Неточные совпадения
И подумал человек про первого хозяина: «Уж очень много обещает. Если бы дело по правде было, незачем обещать
так много. Польстишься на роскошную жизнь,
как бы хуже не было. А хозяин, должно, сердитый, потому что строго наказывает тех, кто не по
нем делает. Пойду лучше ко второму, — тог хоть ничего не обещает, да, говорят, добрый, да и живет заодно с рабочими».
Зрячую, духовную часть человека называют совестью. Эта духовная часть человека, совесть, действует
так же,
как стрелка компаса. Стрелка компаса двигается с места только тогда, когда тот, кто несет ее, сходит с того пути, который она показывает. То же и с совестью: она молчит, пока человек
делает то, что должно. Но стоит человеку сойти с настоящего пути, и совесть показывает человеку, куда и насколько
он сбился.
Человек может всякую минуту спросить себя, что я
такое и что я сейчас
делаю, думаю, чувствую, и может ответить себе: сейчас я
делаю, думаю, чувствую то-то и то-то. Но если человек спросит себя: что же
такое то, что во мне сознает то, что я
делаю, думаю, чувствую? — то
он ничего не может ответить другого,
как только то, что это сознание себя. Вот это-то сознание себя и есть то, что мы называем душою.
Итак, Иисус сказал
им: когда вознесете сына человеческого, тогда узнаете, что это я и что ничего не
делаю от себя, но
как научил меня отец мой,
так и говорю.
Быть в единении с людьми это большое благо, но
как сделать так, чтобы соединиться со всеми? Ну, я соединяюсь с своими семейными, а с остальными
как же? Ну, соединяюсь с своими друзьями, со всеми русскими, со всеми единоверцами. Ну, а
как же с теми, кого я не знаю, с другими народами, с иноверцами? Людей
так много, и все
они такие разные.
Как же быть?
В самом деле, зачем человеку лишать себя чего-либо, беспокоиться, тревожиться не для себя, а для человека, которого
он не знает, и
такого,
каких много на свете? Объяснить это можно только тем, что тот, кто
делает добро не себе, а другим, знает, что тот, кому
он делает добро, не отдельное от
него существо, а то же самое существо,
каким живет и
он, только в другом виде.
Нет
такого дурного дела, за которое был бы наказан только тот, кто
его сделал. Мы не можем
так уединиться, чтобы то зло, которое есть в нас, не переходило на других людей. Наши дела, и добрые и злые,
как и наши дети: живут и действуют уже не по нашей воле, а сами по себе.
Если ты понял, что главное дело в жизни — любовь, то, сойдясь с человеком, ты будешь думать не о том, чем может быть полезен тебе этот человек, а о том,
как и чем ты можешь быть полезен
ему.
Делай только
так, и ты во всем будешь успевать больше, чем если бы ты заботился о себе.
Какой он ни есть,
он не может переделать себя. Что же
ему больше
делать,
как только бороться с нами,
как с смертельным врагом, если мы выказываем к
нему вражду. Ведь в самом деле: мы хотим быть с
ним добры, если
он перестанет быть
таким,
какой он есть. А этого
он не может. И потому надо быть добрым со всяким человеком, каков бы
он ни был, и не требовать от
него того, чего
он не может
сделать: не требовать от человека того, чтобы
он перестал быть собой.
Пчеле, чтобы жить по своему закону, надо летать, змее ползать, рыбе плавать, а человеку любить. И потому, если человек, вместо того чтобы любить людей,
делает зло людям,
он поступает
так же странно,
как если бы птица стала плавать, а рыба — летать.
С тех пор
как есть люди, разумные существа,
они различали добро от зла и пользовались тем, что до
них в этом различении
сделали люди, — боролись со злом, искали истинный наилучший путь и медленно, но неотступно подвигались на этом пути. И всегда, заграждая этот путь, становились перед людьми различные соблазны, суеверия и ложные учения, говорившие людям, что этого не нужно
делать, что не нужно ничего искать, что
им и
так хорошо и нужно жить,
как живется.
Сократ сам воздерживался от всего того, что едят не для утоления голода, а для вкуса, и уговаривал своих учеников
делать так же.
Он говорил, что не только для тела, но и для души большой вред от лишней еды или питья, и советовал выходить из-за стола, пока еще есть хочется.
