Неточные совпадения
Один стебель был сломан, и половина его,
с грязным цветком на конце, висела книзу;
другой, хотя и вымазанный черноземной грязью, все еще торчал кверху.
Другая была совсем молодая девочка в красных шароварах и зеленом бешмете,
с закрывавшей всю грудь занавеской из серебряных монет.
Месяца не было, но звезды ярко светили в черном небе, и в темноте видны были очертания крыш саклей и больше
других здание мечети
с минаретом в верхней части аула. От мечети доносился гул голосов.
Это был чеченец Гамзало. Гамзало подошел к бурке, взял лежавшую на ней в чехле винтовку и молча пошел на край поляны, к тому месту, из которого подъехал Хаджи-Мурат. Элдар, слезши
с лошади, взял лошадь Хаджи-Мурата и, высоко подтянув обеим головы, привязал их к деревьям, потом, так же как Гамзало,
с винтовкой за плечами стал на
другой край поляны. Костер был потушен, и лес не казался уже таким черным, как прежде, и на небе хотя и слабо, но светились звезды.
К восьми часам туман, сливавшийся
с душистым дымом шипящих и трещащих на кострах сырых сучьев, начал подниматься кверху, и рубившие лес, прежде за пять шагов не видавшие, а только слышавшие
друг друга, стали видеть и костры, и заваленную деревьями дорогу, шедшую через лес; солнце то показывалось светлым пятном в тумане, то опять скрывалось.
Хотя все, в особенности побывавшие в делах офицеры, знали и могли знать, что на войне тогда на Кавказе, да и никогда нигде не бывает той рубки врукопашную шашками, которая всегда предполагается и описывается (а если и бывает такая рукопашная шашками и штыками, то рубят и колют всегда только бегущих), эта фикция рукопашной признавалась офицерами и придавала им ту спокойную гордость и веселость,
с которой они, одни в молодецких,
другие, напротив, в самых скромных позах, сидели на барабанах, курили, пили и шутили, не заботясь о смерти, которая, так же как и Слепцова, могла всякую минуту постигнуть каждого из них.
Особенно же выделялись из свиты два человека: один — молодой, тонкий, как женщина, в поясе и широкий в плечах,
с чуть пробивающейся русой бородкой, красавец
с бараньими глазами, — это был Элдар, и
другой, кривой на один глаз, без бровей и без ресниц,
с рыжей подстриженной бородой и шрамом через нос и лицо, — чеченец Гамзало.
В палате было четверо больных: один — метавшийся в жару тифозный,
другой — бледный,
с синевой под глазами, лихорадочный, дожидавшийся пароксизма и непрестанно зевавший, и еще два раненных в набеге три недели тому назад — один в кисть руки (этот был на ногах),
другой в плечо (этот сидел на койке).
Авдеева опять перевернули, и доктор долго ковырял зондом в животе и нащупал пулю, но не мог достать ее. Перевязав рану и заклеив ее липким пластырем, доктор ушел. Во все время ковыряния раны и перевязывания ее Авдеев лежал
с стиснутыми зубами и закрытыми глазами. Когда же доктор ушел, он открыл глаза и удивленно оглянулся вокруг себя. Глаза его были направлены на больных и фельдшера, но он как будто не видел их, а видел что-то
другое, очень удивлявшее его.
Доктор Андреевский, адъютанты и
другие, кто
с дамами, кто без дам, пошли вслед за тремя парами.
— Excellentes, chère amie, — отвечал Воронцов на вопрос княгини о том, какие он получил известия
с курьером. — Simon a eu de la chance. [Превосходные, милый
друг. Семену повезло (франц.).]
Разговорившийся генерал стал рассказывать про то, где он в
другой раз столкнулся
с Хаджи-Муратом.
Приходи ко мне
с человеком, которого я к тебе теперь посылаю; он мне верен, он не раб твоих врагов, а
друг человека, который пользуется у правительства особенным вниманием».
— Il у a quelqu'un, [Здесь кто-то есть (франц.).] — сказала маска, останавливаясь. Ложа действительно была занята. На бархатном диванчике, близко
друг к
другу, сидели уланский офицер и молоденькая, хорошенькая белокуро-кудрявая женщина в домино,
с снятой маской. Увидав выпрямившуюся во весь рост и гневную фигуру Николая, белокурая женщина поспешно закрылась маской, уланский же офицер, остолбенев от ужаса, не вставая
с дивана, глядел на Николая остановившимися глазами.
