе — потерю мужа, и уже, наконец, чувствуя, что со мною говорить больше нечего,
смотрела на меня молча, как будто говоря: «Ежели ты теперь встанешь, раскланяешься и уедешь,
то сделаешь очень хорошо, мой милый», — но со мной случилось странное обстоятельство.
Он прекрасный человек и был очень ласков ко мне, — говорил я, желая, между прочим, внушить своему другу, что все это я говорю не вследствие
того, чтобы я чувствовал себя униженным перед князем, — но, — продолжал я, — мысль о
том, что
на меня могут
смотреть, как
на княжну, которая живет у него в доме и подличает перед ним, — ужасная мысль.
Но я почему-то не решился сказать ему прямо свои предположения о
том, как будет хорошо, когда я, женившись
на Сонечке, буду жить в деревне, как у меня будут маленькие дети, которые, ползая по полу, будут называть меня папой, и как я обрадуюсь, когда он с своей женой, Любовью Сергеевной, приедет ко мне в дорожном платье… а сказал вместо всего этого, указывая
на заходящее солнце: «Дмитрий,
посмотри, какая прелесть!»
Любовь Сергеевна, как друг моего друга (я полагал), должна была сейчас же сказать мне что-нибудь очень дружеское и задушевное, и она даже
смотрела на меня довольно долго молча, как будто в нерешимости — не будет ли уж слишком дружески
то, что она намерена сказать мне; но она прервала это молчание только для
того, чтобы спросить меня, в каком я факультете.
Любовь Сергеевна весь этот вечер говорила такими большею частию не идущими ни к делу, ни друг к другу изречениями; но я так верил Дмитрию, и он так заботливо весь этот вечер
смотрел то на меня,
то на нее с выражением, спрашивавшим: «Ну, что?» — что я, как это часто случается, хотя в душе был уже убежден, что в Любовь Сергеевне ничего особенного нет, еще чрезвычайно далек был от
того, чтобы высказать эту мысль даже самому себе.
Я чувствовал, что все
смотрели на меня и ожидали
того, что я скажу, хотя Варенька и притворялась, что
смотрит работу тетки; я чувствовал, что мне делают в некотором роде экзамен и что надо показаться как можно выгодней.
Вернувшись к нам, Софья Ивановна несколько раз испуганно
посмотрела то на племянника,
то на племянницу,
то на меня и раза два, как будто сказав что-то мысленно, открыв рот, тяжело вздохнула.
И вдруг я испытал странное чувство: мне вспомнилось, что именно все, что было теперь со мною, — повторение
того, что было уже со мною один раз: что и тогда точно так же шел маленький дождик, и заходило солнце за березами, и я
смотрел на нее, и она читала, и я магнетизировал ее, и она оглянулась, и даже я вспомнил, что это еще раз прежде было.
Что-то, верно, сильно занимало ее и даже трогало, потому что она, видимо, забылась и мысли не имела о себе и о
том, что
на нее
смотрят.
— Я нахожу, что это праздное, бесполезное занятие, — отвечал я, очень довольный
тем, что я сказал-таки ей маленькую неприятность, и притом оригинальную. Варенька чуть-чуть подняла
на мгновение брови с выражением сожаления и точно так же спокойно продолжала
смотреть прямо.
«Сказать или не сказать ему
то, что я мечтал об наших сестрах?» Окончив молитву, Дмитрий лег ко мне
на постель и, облокотясь
на руку, долго, молча, ласковым и пристыженным взглядом
смотрел на меня.
Сквозь всю эту путаницу и притворство, как я теперь вспоминаю, во мне, однако, было что-то вроде таланта, потому что часто музыка делала
на меня до слез сильное впечатление, и
те вещи, которые мне нравились, я кое-как умел сам без нот отыскивать
на фортепьяно; так что, ежели бы тогда кто-нибудь научил меня
смотреть на музыку, как
на цель, как
на самостоятельное наслаждение, а не
на средство прельщать девиц быстротой и чувствительностью своей игры, может быть, я бы сделался действительно порядочным музыкантом.
