Неточные совпадения
Стрижи
и белогрудые ласточки, как будто с намерением остановить нас, реют вокруг брички
и пролетают под самой грудью лошадей; галки с растрепанными крыльями как-то боком летают по ветру; края кожаного фартука, которым мы застегнулись, начинают подниматься, пропускать к нам порывы влажного ветра
и, размахиваясь, биться
о кузов брички.
Мне в первый раз пришла в голову ясная мысль
о том, что не мы одни, то есть наше семейство, живем на свете, что не все интересы вертятся около нас, а что существует другая жизнь людей, ничего не имеющих общего с нами, не заботящихся
о нас
и даже не имеющих понятия
о нашем существовании. Без сомнения, я
и прежде знал все это; но знал не так, как я это узнал теперь, не сознавал, не чувствовал.
Когда я глядел на деревни
и города, которые мы проезжали, в которых в каждом доме жило, по крайней мере, такое же семейство, как наше, на женщин, детей, которые с минутным любопытством смотрели на экипаж
и навсегда исчезали из глаз, на лавочников, мужиков, которые не только не кланялись нам, как я привык видеть это в Петровском, но не удостоивали нас даже взглядом, мне в первый раз пришел в голову вопрос: что же их может занимать, ежели они нисколько не заботятся
о нас?
и из этого вопроса возникли другие: как
и чем они живут, как воспитывают своих детей, учат ли их, пускают ли играть, как наказывают?
и т. д.
Между нами не делали различия старшего
и младшего; но именно около того времени,
о котором я говорю, я начал понимать, что Володя не товарищ мне по годам, наклонностям
и способностям.
Карл Иваныч облокотился рукою
о столик, стоявший подле него, понюхал табаку
и, закатив глаза к небу, тем особенным, мерным горловым голосом, которым он обыкновенно диктовал нам, начал так свое повествование...
Так как Карл Иваныч не один раз, в одинаковом порядке, одних
и тех же выражениях
и с постоянно неизменяемыми интонациями, рассказывал мне впоследствии свою историю, я надеюсь передать ее почти слово в слово: разумеется, исключая неправильности языка,
о которой читатель может судить по первой фразе.
О господин сержант! у меня есть два червонца, которые были под моей фуфайкой, возьмите их
и пустите меня.
—
И охота ему хо-о-о-о-дить, — сказал я, тоже потягиваясь
и потрясая над головой книгу Кайданова, которую держал в обеих руках.
— Потрудитесь мне сказать что-нибудь
о крестовом походе Людовика Святого, — сказал он, покачиваясь на стуле
и задумчиво глядя себе под ноги.
— Сначала вы мне скажете
о причинах, побудивших короля французского взять крест, — сказал он, поднимая брови
и указывая пальцем на чернильницу, — потом объясните мне общие характеристические черты этого похода, — прибавил он, делая всей кистью движение такое, как будто хотел поймать что-нибудь, —
и, наконец, влияние этого похода на европейские государства вообще, — сказал он, ударяя тетрадями по левой стороне стола, —
и на французское королевство в особенности, — заключил он, ударяя по правой стороне стола
и склоняя голову направо.
Под влиянием этого чувства я как можно скорее хотел закрыть портфель, но мне, видно, суждено было испытать всевозможные несчастия в этот достопамятный день: вложив ключик в замочную скважину, я повернул его не в ту сторону; воображая, что замок заперт, я вынул ключ,
и —
о ужас! — у меня в руках была только головка ключика.
Едва успела Катенька произнести эти слова, как Сережа нагнулся
и поцеловал Сонечку. Так прямо
и поцеловал в ее розовые губки.
И Сонечка засмеялась, как будто это ничего, как будто это очень весело. Ужасно!!!
О, коварная изменница!
Неужели в то время я мог бы думать, что останусь жив после всех несчастий, постигших меня,
и что придет время, когда я спокойно буду вспоминать
о них?..
Внизу послышался громкий голос Августа Антоныча (должно быть, он говорил про меня), потом детские голоса, потом смех, беготня, а через несколько минут в доме все пришло в прежнее движение, как будто никто не знал
и не думал
о том, что я сижу в темном чулане.
Я не плакал, но что-то тяжелое, как камень, лежало у меня на сердце. Мысли
и представления с усиленной быстротой проходили в моем расстроенном воображении; но воспоминание
о несчастии, постигшем меня, беспрестанно прерывало их причудливую цепь,
и я снова входил в безвыходный лабиринт неизвестности
о предстоящей мне участи, отчаяния
и страха.
[
О мой отец,
о мой благодетель, дай мне в последний раз свое благословение,
и да совершится воля божия! (фр.)]
То мне приходит мысль
о боге,
и я дерзко спрашиваю его, за что он наказывает меня?
«Я, кажется, не забывал молиться утром
и вечером, так за что же я страдаю?» Положительно могу сказать, что первый шаг к религиозным сомнениям, тревожившим меня во время отрочества, был сделан мною теперь, не потому, чтобы несчастие побудило меня к ропоту
и неверию, но потому, что мысль
о несправедливости провидения, пришедшая мне в голову в эту пору совершенного душевного расстройства
и суточного уединения, как дурное зерно, после дождя упавшее на рыхлую землю, с быстротой стало разрастаться
и пускать корни.
Вспоминая рассказы Натальи Савишны
о том, что душа усопшего до сорока дней не оставляет дома, я мысленно после смерти ношусь невидимкой по всем комнатам бабушкиного дома
и подслушиваю искренние слезы Любочки, сожаления бабушки
и разговор папа с Августом Антонычем.