Впереди десятков двух казаков ехали два человека: один — в белой черкеске и высокой папахе
с чалмой,
другой — офицер русской службы, черный, горбоносый, в синей черкеске,
с изобилием серебра на одежде и на оружии.
Сидя в вонючей яме и видя все одних и тех же несчастных, грязных, изможденных,
с ним вместе заключенных, большей частью ненавидящих
друг друга людей, он страстно завидовал теперь тем людям, которые, пользуясь воздухом, светом, свободой, гарцевали теперь на лихих конях вокруг повелителя, стреляли и дружно пели «Ля илляха иль алла».
Но не только нельзя было и думать о том, чтобы видеть теперь Аминет, которая была тут же за забором, отделявшим во внутреннем дворе помещение жен от мужского отделения (Шамиль был уверен, что даже теперь, пока он слезал
с лошади, Аминет
с другими женами смотрела в щель забора), но нельзя было не только пойти к ней, нельзя было просто лечь на пуховики отдохнуть от усталости.
Все они, так же как и он, подняли руки ладонями кверху и, закрыв глаза, прочли молитву, потом отерли лицо руками, спуская их по бородам и соединяя одну
с другою.
В день отъезда Хаджи-Мурата Иван Матвеевич собрал несколько офицеров, чтобы проводить его. Офицеры сидели кто у чайного стола, где Марья Дмитриевна разливала чай, кто у
другого стола —
с водкой, чихирем и закуской, когда Хаджи-Мурат, одетый по-дорожному и в оружии, быстрыми мягкими шагами вошел, хромая, в комнату.
Увидав Хаджи-Мурата и выхватив из-за пояса пистолет, он направил его на Хаджи-Мурата. Но не успел Арслан-Хан выстрелить, как Хаджи-Мурат, несмотря на свою хромоту, как кошка, быстро бросился
с крыльца к Арслан-Хану. Арслан-Хан выстрелил и не попал. Хаджи-Мурат же, подбежав к нему, одной рукой схватил его лошадь за повод,
другой выхватил кинжал и что-то по-татарски крикнул.
— Скажи, что я верный
друг ему, никогда не забуду, — ответил он через переводчика и, несмотря на свою кривую ногу, только что дотронулся до стремени, как быстро и легко перенес свое тело на высокое седло и, оправив шашку, ощупав привычным движением пистолет,
с тем особенным гордым, воинственным видом,
с которым сидит горец на лошади, поехал прочь от дома Ивана Матвеевича. Ханефи и Элдар также сели на лошадей и, дружелюбно простившись
с хозяевами и офицерами, поехали рысью за своим мюршидом.
Князь Барятинский,
друг наследника, бывший командир Кабардинского полка, теперь, как начальник всего левого фланга, тотчас по приезде своем в Грозную собрал отряд,
с тем чтобы продолжать исполнять те предначертания государя, о которых Чернышев писал Воронцову. Собранный в Воздвиженской отряд вышел из нее на позицию по направлению к Куринскому. Войска стояли там и рубили лес.
Последний лазутчик, который был у него в Нухе, сообщил ему, что преданные ему аварцы собираются похитить его семью и выйти вместе
с семьею к русским, но людей, готовых на это, слишком мало, и что они не решаются сделать этого в месте заключения семьи, в Ведено, но сделают это только в том случае, если семью переведут из Ведено в
другое место.
Это была голова, бритая,
с большими выступами черепа над глазами и черной стриженой бородкой и подстриженными усами,
с одним открытым,
другим полузакрытым глазом,
с разрубленным и недорубленным бритым черепом,
с окровавленным запекшейся черной кровью носом. Шея была замотана окровавленным полотенцем. Несмотря на все раны головы, в складе посиневших губ было детское доброе выражение.
Но горцы прежде казаков взялись за оружие и били казаков из пистолетов и рубили их шашками. Назаров висел на шее носившей его вокруг товарищей испуганной лошади. Под Игнатовым упала лошадь, придавив ему ногу. Двое горцев, выхватив шашки, не слезая, полосовали его по голове и рукам. Петраков бросился было к товарищу, но тут же два выстрела, один в спину,
другой в бок, сожгли его, и он, как мешок, кувырнулся
с лошади.
Ханефи увидал такую же толпу
с другой стороны.
Хан-Магома же не сидел, как
другие, в канаве, а перебегал из канавы к лошадям, загоняя их в более безопасное место, и не переставая визжал и стрелял
с руки без подсошек.
Воспоминания и образы
с необыкновенной быстротой сменялись в его воображении одно
другим.