Неточные совпадения
Страшны не грабежи, не убийства, не
казни. Что такое грабежи? Это переходы имущества от одних
людей к другим. Это всегда было и будет, и в этом нет ничего страшного. Что такое
казни, убийства? Это переходы
людей от жизни к смерти. Переходы эти всегда были, есть и будут, и в них тоже нет ничего страшного. Страшны не грабежи и убийства, а страшны чувства тех
людей, которые ненавидят друг друга, страшна ненависть
людей.
Человек, владея по наследству миллионами или десятками тысяч десятин, вследствие того, что у него большой дом, лошади, автомобили, прислуга, считает себя особенным
человеком. Вся окружающая его роскошь так опьяняет его, что он не можетперенестись в жизнь того рабочего, который устраивает стачку на его заводе, или нищего мужика, который срубает дерево в его лесу, и без укоров совести
казнит, если может, и рабочего и крестьянина.
Главный вред суеверия устроительства жизни других
людей насилием в том, что как только
человек допустил возможность совершить насилие над одним
человеком во имя блага многих, так нет пределов того зла, которое может быть совершено во имя такого предположения. На таком же предположении основывались в прежние времена пытки, инквизиции, рабство, в в наше время суды, тюрьмы,
казни, войны, от которых гибнут миллионы.
Всякий
человек знает, что всякое насилие зло. И вот, чтобы отучить
людей от насилия, мы ничего лучше не можем придумать, как то, что мы,
люди, требующие к себе высшего уважения, делаем для этой дели самые жестокие насилия: тюрьмы,
казни.
Никакие условия не могут сделать того, чтобы убийство перестало быть самым грубым и явным нарушением закона бога, выраженного и во всех религиозных учениях и в совести
людей. А между тем при всяком государственном устройстве убийство — и в виде
казни и на войне — считается законным делом.
Трудно найти в наше время
человека, который за самые большие выгоды, деньги или даже для того, чтобы избавиться от самой большой беды, решился бы убить беззащитного
человека. А между тем при смертных
казнях самые кроткие, миролюбивые
люди признают необходимость убийства
людей и участвуют в них составлением законов, судами, военной службой. Отчего это? Оттого, что
люди эти подпали суеверию о том, что одни
люди могут распоряжаться жизнями других
людей.
Пройдут десятки, может быть и сотни лет, но придет время, когда наши внуки будут удивляться на наши суды, тюрьмы,
казни так же, как мы удивляемся теперь на сжигание
людей, на пытки. «Как могли они не видеть всю бессмысленность, жестокость и зловредность того, что они делали?» — скажут наши потомки.
«Я очень сожалею о том, что должен предписывать отобрание произведений труда, заключение в тюрьму, изгнание, каторгу,
казнь, войну, то есть массовое убийство, но я обязан поступить так, потому что этого самого требуют от меня
люди, давшие мне власть», — говорят правители.
«Если я отнимаю у
людей собственность, хватаю их от семьи, запираю, ссылаю,
казню, если я убиваю
людей чужого народа, разоряю их, стреляю в города по женщинам и детям, то я делаю это не потому, что хочу этого, а только потому, что исполняю волю власти, которой я обещал повиноваться для блага общего», — говорят подвластные.
Лжеучение государства вредно уже одним тем, что выдает ложь за истину, но больше всего вредно тем, что приучает добрых
людей делать дела, противные совести и закону бога: обирать бедных, судить,
казнить, воевать и думать, что все эти дела не дурные.
То, что от государства с его податями, судами,
казнями, много зла
людям, все видят. Все видят и то, что для того, чтобы освободиться от этого зла, надо только не поддерживать государство в его злых делах. Отчего же
люди не освобождаются от зла государства? От лжеучения государства? А от лжеучения одно спасение — истина.
И вдруг приходят
люди и говорят: пойдем с нами обирать,
казнить, убивать, воевать, тебе будет от этого лучше, а если не тебе, то государству.
По учению мира, властители управляют народами и, чтобы управлять ими, заставляют одних
людей убивать,
казнить, наказывать других
людей, заставляют их клясться в том, что они во всем будут исполнять волю начальствующих, заставляют их воевать с другими народами.
Человек, верующий в бога-Христа, паки грядущего со славою судить и
казнить живых и мертвых, не может верить в Христа, повелевающего подставлять щеку обидчику, не судить, прощать и любить врагов;
человек, верующий в боговдохновенность ветхого завета и святость Давида, завещающего на смертном одре убийство старика, оскорбившего его и которого он сам не мог убить, так как был связан клятвой (3-я кн.
Царств, гл. II, ст. 8), и т. п. мерзости, которыми полон ветхий завет, не может верить в нравственный закон Христа;
человек, верующий в учение и проповеди церкви о совместимости с христианством
казней, войн, не может уже верить в братство всех
людей.
Люди боятся смерти и желают жить как можно дольше. Но если смерть есть несчастье, то не всё ли равно умереть через 30 или через 300 лет? Много ли радости для приговоренного к смерти в том, что товарищей его
казнят через три дня, а его через 30 дней?
Неточные совпадения
— О, любезный пан! — сказал Янкель, — теперь совсем не можно! Ей-богу, не можно! Такой нехороший народ, что ему надо на самую голову наплевать. Вот и Мардохай скажет. Мардохай делал такое, какого еще не делал ни один
человек на свете; но Бог не захотел, чтобы так было. Три тысячи войска стоят, и завтра их всех будут
казнить.
Долго потом все чудился ему страшный обряд
казни и все представлялся этот заживо засыпанный
человек вместе с ужасным гробом.
Вид этого
человека с первого взгляда был очень странный. Он глядел прямо перед собою, но как бы никого не видя. В глазах его сверкала решимость, но в то же время смертная бледность покрывала лицо его, точно его привели на
казнь. Совсем побелевшие губы его слегка вздрагивали.
Карандышев. Да, это смешно… Я смешной
человек… Я знаю сам, что я смешной
человек. Да разве
людей казнят за то, что они смешны? Я смешон — ну, смейся надо мной, смейся в глаза! Приходите ко мне обедать, пейте мое вино и ругайтесь, смейтесь надо мной — я того стою. Но разломать грудь у смешного
человека, вырвать сердце, бросить под ноги и растоптать его! Ох, ох! Как мне жить! Как мне жить!
Она слыхала несколько примеров увлечений, припомнила, какой суд изрекали
люди над падшими и как эти несчастные несли
казнь почти публичных ударов. «Чем я лучше их! — думала Вера. — А Марк уверял, и Райский тоже, что за этим… „Рубиконом“ начинается другая, новая, лучшая жизнь! Да, новая, но какая „лучшая“!»