Когда тело отнесено было в каюк, чеченец-брат подошел к берегу. Казаки невольно расступились, чтобы дать ему дорогу. Он сильною ногой оттолкнулся от берега и вскочил в лодку. Тут он в первый раз, как Оленин заметил, быстрым взглядом окинул всех казаков и опять что-то отрывисто спросил у товарища. Товарищ ответил что-то и указал на Лукашку. Чеченец взглянул на него и, медленно отвернувшись, стал
смотреть на тот берег. Не ненависть, а холодное презрение выразилось в этом взгляде. Он еще сказал что-то.
Неточные совпадения
— Теперь можно всё сказать! — говорит отъезжающий. — Я не
то что оправдываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты по крайней мере понял меня, как я себя понимаю, а не так, как пошлость
смотрит на это дело. Ты говоришь, что я виноват перед ней, — обращается он к
тому, который добрыми глазами
смотрит на него.
Несмотря
на то, этот христианский народец, закинутый в уголок земли, окруженный полудикими магометанскими племенами и солдатами, считает себя
на высокой степени развития и признает человеком только одного казака;
на всё же остальное
смотрит с презрением.
Ежели редко-редко где покажутся верховые,
то уже казаки с кордона и чеченцы из аула с удивлением и любопытством
смотрят на верховых и стараются догадаться, кто могут быть эти недобрые люди.
Лукашка сидел один,
смотрел на отмель и прислушивался, не слыхать ли казаков; но до кордона было далеко, а его мучило нетерпенье; он так и думал, что вот уйдут
те абреки, которые шли с убитым. Как
на кабана, который ушел вечером, досадно было ему
на абреков, которые уйдут теперь. Он поглядывал
то вокруг себя,
то на тот берег, ожидая вот-вот увидать еще человека, и, приладив подсошки, готов был стрелять. О
том, чтобы его убили, ему и в голову не приходило.
Он испытывал молодое чувство беспричинной радости жизни и,
посматривая то в окно
на мальчишек, гонявших кубари в тени около дома,
то в свою новую прибранную квартирку, думал о
том, как он приятно устроится в этой новой для него станичной жизни.
Ванюша, между
тем, успевший уладить свое хозяйство и даже обрившийся у ротного цирюльника и выпустивший панталоны из сапог в знак
того, что рота стоит
на просторных квартирах, находился в самом хорошем расположении духа. Он внимательно, но недоброжелательно
посмотрел на Ерошку, как
на дикого невиданного зверя, покачал головой
на запачканный им пол и, взяв из-под лавки две пустые бутылки, отправился к хозяевам.
— Грех? Где грех? — решительно отвечал старик. —
На хорошую девку поглядеть грех? Погулять с ней грех? Али любить ее грех? Это у вас так? Нет, отец мой, это не грех, а спа́сенье. Бог тебя сделал, Бог и девку сделал. Всё Он, батюшка, сделал. Так
на хорошую девку
смотреть не грех.
На то она сделана, чтоб ее любить да
на нее радоваться. Так-то я сужу, добрый человек.
А
то раз, сидел я
на воде,
смотрю, зыбка сверху плывет.
Там они вынесли тело; несмотря
на то, что шарахалась лошадь, положили его через седло, сели
на коней и шагом поехали по дороге мимо аула, из которого толпа народа вышла
смотреть на них.
— Счастья не хочешь, — повторила Устенька шопотом и привставая. — А счастлива ты, ей-Богу! Как тебя любят! Ты корявая такая, а тебя любят. Эх, кабы я да
на твоем месте была, я бы постояльца вашего так окрутила!
Посмотрела я
на него, как у нас были, так, кажется, и съел бы он тебя глазами. Мой дедушка — и
тот чего мне не надавал! А ваш, слышь, из русских богач первый. Его денщик сказывал, что у них свои холопи есть.
Хорунжий взволновался и стал делать распоряжения, как казакам разделиться и с какой стороны подъезжать. Но казаки, видимо, не обращали никакого внимания
на эти распоряжения, слушали только
то, что говорил Лукашка, и
смотрели только
на него. В лице и фигуре Луки выражалось спокойствие и торжественность. Он вел проездом своего кабардинца, за которым не поспевали шагом другие лошади, и щурясь всё вглядывался вперед.
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не
смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
И, схватив за руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей руки, он пригнул ее
посмотреть на то, что «вот уж он и очнулся». И мать и сестра смотрели на Разумихина как на провидение, с умилением и благодарностью; они уже слышали от Настасьи, чем был для их Роди, во все время болезни, этот «расторопный молодой человек», как назвала его, в тот же вечер, в интимном разговоре с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова.
— Э! да ты, я вижу, Аркадий Николаевич, понимаешь любовь, как все новейшие молодые люди: цып, цып, цып, курочка, а как только курочка начинает приближаться, давай бог ноги! Я не таков. Но довольно об этом. Чему помочь нельзя, о том и говорить стыдно. — Он повернулся на бок. — Эге! вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее, брат, тащи! Не
смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты, в качестве животного, имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш брат, самоломанный!
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время говорит про себя.)А вот
посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Он не
посмотрел бы
на то, что ты чиновник, а, поднявши рубашонку, таких бы засыпал тебе, что дня б четыре ты почесывался.
Марья Антоновна. Право, маменька, все
смотрел. И как начал говорить о литературе,
то взглянул
на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист с посланниками, и тогда
посмотрел на меня.
Осип. Да, хорошее. Вот уж
на что я, крепостной человек, но и
то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же… Все зависит от
той стороны, с которой кто
смотрит на вещь. Если, например, забастуешь тогда, как нужно гнуть от трех углов… ну, тогда конечно… Нет, не говорите, иногда очень заманчиво поиграть.