Неточные совпадения
— Да
ты понюхай, как пахнет! — кричу
я.
— А вот скоро мы и приедем в Москву, — сказал
я, — как
ты думаешь, какая она?
— Да вот жалко, что вас не было; гостей было пропасть, человек тысяча, музыка, генералы, и
я танцевал… Катенька! — сказал
я вдруг, останавливаясь в середине своего описания, —
ты не слушаешь?
— Нет,
ты очень переменилась с тех пор, как мы приехали из Москвы. Скажи по правде, — прибавил
я с решительным видом, поворачиваясь к ней, — отчего
ты стала какая-то странная?
— Нет,
ты уж не такая, как прежде, — продолжал
я, — прежде видно было, что
ты во всем с нами заодно, что
ты нас считаешь как родными и любишь так же, как и мы
тебя, а теперь
ты стала такая серьезная, удаляешься от нас…
— Нет, дай
мне договорить, — перебил
я, уже начиная ощущать легкое щекотанье в носу, предшествующее слезам, которые всегда навертывались
мне на глаза, когда
я высказывал давно сдержанную задушевную мысль, —
ты удаляешься от нас, разговариваешь только с Мими, как будто не хочешь нас знать.
— Неужели точно
ты уедешь от нас? — сказал
я, — как же это мы будем жить врозь?
— Кто
тебя просил трогать мои вещи? — сказал вошедший в комнату Володя, заметив расстройство, произведенное
мною в симметрии разнообразных украшений его столика. — А где флакончик? непременно
ты…
— Да,
тебе ничего, а
мне чего, — продолжал Володя, делая жест подергивания плечом, который он наследовал от папа, — разбил, да еще и смеется, этакой несносный мальчишка!
—
Я мальчишка; а
ты большой, да глупый.
— Не намерен с
тобой браниться, — сказал Володя, слегка отталкивая
меня, — убирайся.
Володя взял
меня за руку и хотел оттащить от стола; но
я уже был раздражен до последней степени: схватил стол за ножку и опрокинул его. «Так вот же
тебе!» — и все фарфоровые и хрустальные украшения с дребезгом полетели на пол.
„Бедный, бедный Карл! — сказала она, — никто
тебя не любит, но
я ни на кого
тебя не променяю.
Об одном
тебя просит твоя маменька, — говорила она
мне, — учись хорошенько и будь всегда честным человеком, бог не оставит
тебя!
В сердце у
меня кипело;
я сказал: «Он подлец!» Когда
я подошел к стенке, где висела моя шпага,
я вдруг схватил ее и сказал: «
Ты шпион; зашишайся! Du bist ein Spion, verteidige dich!» Ich gab ein Hieb [
Я нанес один удар (нем.).] направо, ein Hieb налево и один на галава.
— Чем человека посылать, поди-ка лучше
ты, Коко, — сказал он
мне. — Ключи лежат на большом столе в раковине, знаешь?.. Так возьми их и самым большим ключом отопри второй ящик направо. Там найдешь коробочку, конфеты в бумаге и принесешь все сюда.
— А сигары принести
тебе? — спросил
я, зная, что он всегда после обеда посылал за ними.
К крайнему оскорблению моего самолюбия,
я понимал, что
я лишний, остающийся, что про
меня всякий раз должны были говорить: «Кто еще остается?» — «Да Николенька; ну вот
ты его и возьми».
— Что с
тобой делается? — сказал, подходя ко
мне, Володя, с ужасом и удивлением видевший мой поступок.
«Но зачем дальше скрывать эту тайну, когда
я сам уже успел проникнуть ее? — говорю
я сам себе, — завтра же пойду к папа и скажу ему: „Папа! напрасно
ты от
меня скрываешь тайну моего рождения;
я знаю ее“.
Он скажет: „Что ж делать, мой друг, рано или поздно
ты узнал бы это, —
ты не мой сын, но
я усыновил
тебя, и ежели
ты будешь достоин моей любви, то
я никогда не оставлю
тебя“; и
я скажу ему: „Папа, хотя
я не имею права называть
тебя этим именем, но
я теперь произношу его в последний раз,
я всегда любил
тебя и буду любить, никогда не забуду, что
ты мой благодетель, но не могу больше оставаться в твоем доме.
Государь подходит ко
мне и говорит: «Благодарю
тебя.
Я все сделаю, что бы
ты ни просил у
меня».
