Так, например, в настоящем случае люди едут на убийство и истязание голодных людей и признают, что в споре крестьян с помещиком — крестьяне правы (это говорили мне все начальствующие), знают, что крестьяне несчастны, бедны, голодны; помещик богат и не внушает сочувствия, и все эти люди все-таки едут убивать крестьян для того, чтобы приобрести этим помещику 3000 рублей, только потому, что эти люди воображают себя в эту минуту не людьми, а — кто губернатором, кто чиновником, кто жандармским генералом, кто офицером, кто солдатом, и считают для себя обязательными не вечные требования
совести человека, а случайные, временные требования своих офицерских, солдатских положений.
Неточные совпадения
Человек с чуткой
совестью не может не страдать, если он живет этой жизнью. Одно средство для него избавиться от этого страдания — в том, чтобы заглушить свою
совесть, но если и удается таким
людям заглушить
совесть, они не могут заглушить страх.
«Одно из первых предписаний вечного закона, написанного в
совести всех
людей, — говорит аббат Дефурни, — есть запрещение отнятия жизни своего ближнего, пролития крови (без достаточной причины, не будучи принужденным к тому необходимостью); это одно из тех предписаний, которое глубже всех других врезано в сердце человеческом…
Третье отношение есть отношение
людей, потерявших
совесть, и потому и здравый смысл и человеческое чувство.
Решает этот вопрос бесповоротно и безапелляционно религиозное сознание или
совесть каждого отдельного
человека, перед которым невольно с общей воинской повинностью становится вопрос о существовании или несуществовании государства.
Но, как они ни стараются обмануть себя и других, все эти
люди знают, что то, что они делают, противно всему тому, чему они верят, во имя чего они живут, и в глубине души, когда они остаются одни с своей
совестью, им стыдно и больно вспомнить то, что они делают, особенно если гнусность их деятельности была указана им.
Встреченный мною 9-го сентября поезд, едущий с солдатами, ружьями, боевыми патронами и розгами к голодным крестьянам для того, чтобы утвердить за богачом помещиком отнятый им у крестьян небольшой лес, ненужный ему и страшно нужный крестьянам, с поразительной очевидностью доказывал, до какой степени выработалась в
людях способность совершать самые противные их убеждениям и
совести дела, не видя этого.
Как могут они не возмутиться против него, не стать поперек дороги и не закричать: «Нет, этого, убивать и сечь голодных
людей за то, что они не отдают мошеннически отнимаемое у них последнее достояние, — этого мы не позволим!» Но не только никто этого не делает, но, напротив, большинство
людей, даже те
люди, которые были заводчиками дела, как управляющий, помещик, судья и те, которые были участниками и распорядителями его, как губернатор, министр, государь, совершенно спокойны и даже не чувствуют укоров
совести.
Эта-то уверенность в том, что существующий порядок есть необходимый и потому неизменный порядок, поддерживать который составляет священную обязанность всякого
человека, и дает добрым и в частной жизни нравственным
людям возможность участвовать с более или менее спокойной
совестью в таких делах, как то, которое совершалось в Орле и к совершению которого готовились
люди, ехавшие в тульском поезде.
Чем выше то положение, на котором стоит
человек, чем оно выгоднее и поэтому шатче и чем страшнее и опаснее падение с него, тем более верит
человек, занимающий это положение, в неизменность существующего порядка, и поэтому с тем большим спокойствием
совести может такой
человек совершать как будто не для себя, а для поддержания этого порядка, дела дурные и жестокие.
Все
люди нашего христианского мира знают, несомненно знают и по преданию, и по откровению, и по непререкаемому голосу
совести, что убийство есть одно из самых страшных преступлений, которые только может сделать
человек, как это и сказано в Евангелии, и что не может быть этот грех убийства ограничен известными
людьми, т. е. что одних
людей грех убить, а других не грех.
Так это сказано в русском военном уставе и точно то же, хотя и другими словами, сказано во всех военных уставах, как оно и не может быть иначе, потому что в сущности на этом обмане освобождения
людей от повиновения богу или своей
совести и замене этого повиновения повиновением случайному начальнику основано всё могущество войска и государства.
