Старик пошел. Песня замолкла. Послышались шаги и веселый говор. Немного погодя раздалась опять песня, но дальше, и громкий голос Ерошки присоединился к
прежним голосам. «Чтò за люди, чтò за жизнь!» подумал Оленин, вздохнул и один вернулся в свою хату.
— Только-то? —
прежним голосом ласки промолвила с улыбкой Варенька. — Чем же тут смущаться?.. Не в один Успенский пост, а всю жизнь надо поститься… Но что такое пост? Не в том он, чтобы молока да яиц не есть — это дело телесное, нечего о нем заботиться. Душой надо поститься, скорбеть, ежели совесть тебя в чем-нибудь зазирает. Сердце смиренное, дух сокрушенный — вот настоящий пост.
— Немой он, говорить не может сыздетства, — объяснил странник. — Ну, хорошо, ладно! — продолжал он
прежним голосом. — Увидали мы с ним — смутились в сердце своем, пали наземь. И взмолился я к владычице небесной: «Мать пресвятая богородица, утешение всех скорбящих! Будет ли товарищу моему спасение, отверзятся ли ему уста?» И случилось тут знамение… Глянула на нас матушка, за уголышек ризу взяла свою и три раза его вот благословила, раз! два! и три! — больше ничего.
Неточные совпадения
Когда она увидала опять эти спокойные жесты, услыхала этот пронзительный, детский и насмешливый
голос, отвращение к нему уничтожило в ней
прежнюю жалость, и она только боялась, но во что бы то ни стало хотела уяснить свое положение.
Анализуя свое чувство и сравнивая его с
прежними, она ясно видела, что не была бы влюблена в Комисарова, если б он не спас жизни Государя, не была бы влюблена в Ристич-Куджицкого, если бы не было Славянского вопроса, но что Каренина она любила за него самого, за его высокую непонятую душу, за милый для нее тонкий звук его
голоса с его протяжными интонациями, за его усталый взгляд, за его характер и мягкие белые руки с напухшими жилами.
— Два года назад… в Киеве… — повторил Андрий, стараясь перебрать все, что уцелело в его памяти от
прежней бурсацкой жизни. Он посмотрел еще раз на нее пристально и вдруг вскрикнул во весь
голос:
Но тут
голос изменил ей, и в то же время она почувствовала, что Павел Петрович ухватил и стиснул ее руку… Она посмотрела на него, и так и окаменела. Он стал еще бледнее
прежнего; глаза его блистали, и, что всего было удивительнее, тяжелая, одинокая слеза катилась по его щеке.
Хотя кашель мешал Дьякону, но говорил он с великой силой, и на некоторых словах его хриплый
голос звучал уже по-прежнему бархатно. Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная картина: ночь, широчайшее поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров идет во главе тысяч крестьян этот яростный человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин видел и то, что слушатели, переглядываясь друг с другом, похожи на зрителей в театре, на зрителей, которым не нравится приезжий гастролер.