Он напоминал своим ученикам сказку о мудром Улиссе:
как волшебница Цирцея не могла заколдовать Улисса оттого только, что
он не стал объедаться, а товарищей
его,
как только
они набросились на ее сладкие кушанья, всех обратила в свиней.
Ни вино, ни опиум, ни табак не нужны для жизни людей. Все знают, что и вино, и опиум, и табак вредны и телу и душе. А между тем, чтобы производить эти яды, тратятся труды миллионов людей. Зачем же
делают это люди?
Делают это люди оттого, что, впав в грех служения телу и видя, что тело никогда не может быть удовлетворено,
они придумали
такие вещества,
как вино, опиум, табак, которые одуряют
их настолько, что
они забывают про то, что у
них нет того, чего
они желают.
Дети
таких родителей воспитываются большею частью
так, что главная забота родителей не в том, чтобы приготовить
их к достойной человека деятельности, а только в том (в чем поддерживаются родители ложной наукой, называемой медициной), чтобы
как можно лучше напитать
их, увеличить
их рост,
сделать их чистыми, белыми, сытыми, красивыми и потому изнеженными и чувственными.
Очень полезно бывает людям богатым хоть на короткое время выйти из своей роскошной жизни и прожить хоть немного времени
так же,
как живут рабочие, своими руками
делая для себя всё, что у богатых людей
делают наемные рабочие. Только
сделай это богатый человек, и
он увидит тот великий грех, который
он делал прежде. Только поживи
так, —
он поймет всю неправду жизни людей богатых.
Пришел
он к старцу и рассказал
ему про свою жизнь, про то,
как он молится, и
какими словами, и
как по ночам встает, и
как кормится подаянием, и спросил: хорошо ли
он так делает?
Человеку,
как всякому животному, нужно трудиться, работать руками и ногами. Человек может заставить других людей
делать то, что
ему нужно, но
ему все-таки нужно будет на что-нибудь тратить свои телесные силы. Если
он не будет работать нужное, разумное,
он будет работать ненужное и глупое.
Так это и происходит среди богатых классов.
Как лошадь на рушильном, покатом колесе не может остановиться, а должна идти,
так и человек не может ничего не
делать. И потому в том, что человек работает, заслуги столько же,
как и в том, что лошадь передвигает ноги стоя на покатом колесе. Важно не то, что человек что-то
делает, а важно то, чтò
он делает.
Нехорошо самодовольство богатых. Но не менее дурна зависть бедных.
Как много бывает
таких бедных, которые, осуждая богатых,
делают то же самое, за что осуждают богатых, с теми, кто беднее
их.
— А что
такое вор и мошенник? Ведь это человек заблудший. А
такого человека жалеть надо, а не сердиться на
него. Если ты можешь, то убеди
его в том, что для
него самого нехорошо
так жить,
как он живет, и
он перестанет
делать зло. А если
он еще не понимает этого, то не удивительно, что
он дурно живет.
Если рассердился на человека за то, что
он сделал то, что ты считаешь дурным, постарайся узнать, зачем человек
сделал то, что считаешь дурным. А
как только поймешь это, то сердиться на человека уже нельзя будет,
так же нельзя будет,
как нельзя сердиться на то, что камень падает книзу, а не кверху.
Без любви можно обращаться только с вещами: без любви можно рубить деревья,
делать кирпичи, ковать железо, но с людьми нельзя обращаться без любви,
так же
как нельзя обращаться с пчелами без осторожности. Свойство пчел таково, что если станешь обращаться с
ними без осторожности, то
им повредишь и себе. То же с людьми.
Капля за каплей наполняется ведро;
так и человек становится полон зла, хотя бы
он собирал
его понемногу, если
он позволяет себе сердиться на людей. Зло возвращается на того, кто
его сделал,
так же
как пыль, брошенная против ветра.
Не раз видел я под Севастополем, когда во время перемирия сходились солдаты русские и французские,
как они, не понимая слов друг друга, все-таки дружески, братски улыбались,
делая знаки, похлопывая друг друга по плечу или брюху. Насколько люди эти были выше тех людей, которые устраивали войны и во время войны прекращали перемирие и, внушая добрым людям, что
они не братья, а враждебные члены разных народов, опять заставляли
их убивать друг друга.