Оно и не может быть иначе. Для того, чтобы заставить низшие, самые многочисленные классы
людей угнетать и мучить самих себя, совершая при этом поступки, противные своей
совести, необходимо было обмануть эти низшие, самые многочисленные классы. Так оно и сделано.
Всякий атаман разбойников все-таки ограничен тем, что
люди, составляющие его шайку, удерживают хотя долю человеческой свободы и могут воспротивиться совершению противных своей
совести дел.
На этом обмане неравенства
людей и вытекающего из него опьянения власти и подобострастия и зиждется преимущественно способность
людей, соединенных в государственное устройство, совершать, не испытывая укоров
совести, дела, противные ей.
Все они сделали то, что сделали, и готовятся делать то, что предстоит им, только потому, что представляются себе и другим не тем, что они суть в действительности, —
людьми, перед которыми стоит вопрос: участвовать или не участвовать в дурном, осуждаемом их
совестью деле, а представляются себе и другим различными условными лицами: кто — царем-помазанником, особенным существом, призванным к попечению о благе 100 миллионов
людей, кто — представителем дворянства, кто — священником, получившим особенную благодать своим посвящением, кто — солдатом, обязанным присягой без рассуждения исполнять всё, что ему прикажут.
Только этим можно объяснить те удивительные явления, которыми наполнена наша жизнь и поразительным образцом которых представились мне те, встреченные мною 9-го сентября, знакомые мне, добрые, смирные
люди, которые с спокойным духом ехали на совершение самого зверского, бессмысленного и подлого преступления. Не будь в этих
людях каким-либо средством усыплена
совесть, ни один
человек из них не мог бы сделать одной сотой того, что они собираются сделать, и очень может быть, что и сделают.
Не то что в них нет той
совести, которая запрещает им делать то, что они собираются делать, как ее, такой
совести, не было в
людях даже 400, 300, 200, 100 лет тому назад, — сжигавших на кострах, пытавших, засекавших
людей; она есть во всех этих
людях, но только она усыплена в них; в одних — в начальствующих, в тех, которые находятся в исключительно выгодных положениях, — самовнушением, как называют это психиатры; в других, в исполнителях, в солдатах, — прямым, сознательным внушением, гипнотизацией, производимой высшими классами.
Совесть усыплена в этих
людях, но она есть в них и сквозь то самовнушение и внушение, которое обладает ими, уже говорит в них и вот-вот может пробудиться.
Загипнотизированный
человек чувствует себя связанным напущенным на него внушением, ему кажется, что он не может остановиться, но вместе с тем, чем ближе он подходит к времени и месту совершения поступка, тем сильнее подымается в нем заглушенный голос
совести, и он всё больше и больше начинает упираться, корчиться и хочет пробудиться.
Так,
люди, распоряжавшиеся истязаниями в Нижнем-Новгороде, Саратове, Орле, Юзовском заводе, поняли значение того, что они сделали, только после совершения дела и теперь мучаются стыдом перед общественным мнением и перед своей
совестью.
Неточные совпадения
Подумавши, оставили // Меня бурмистром: правлю я // Делами и теперь. // А перед старым барином // Бурмистром Климку на́звали, // Пускай его! По барину // Бурмистр! перед Последышем // Последний
человек! // У Клима
совесть глиняна, // А бородища Минина, // Посмотришь, так подумаешь, // Что не найти крестьянина // Степенней и трезвей. // Наследники построили // Кафтан ему: одел его — // И сделался Клим Яковлич // Из Климки бесшабашного // Бурмистр первейший сорт.
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают деньги, не променивая их на
совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее
людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды верно и щедро.
Софья. Кто же остережет
человека, кто не допустит до того, за что после мучит его
совесть?
Один из умных
людей, принадлежащих к этому кружку, называл его «
совестью Петербургского общества».
— Петр Дмитрич! — жалостным голосом начал было опять Левин, но в это время вышел доктор, одетый и причесанный. «Нет
совести у этих
людей, — подумал Левин. — Чесаться, пока мы погибаем!»