В два часа Jérôme
и Володя сошли вниз, а Николай принес мне обед,
и когда я разговорился с ним
о том, что я наделал
и что ожидает меня, он сказал...
Я хотел было почистить рукава курточки, запачкавшиеся мелом, прежде чем выйти из комнаты, но St.-Jérôme сказал мне, что это совершенно бесполезно, как будто я находился уже в таком жалком нравственном положении, что
о наружном своем виде не стоило
и заботиться.
Меня не наказывали,
и никто даже не напоминал мне
о том, что со мной случилось; но я не мог забыть всего, что испытал: отчаяния, стыда, страха
и ненависти в эти два дня.
О предмете моих размышлений расскажу в следующей главе; театром же моих наблюдений преимущественно была девичья, в которой происходил весьма для меня занимательный
и трогательный роман.
Судьба, разлучившая их пять лет тому назад, снова соединила их в бабушкином доме, но положила преграду их взаимной любви в лице Николая (родного дяди Маши), не хотевшего
и слышать
о замужестве своей племянницы с Васильем, которого он называл человеком несообразным
и необузданным.
В продолжение года, во время которого я вел уединенную, сосредоточенную в самом себе, моральную жизнь, все отвлеченные вопросы
о назначении человека,
о будущей жизни,
о бессмертии души уже представились мне;
и детский слабый ум мой со всем жаром неопытности старался уяснить те вопросы, предложение которых составляет высшую ступень, до которой может достигать ум человека, но разрешение которых не дано ему.
Мне кажется, что ум человеческий в каждом отдельном лице проходит в своем развитии по тому же пути, по которому он развивается
и в целых поколениях, что мысли, служившие основанием различных философских теорий, составляют нераздельные части ума; но что каждый человек более или менее ясно сознавал их еще прежде, чем знал
о существовании философских теорий.
Другой раз, вспомнив вдруг, что смерть ожидает меня каждый час, каждую минуту, я решил, не понимая, как не поняли того до сих пор люди, что человек не может быть иначе счастлив, как пользуясь настоящим
и не помышляя
о будущем, —
и я дня три, под влиянием этой мысли, бросил уроки
и занимался только тем, что, лежа на постели, наслаждался чтением какого-нибудь романа
и едою пряников с кроновским медом, которые я покупал на последние деньги.
Да
и в самом деле, какая же может быть вечность с одной стороны, мы, верно, существовали прежде этой жизни, хотя
и потеряли
о том воспоминание.
В это время Володя, проходя через комнату, улыбнулся, заметив, что я размышлял
о чем-то,
и этой улыбки мне достаточно было, чтобы понять, что все то,
о чем я думал, была ужаснейшая гиль.
Я воображал, что, кроме меня, никого
и ничего не существует во всем мире, что предметы не предметы, а образы, являющиеся только тогда, когда я на них обращаю внимание,
и что, как скоро я перестаю думать
о них, образы эти тотчас же исчезают.
Я думаю, что я думаю,
о чем я думаю,
и так далее.
Володя на днях поступает в университет, учители уже ходят к нему отдельно,
и я с завистью
и невольным уважением слушаю, как он, бойко постукивая мелом
о черную доску, толкует
о функциях, синусах, координатах
и т. п., которые кажутся мне выражениями недосягаемой премудрости.
Володя уже один в собственном экипаже выезжает со двора, принимает к себе своих знакомых, курит табак, ездит на балы,
и даже я сам видел, как раз он в своей комнате выпил две бутылки шампанского с своими знакомыми
и как они при каждом бокале называли здоровье каких-то таинственных особ
и спорили
о том, кому достанется le fond de la bouteille. [последний глоток (фр.).]
Я с тем же искренним чувством любви
и уважения целую его большую белую руку, но уже позволяю себе думать
о нем, обсуживать его поступки,
и мне невольно приходят
о нем такие мысли, присутствие которых пугает меня.
Бабушки уже нет, но еще в нашем доме живут воспоминания
и различные толки
о ней. Толки эти преимущественно относятся до завещания, которое она сделала перед кончиной
и которого никто не знает, исключая ее душеприказчика, князя Ивана Иваныча. Между бабушкиными людьми я замечаю некоторое волнение, часто слышу толки
о том, кто кому достанется,
и, признаюсь, невольно
и с радостью думаю
о том, что мы получаем наследство.
Володя
и Дубков любили говорить
о предметах своей любви (
и бывали влюблены вдруг в нескольких
и оба в одних
и тех же...
Приятели Володи называли меня дипломатом, потому что раз, после обеда у покойницы бабушки, она как-то при них, разговорившись
о нашей будущности, сказала, что Володя будет военный, а что меня она надеется видеть дипломатом, в черном фраке
и с прической а la cog, составлявшей, по ее мнению, необходимое условие дипломатического звания.
В молодости все силы души направлены на будущее,
и будущее это принимает такие разнообразные, живые
и обворожительные формы под влиянием надежды, основанной не на опытности прошедшего, а на воображаемой возможности счастия, что одни понятые
и разделенные мечты
о будущем счастии составляют уже истинное счастие этого возраста.
Мы будем знать друг друга,
и нам не будет совестно; а для того чтобы не бояться посторонних, дадим себе слово никогда ни с кем
и ничего не говорить друг
о друге.