Неточные совпадения
Он беспрерывно взглядывал
на чиновника, конечно, и потому еще, что и сам
тот упорно
смотрел на него, и видно было, что
тому очень хотелось начать разговор.
На остальных же, бывших в распивочной, не исключая и хозяина, чиновник
смотрел как-то привычно и даже со скукой, а вместе с
тем и с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения, как бы
на людей низшего положения и развития, с которыми нечего ему говорить.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор
посмотрел на своего слушателя), ну-с, а
на другой же день, после всех сих мечтаний (
то есть это будет ровно пять суток назад
тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите
на меня, все!
Но теперь, странное дело, в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из
тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет в грязи или в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко
на это
смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
Та отскочила в испуге, хотела было что-то сказать, но как будто не смогла и
смотрела на него во все глаза.
Старуха взглянула было
на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она
смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до
того страшно, что, кажется,
смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты,
то он бы убежал от нее.
Он стоял,
смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей
на лестницу,
та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже
на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
Кох остался, пошевелил еще раз тихонько звонком, и
тот звякнул один удар; потом тихо, как бы размышляя и осматривая, стал шевелить ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще раз, что она
на одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и стал
смотреть в замочную скважину; но в ней изнутри торчал ключ и, стало быть, ничего не могло быть видно.
Он очень хорошо знал, он отлично хорошо знал, что они в это мгновение уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда как сейчас была заперта, что они уже
смотрят на тела и что пройдет не больше минуты, как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о
том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверх проходили.
Раскольников по неосторожности слишком прямо и долго
посмотрел на него, так что
тот даже обиделся.
Письмоводитель
смотрел на него с снисходительною улыбкой сожаления, а вместе с
тем и некоторого торжества, как
на новичка, которого только что начинают обстреливать: «Что, дескать, каково ты теперь себя чувствуешь?» Но какое, какое было ему теперь дело до заемного письма, до взыскания!
То вдруг он один в комнате, все ушли и боятся его, и только изредка чуть-чуть отворяют дверь
посмотреть на него, грозят ему, сговариваются об чем-то промеж себя, смеются и дразнят его.
Зосимов любопытно
посмотрел на Раскольникова;
тот не шевелился.
— Задремал, должно быть, спросонья, — проговорил, наконец, Разумихин, вопросительно
смотря на Зосимова;
тот сделал легкий отрицательный знак головой.
— А? Что? Чай?.. Пожалуй… — Раскольников глотнул из стакана, положил в рот кусочек хлеба и вдруг,
посмотрев на Заметова, казалось, все припомнил и как будто встряхнулся: лицо его приняло в
ту же минуту первоначальное насмешливое выражение. Он продолжал пить чай.
Я вот бы как поступил, — начал Раскольников, опять вдруг приближая свое лицо к лицу Заметова, опять в упор
смотря на него и говоря опять шепотом, так что
тот даже вздрогнул
на этот раз.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и
смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то
на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С
того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
И, схватив за плечо Раскольникова, он бросил его
на улицу.
Тот кувыркнулся было, но не упал, выправился, молча
посмотрел на всех зрителей и пошел далее.
— Да пусти, пьяный черт! — отбивался Зосимов и потом, когда уже
тот его выпустил,
посмотрел на него пристально и вдруг покатился со смеху. Разумихин стоял перед ним, опустив руки, в мрачном и серьезном раздумье.
А между
тем Пульхерия Александровна, без ее поддержки, видимо находилась в нерешимости. Наконец, запинаясь и беспрерывно
посматривая на дочь, объявила, что ее чрезвычайно заботит теперь одно обстоятельство.
В
ту минуту, когда все трое, Разумихин, Раскольников и она, остановились
на два слова
на тротуаре, этот прохожий, обходя их, вдруг как бы вздрогнул, нечаянно
на лету поймав слова Сони: «и спросила: господин Раскольников где живет?» Он быстро, но внимательно оглядел всех троих, в особенности же Раскольникова, к которому обращалась Соня; потом
посмотрел на дом и заметил его.
Он поднял глаза, вдумчиво
посмотрел на всех, улыбнулся и взял фуражку. Он был слишком спокоен сравнительно с
тем, как вошел давеча, и чувствовал это. Все встали.
— Что ж, и ты меня хочешь замучить! — вскричал он с таким горьким раздражением, с таким отчаянием во взгляде, что у Разумихина руки опустились. Несколько времени он стоял
на крыльце и угрюмо
смотрел, как
тот быстро шагал по направлению к своему переулку. Наконец, стиснув зубы и сжав кулаки, тут же поклявшись, что сегодня же выжмет всего Порфирия, как лимон, поднялся наверх успокоивать уже встревоженную долгим их отсутствием Пульхерию Александровну.