Когда люди говорят, что всем надо жить мирно, никого не обижать, а сами не миром, а силою заставляют людей жить по своей воле, то
они как будто говорят:
делайте то, что мы говорим, а не то, что мы
делаем. Можно бояться
таких людей, но нельзя
им верить.
Казалось бы,
как несомненно ясно, что
так как все люди каждый по-своему определяют зло, то противление предполагаемому различными людьми злу злом может только увеличить, а не уменьшить зло. Если то, что
делает Петр, считается Иваном злом, и
он считает себя вправе
делать зло Петру, то на
таком же основании и Петр может
делать зло Ивану, и зло от этого может только увеличиться.
Заставлять силою людей переставать
делать худое — всё равно что запрудить реку и радоваться, что река на время ниже плотины мелеет.
Как река, когда придет время, перельется через плотину и будет течь всё
так же,
так и люди, делающие худое, не перестанут
его делать, а только выждут время.
При
таком понимании учения возможно мучить, грабить, казнить людей, убивать
их тысячами на войнах,
как это и
делают теперь народы, называющие себя христианами, но невозможно признавать себя христианами.
То, что
делает животное, то, что
делает ребенок, дурачок и иногда человек взрослый под влиянием боли и раздражения, то есть огрызается и хочет
сделать больно тому, кто
ему сделал больно, это признается законным правом людей, называющих себя правителями. Разумный человек не может не понимать того, что всякое зло уничтожается противным
ему добром,
как огонь водой, и вдруг
делает прямо противоположное тому, что говорит
ему разум. И закон, будто бы произведение мудрости людей [?], говорит
ему, что
так и надо.
Когда ребенок бьет пол, о который
он ударился, — это очень ненужно, но понятно,
как понятно то, что человек прыгает, когда
он больно зашибся. Понятно также, что если человека ударили, то
он первую минуту замахнется или ударит того, кто
его ударил. Но
делать зло человеку обдуманно, потому что человек
сделал зло когда-то прежде, и уверять себя, что это
так надо, значит совсем отказаться от разума.
Пройдут десятки, может быть и сотни лет, но придет время, когда наши внуки будут удивляться на наши суды, тюрьмы, казни
так же,
как мы удивляемся теперь на сжигание людей, на пытки. «
Как могли
они не видеть всю бессмысленность, жестокость и зловредность того, что
они делали?» — скажут наши потомки.
Кто бы ни
сделал насилие и для чего бы
оно ни было сделано, всё равно — насилие зло,
такое же зло,
как зло убийства, блуда, — всё равно, для чего бы
оно ни было сделано, и кто бы ни
сделал его, и один ли человек или миллионы людей; зло всё зло, потому что перед богом люди равны.
Ничто
так не радует людей,
как то, когда
их прощают за
их зло и платят добром за зло, и ничто
так не радостно тому, кто это
делает.
Чтобы понять в учении Христа то, что надо платить добром за зло, надо понять всё учение по-настоящему, а не
так,
как его толкуют церкви, с урезками и прибавками. Всё же учение Христа в том, что человек живет не для своего тела, а для души, для того, чтобы исполнить волю бога. Воля же бога в том, чтобы люди любили друг друга, любили всех.
Как же может человек любить всех и
делать зло людям? Верующий в учение Христа, что бы с
ним ни
делали, не может
делать того, что противно любви, не может
делать зла людям.
И путь, которым приобретается это благо, до
такой степени ясен, убедителен и несомненен, что раз человек понял
его и потому познал то, в чем зло и в чем благо
его жизни,
он уже никак не может сознательно
делать то, в чем
он видит зло своей жизни, и не
делать того, в чем
он видит истинное благо ее, точно
так же,
как вода не может не течь книзу или растение не стремиться к свету.
Люди в наше время
так привыкли к тому, что из всех дел, которые делаются, есть
такие, которые
им запрещено
делать, и еще
такие, которые
им велено
делать,
как бы это ни было трудно для
них, и что если
они будут
делать то, что запрещено, и не будут
делать того, что повелено, то кто-то за это накажет
их, и
им будет от этого худо. Люди
так привыкли к этому, что и не спрашивают, кто те лица, которые запрещают
им, и кто будет
их наказывать за неисполнение, и покорно исполняют всё, что от
них требуется.