Я с завистью
смотрел на них и втихомолку работал над французским языком, над наукой кланяться, не глядя
на того, кому кланяешься, над разговором, танцеваньем, над вырабатываньем в себе ко всему равнодушия и скуки, над ногтями,
на которых я резал себе мясо ножницами, — и все-таки чувствовал, что мне еще много оставалось труда для достижения цели.
Но луна все выше, выше, светлее и светлее стояла
на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я
смотрел на высокий, полный месяц,
тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне
на глаза.
Авдотья Васильевна, казалось, усвоила себе от папа выражение счастия, которое в это время блестело в ее больших голубых глазах почти постоянно, исключая
тех минут, когда
на нее вдруг находила такая застенчивость, что мне, знавшему это чувство, было жалко и больно
смотреть на нее.
Мысли мои заняты были будущей женитьбой отца, с
той точки зрения, с которой
смотрел на нее Володя.
Он стоял в гостиной, опершись рукой о фортепьяно, и нетерпеливо и вместе с
тем торжественно
смотрел в мою сторону.
На лице его уже не было
того выражения молодости и счастия, которое я замечал
на нем все это время. Он был печален. Володя с трубкой в руке ходил по комнате. Я подошел к отцу и поздоровался с ним.
Вследствие его и досады, порожденной им, напротив, я даже скоро нашел, что очень хорошо, что я не принадлежу ко всему этому обществу, что у меня должен быть свой кружок, людей порядочных, и уселся
на третьей лавке, где сидели граф Б., барон З., князь Р., Ивин и другие господа в
том же роде, из которых я был знаком с Ивиным и графом Б. Но и эти господа
смотрели на меня так, что я чувствовал себя не совсем принадлежащим и к их обществу.
Раз я страстно влюбился в очень полную даму, которая ездила при мне в манеже Фрейтага, вследствие чего каждый вторник и пятницу — дни, в которые она ездила, — я приходил в манеж
смотреть на нее, но всякий раз так боялся, что она меня увидит, и потому так далеко всегда становился от нее и бежал так скоро с
того места, где она должна была пройти, так небрежно отворачивался, когда она взглядывала в мою сторону, что я даже не рассмотрел хорошенько ее лица и до сих пор не знаю, была ли она точно хороша собой или нет.
Несмотря
на обещание откровенности с Дмитрием, я никому, и ему тоже, не говорил о
том, как мне хотелось ездить
на балы и как больно и досадно было
то, что про меня забывали и, видимо,
смотрели как
на какого-то философа, которым я вследствие
того и прикидывался.
Володя, кажется, был
того же мнения, потому что попросил меня разбить завивку, и когда я это сделал и все-таки было нехорошо, он больше не
смотрел на меня и всю дорогу до Корнаковых был молчалив и печален.
Авдотья Васильевна в первое время часто любила, называя себя мачехой, намекать
на то, как всегда дети и домашние дурно и несправедливо
смотрят на мачеху и вследствие этого как тяжело бывает ее положение.
Так что же такое было
та высота, с которой я
смотрел на них?
С начала курса в шайке кутил, главою которых был Зухин, было человек восемь. В числе их сначала были Иконин и Семенов, но первый удалился от общества, не вынесши
того неистового разгула, которому они предавались в начале года, второй же удалился потому, что ему и этого казалось мало. В первые времена все в нашем курсе с каким-то ужасом
смотрели на них и рассказывали друг другу их подвиги.
Главными героями этих подвигов были Зухин, а в конце курса — Семенов.
На Семенова все последнее время
смотрели с каким-то даже ужасом, и когда он приходил
на лекцию, что случалось довольно редко,
то в аудитории происходило волнение.
Легкий мороз испуга пробежал у меня по спине только тогда, когда молодой профессор,
тот самый, который экзаменовал меня
на вступительном экзамене,
посмотрел мне прямо в лицо и я дотронулся до почтовой бумаги,
на которой были написаны билеты.