Он видел, как
тот, пройдя уже шагов с пятьдесят, обернулся и
посмотрел на него, все еще стоявшего неподвижно
на том же месте.
С этой точки никто не
посмотрел тогда
на предмет, а между
тем эта точка-то и есть настоящая гуманная, право-с так!
— А с ними-то что будет? — слабо спросила Соня, страдальчески взглянув
на него, но вместе с
тем как бы вовсе и не удивившись его предложению. Раскольников странно
посмотрел на нее.
Он вышел. Соня
смотрела на него как
на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова у ней кружилась. «Господи! как он знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова? Страшно это!» Но в
то же время мысль не приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и сестру. Зачем? Что было? И что у него в намерениях? Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и говорил… говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже жить не может… О господи!»
Тот засмеялся было сам, несколько принудив себя; но когда Порфирий, увидя, что и он тоже смеется, закатился уже таким смехом, что почти побагровел,
то отвращение Раскольникова вдруг перешло всю осторожность: он перестал смеяться, нахмурился и долго и ненавистно
смотрел на Порфирия, не спуская с него глаз, во все время его длинного и как бы с намерением непрекращавшегося смеха.
— А это вы действительно совершенно правы-с, — опять подхватил Порфирий, весело, с необыкновенным простодушием
смотря на Раскольникова (отчего
тот так и вздрогнул и мигом приготовился), — действительно правы-с, что над формами-то юридическими с таким остроумием изволили посмеяться, хе-хе!
И это точь-в-точь, как прежний австрийский гофкригсрат, [Гофкригсрат — придворный военный совет в Австрии.] например, насколько
то есть я могу судить о военных событиях:
на бумаге-то они и Наполеона разбили и в полон взяли, и уж как там, у себя в кабинете, все остроумнейшим образом рассчитали и подвели, а
смотришь, генерал-то Мак и сдается со всей своей армией, хе-хе-хе!
Порфирий Петрович несколько мгновений стоял, как бы вдумываясь, но вдруг опять вспорхнулся и замахал руками
на непрошеных свидетелей.
Те мигом скрылись, и дверь притворилась. Затем он поглядел
на стоявшего в углу Раскольникова, дико смотревшего
на Николая, и направился было к нему, но вдруг остановился,
посмотрел на него, перевел тотчас же свой взгляд
на Николая, потом опять
на Раскольникова, потом опять
на Николая и вдруг, как бы увлеченный, опять набросился
на Николая.
Проходя канцелярию, Раскольников заметил, что многие
на него пристально
посмотрели. В прихожей, в толпе, он успел разглядеть обоих дворников из
того дома, которых он подзывал тогда ночью к квартальному. Они стояли и чего-то ждали. Но только что он вышел
на лестницу, вдруг услышал за собой опять голос Порфирия Петровича. Обернувшись, он увидел, что
тот догонял его, весь запыхавшись.
Что же касается до Софьи Семеновны лично,
то в настоящее время я
смотрю на ее действия как
на энергический и олицетворенный протест против устройства общества и глубоко уважаю ее за это; даже радуюсь,
на нее глядя!
— Я все слышал и все видел, — сказал он, особенно упирая
на последнее слово. — Это благородно,
то есть я хотел сказать, гуманно! Вы желали избегнуть благодарности, я видел! И хотя, признаюсь вам, я не могу сочувствовать, по принципу, частной благотворительности, потому что она не только не искореняет зла радикально, но даже питает его еще более,
тем не менее не могу не признаться, что
смотрел на ваш поступок с удовольствием, — да, да, мне это нравится.
Соня осмотрелась кругом. Все глядели
на нее с такими ужасными, строгими, насмешливыми, ненавистными лицами. Она взглянула
на Раскольникова…
тот стоял у стены, сложив накрест руки, и огненным взглядом
смотрел на нее.
Петр Петрович искоса
посмотрел на Раскольникова. Взгляды их встретились. Горящий взгляд Раскольникова готов был испепелить его. Между
тем Катерина Ивановна, казалось, ничего больше и не слыхала: она обнимала и целовала Соню, как безумная. Дети тоже обхватили со всех сторон Соню своими ручонками, а Полечка, — не совсем понимавшая, впрочем, в чем дело, — казалось, вся так и утопла в слезах, надрываясь от рыданий и спрятав свое распухшее от плача хорошенькое личико
на плече Сони.