Когда человеку приходится выбирать между тем, что велит бог и что велит власть, и
он делает то, что велит власть, то
он поступает
так,
как поступил бы человек, слушаясь не того хозяина, у которого
он живет, а того первого человека, которого
он встретил на улице.
И понимая
так превратно учение Христа, люди, не желающие
ему следовать,
делают одно из двух: или, признавая совершенство недостижимым (что совершенно справедливо), откидывают всё учение
как неисполнимую мечту (это делается светскими людьми), или, что самое вредное и распространенное и делалось и делается большинством людей, считающих себя христианами, это — то, чтобы, признавая совершенство недостижимым, исправлять, то есть извращать, учение и вместо истинного христианского учения, состоящего в вечном стремлении к божескому совершенству, исполнять правила, называемые христианскими, но большей частью прямо противные христианству.
Изучать не нужные для духовной жизни науки,
как астрономия, математика, физика и т. п.,
так же
как пользоваться всякими удовольствиями, играми, катаниями, прогулками можно тогда, когда эти занятия не мешают
делать то, что должно; но нехорошо заниматься пустыми науками,
так же
как и удовольствиями, когда
они мешают настоящему делу жизни.
Вот что писал Сенека своему другу: «Ты хорошо
делаешь, любезный Люциний, что стараешься сам своими силами держать себя в хорошем и добром духе. Всякий человек всегда может сам себя
так настроить. Для этого не нужно подымать руки к небу и просить сторожа при храме пустить нас поближе к богу, чтобы
он нас расслышал: бог всегда близко к нам,
он внутри нас. В нас живет святой дух, свидетель и страж всего хорошего и дурного.
Он обходится с нами,
как мы обходимся с
ним. Если мы бережем
его,
он бережет нас».
В начале жизни человек не знает этого и думает, что жизнь
его в
его теле. Но чем больше
он живет, тем больше
он узнает, что настоящая
его жизнь — в духе, а не в теле. Вся жизнь человека в том, чтобы всё больше и больше узнавать это. Знание же дается нам легче и вернее всего страданиями тела.
Так что именно страдания тела
делают жизнь нашу
такою,
какою она должна быть: духовною.
Оставьте эту надежду, если когда-либо вы и были
так легкомысленны, что имели ее. Вы выпьете чашу до последней капли. Вас возьмут,
как воров; против вас будут искать ложных свидетельств, а на то, которое вы сами о себе дадите, подымется крик:
он богохульствует! И судьи скажут:
он достоин смерти. Когда это случится, радуйтесь: это последнее знамение, — знамение того, что вы
сделали настоящее, нужное дело.
Разумный, доживший до глубокой старости человек, чувствуя, что
он теперь не может
сделать телесными силами и сотой доли того, что
он делал в 30 лет,
так же мало огорчается этим,
так же мало замечает это,
как он, будучи 30 лет, не огорчался и не замечал того, что
он уже не может
делать того, что
делал в детстве.
Какое бы ты ни
делал дело, будь готов всегда бросить
его.
Так и примеривайся, — можешь ли отлепиться. Тогда только и
делаешь хорошо то дело, которое
делаешь.
Нельзя сказать, чтобы служение богу составляло назначение жизни. Назначение жизни человека всегда есть и будет
его благо. Но
так как бог хотел дать благо людям, то люди, достигая своего блага,
делают то, что хочет от
них бог, исполняют
его волю.
Не верь, что жизнь эта только переход в другой мир и что хорошо нам может быть только там. Это неправда. Нам должно быть хорошо здесь, в этом мире. И для того, чтобы нам было хорошо здесь, в этом мире, нам нужно только жить
так,
как хочет тот, кто послал нас в
него. И не говори, что для того, чтобы тебе хорошо было жить, надо, чтобы все хорошо жили, жили по-божьи. Это неправда. Живи сам по-божьи, сам
делай усилие, и самому тебе наверное будет хорошо и другим также от этого будет наверное не хуже, но лучше.
Как человек, не привыкший к роскоши, но случайно попавший в нее, с целью возвысить себя в глазах людей
делает вид, что роскошь
так привычна
ему, что
он не только не удивляется ей, но пренебрегает ею,
так и неразумный человек, считая признаком возвышенного мировоззрения пренебрежение к радостям жизни,
делает вид, что жизнь
ему надоела, что
он может представить себе нечто гораздо лучшее.