Неточные совпадения
Однако, едва только я вступил в светлую паркетную залу, наполненную народом, и увидел сотни молодых людей в гимназических мундирах и во фраках, из которых некоторые равнодушно взглянули на меня, и в дальнем конце важных профессоров, свободно ходивших около столов и сидевших в больших креслах,
как я в ту же минуту разочаровался в надежде обратить на себя общее внимание, и выражение моего лица, означавшее
дома и еще в сенях
как бы сожаление в том, что я против моей воли имею вид такой благородный и значительный, заменилось выражением сильнейшей робости и некоторого уныния.
Он прекрасный человек и был очень ласков ко мне, — говорил я, желая, между прочим, внушить своему другу, что все это я говорю не вследствие того, чтобы я чувствовал себя униженным перед князем, — но, — продолжал я, — мысль о том, что на меня могут смотреть,
как на княжну, которая живет у него в
доме и подличает перед ним, — ужасная мысль.
Про мать он говорил с некоторой холодной и торжественной похвалой,
как будто с целью предупредить всякое возражение по этому предмету; про тетку он отзывался с восторгом, но и с некоторой снисходительностью; про сестру он говорил очень мало и
как будто бы стыдясь мне говорить о ней; но про рыженькую, которую по-настоящему звали Любовью Сергеевной и которая была пожилая девушка, жившая по каким-то семейным отношениям в
доме Нехлюдовых, он говорил мне с одушевлением.
Сени и лестницу я прошел, еще не проснувшись хорошенько, но в передней замок двери, задвижка, косая половица, ларь, старый подсвечник, закапанный салом по-старому, тени от кривой, холодной, только что зажженной светильни сальной свечи, всегда пыльное, не выставлявшееся двойное окно, за которым,
как я помнил, росла рябина, — все это так было знакомо, так полно воспоминаний, так дружно между собой,
как будто соединено одной мыслью, что я вдруг почувствовал на себе ласку этого милого старого
дома.
Мне невольно представился вопрос:
как могли мы, я и
дом, быть так долго друг без друга? — и, торопясь куда-то, я побежал смотреть, всё те же ли другие комнаты?
Все было то же, только все сделалось меньше, ниже, а я
как будто сделался выше, тяжелее и грубее; но и таким,
каким я был,
дом радостно принимал меня в свои объятия и каждой половицей, каждым окном, каждой ступенькой лестницы, каждым звуком пробуждал во мне тьмы образов, чувств, событий невозвратимого счастливого прошедшего.
Ежели папа не было
дома, он даже к обеду приходил с книгой, продолжая читать ее и не разговаривая ни с кем из нас, отчего мы все чувствовали себя перед ним
как будто виноватыми.
Будучи ребенком, не раз я слышал,
как папа сердился за эту тяжбу, бранил Епифановых, призывал различных людей, чтобы, по моим понятиям, защититься от них, слышал,
как Яков называл их нашими неприятелями и черными людьми, и помню,
как maman просила, чтоб в ее
доме и при ней даже не упоминали про этих людей.
Нехлюдовы — мать, тетка и дочь — все вечера проводили
дома, и княгиня любила, чтоб по вечерам приезжала к ней молодежь, мужчины такого рода, которые,
как она говорила, в состоянии провести весь вечер без карт и танцев.
В нашем аккуратном, опрятном
доме она вечно жила,
как будто только сейчас приехала: вставала и ложилась то поздно, то рано; то выходила, то не выходила к обеду; то ужинала, то не ужинала.
Часто, глядя на нее, когда она, улыбающаяся, румяная от зимнего холоду, счастливая сознанием своей красоты, возвращалась с визитов и, сняв шляпу, подходила осмотреться в зеркало, или, шумя пышным бальным открытым платьем, стыдясь и вместе гордясь перед слугами, проходила в карету, или
дома, когда у нас бывали маленькие вечера, в закрытом шелковом платье и каких-то тонких кружевах около нежной шеи, сияла на все стороны однообразной, но красивой улыбкой, — я думал, глядя на нее: что бы сказали те, которые восхищались ей, ежели б видели ее такою,
как я видел ее, когда она, по вечерам оставаясь
дома, после двенадцати часов дожидаясь мужа из клуба, в каком-нибудь капоте, с нечесаными волосами,
как тень ходила по слабо освещенным комнатам.
Папа, считавший всегда свободу и равенство необходимым условием в семейных отношениях, надеялся, что его любимица Любочка и добрая молодая жена сойдутся искренно и дружески; но Авдотья Васильевна жертвовала собой и считала необходимым оказывать настоящей хозяйке
дома,
как она называла Любочку, неприличное уважение, больно оскорблявшее папа.
Только тогда я решился отойти от стола, и мне стало стыдно за то, что я своим молчаливым присутствием
как будто принимал участие в униженных мольбах Иконина. Не помню,
как я прошел залу мимо студентов, что отвечал на их вопросы,
как вышел в сени и
как добрался до
дому. Я был оскорблен, унижен, я был истинно несчастлив.