—
То значит, что вы… клеветник, вот что значат мои слова! — горячо проговорил Лебезятников, строго
смотря на него своими подслеповатыми глазками. Он был ужасно рассержен. Раскольников так и впился в него глазами, как бы подхватывая и взвешивая каждое слово. Опять снова воцарилось молчание. Петр Петрович почти даже потерялся, особенно в первое мгновение.
Почти
то же самое случилось теперь и с Соней; так же бессильно, с
тем же испугом,
смотрела она
на него несколько времени и вдруг, выставив вперед левую руку, слегка, чуть-чуть, уперлась ему пальцами в грудь и медленно стала подниматься с кровати, все более и более от него отстраняясь, и все неподвижнее становился ее взгляд
на него.
Ужас ее вдруг сообщился и ему: точно такой же испуг показался и в его лице, точно так же и он стал
смотреть на нее, и почти даже с
тою же детскою улыбкой.
— Знаешь, Соня, — сказал он вдруг с каким-то вдохновением, — знаешь, что я тебе скажу: если б только я зарезал из
того, что голоден был, — продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно
смотря на нее, —
то я бы теперь… счастлив был! Знай ты это!
— И зачем, зачем я ей сказал, зачем я ей открыл! — в отчаянии воскликнул он через минуту, с бесконечным мучением
смотря на нее, — вот ты ждешь от меня объяснений, Соня, сидишь и ждешь, я это вижу; а что я скажу тебе? Ничего ведь ты не поймешь в этом, а только исстрадаешься вся… из-за меня! Ну вот, ты плачешь и опять меня обнимаешь, — ну за что ты меня обнимаешь? За
то, что я сам не вынес и
на другого пришел свалить: «страдай и ты, мне легче будет!» И можешь ты любить такого подлеца?
— Да ведь и я знаю, что не вошь, — ответил он, странно
смотря на нее. — А впрочем, я вру, Соня, — прибавил он, — давно уже вру… Это все не
то; ты справедливо говоришь. Совсем, совсем, совсем тут другие причины!.. Я давно ни с кем не говорил, Соня… Голова у меня теперь очень болит.
Измучившееся чахоточное лицо ее
смотрело страдальнее, чем когда-нибудь (к
тому же
на улице,
на солнце, чахоточный всегда кажется больнее и обезображеннее, чем дома); но возбужденное состояние ее не прекращалось, и она с каждою минутой становилась еще раздраженнее.
Между
тем Катерина Ивановна отдышалась,
на время кровь отошла. Она
смотрела болезненным, но пристальным и проницающим взглядом
на бледную и трепещущую Соню, отиравшую ей платком капли пота со лба: наконец, попросила приподнять себя. Ее посадили
на постели, придерживая с обеих сторон.
Тысячу бы рублей в
ту минуту я дал, своих собственных, чтобы только
на вас в свои глаза
посмотреть: как вы тогда сто шагов с мещанинишкой рядом шли, после
того как он вам «убийцу» в глаза сказал, и ничего у него, целых сто шагов, спросить не посмели!..
Но не в
том теперь дело, а в
том, что я уже несколько раз
смотрел на вас сбоку.
— Говорил? Забыл. Но тогда я не мог говорить утвердительно, потому даже невесты еще не видал; я только намеревался. Ну, а теперь у меня уж есть невеста, и дело сделано, и если бы только не дела, неотлагательные,
то я бы непременно вас взял и сейчас к ним повез, — потому я вашего совета хочу спросить. Эх, черт! Всего десять минут остается. Видите,
смотрите на часы; а впрочем, я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то, в своем
то есть роде, — куда вы? Опять уходить?
— Как хотите, только я-то вам не товарищ; а мне что! Вот мы сейчас и дома. Скажите, я убежден, вы оттого
на меня
смотрите подозрительно, что я сам был настолько деликатен и до сих пор не беспокоил вас расспросами… вы понимаете? Вам показалось это дело необыкновенным; бьюсь об заклад, что так! Ну вот и будьте после
того деликатным.
Наполеон его ужасно увлек,
то есть собственно увлекло его
то, что очень многие гениальные люди
на единичное зло не
смотрели, а шагали через, не задумываясь.
Дуня подняла револьвер и, мертво-бледная, с побелевшею, дрожавшею нижнею губкой, с сверкающими, как огонь, большими черными глазами,
смотрела на него, решившись, измеряя и выжидая первого движения с его стороны. Никогда еще он не видал ее столь прекрасною. Огонь, сверкнувший из глаз ее в
ту минуту, когда она поднимала револьвер, точно обжег его, и сердце его с болью сжалось. Он ступил шаг, и выстрел раздался. Пуля скользнула по его волосам и ударилась сзади в стену. Он остановился и тихо засмеялся...