Я почтительно кланяюсь и, опираясь на саблю, говорю: «
Я счастлив, великий государь, что мог пролить кровь за свое отечество, и желал бы умереть за него; но ежели
ты так милостив, что позволяешь
мне просить
тебя, прошу об одном — позволь
мне уничтожить врага моего, иностранца St — Jérôme’а.
Я грозно останавливаюсь перед Jérôme’ом и говорю ему: «
Ты сделал мое несчастие, а genoux!» [на колени! (фр.)]
«Ежели это точно
ты, — говорю
я, — то покажись
мне лучше, чтобы
я мог обнять
тебя».
И
мне отвечает ее голос: «Здесь мы все такие,
я не могу лучше обнять
тебя.
Разве
тебе не хорошо так?» — «Нет
мне очень хорошо, но
ты не можешь щекотать
меня, и
я не могу целовать твоих рук…» — «Не надо этого, здесь и так прекрасно», — говорит она, и
я чувствую, что точно прекрасно, и мы вместе с ней летим все выше и выше.
— Коко! — сказала бабушка, должно быть, заметив внутренние страдания, которые
я испытывал. — Коко, — сказала она уже не столько повелительным, сколько нежным голосом, —
ты ли это?
—
Я приказываю
тебе,
я прошу
тебя. Что же
ты?
—
Ты куда? — спросил
меня вдруг знакомый голос. — Тебя-то
мне и нужно, голубчик.
— Пойдем-ка со
мной, любезный! Как
ты смел трогать портфель в моем кабинете, — сказал он, вводя
меня за собой в маленькую диванную. — А? что ж
ты молчишь? а? — прибавил он, взяв
меня за ухо.
— Что с
тобой? — сказал он, слегка отталкивая
меня.
— Нет, ни за что не пойду, — сказал
я, цепляясь за его сюртук. — Все ненавидят
меня,
я это знаю, но, ради бога,
ты выслушай
меня, защити
меня или выгони из дома.
Я не могу с ним жить, он всячески старается унизить
меня, велит становиться на колени перед собой, хочет высечь
меня.
Я не могу этого,
я не маленький,
я не перенесу этого,
я умру, убью себя. Он сказал бабушке, что
я негодный; она теперь больна, она умрет от
меня,
я… с… ним… ради бога, высеки… за… что… му…чат.
— Об чем
ты, пузырь? — сказал папа с участием, наклоняясь ко
мне.
— Что это
ты, Вася,
мне свои рубашки не принесешь постирать, — сказала Маша после минутного молчания, — а то, вишь, какая черная, — прибавила она, взяв его за ворот рубашки.
Вдруг войдет Василий и, когда увидит Машу, скажет: „Пропала моя головушка!“ — и Маша тоже заплачет; а
я скажу: „Василий!
я знаю, что
ты любишь ее и она
тебя любит, на вот
тебе тысячу рублей, женись на ней, и дай бог
тебе счастья“, — а сам уйду в диванную.
— Нет, играй, Люба, играй, — сказал он, усаживая ее, —
ты знаешь, как
я люблю
тебя слушать…
— Ах, бог мой!
ты плачешь! — вдруг сказала Любочка, выпуская из рук цепочку его часов и уставляя на его лицо свои большие удивленные глаза. — Прости
меня, голубчик папа,
я совсем забыла, что это мамашина пьеса.
— Нет, друг мой, играй почаще, — сказал он дрожащим от волнения голосом, — коли бы
ты знала, как
мне хорошо поплакать с
тобой…
— Верно, у него денег нет! правда? О! дипломат! — прибавил он утвердительно, объясняя мою улыбку. — У
меня тоже нет денег, а у
тебя есть, Дубков?
— Оттого, что,
ты знаешь,
я не люблю сидеть в ложе.
— Что ж делать, si je suis timide! [если
я застенчив! (фр.)]
Я уверен,
ты в жизни своей никогда не краснел, а
я всякую минуту, от малейших пустяков! — сказал он, краснея в это же время.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он
мне в записке? (Читает.)«Спешу
тебя уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)
Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Аммос Федорович. Вот
тебе на! (Вслух).Господа,
я думаю, что письмо длинно. Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Хлестаков. Поросенок
ты скверный… Как же они едят, а
я не ем? Отчего же
я, черт возьми, не могу так же? Разве они не такие же проезжающие, как и
я?
Осип. Послушай, малый:
ты,
я вижу, проворный парень; приготовь-ка там что-нибудь поесть.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак!
Ты привык там обращаться с другими:
я, брат, не такого рода! со
мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)
Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.