Неточные совпадения
— А
ты и не видал! Маленький видно, — сказал Лукашка. — У самой у канавы, дядя, — прибавил он серьезно, встряхивая головой. —
Шли мы так-то по канаве, как он затрещит, а у меня ружье в чехле было. Иляска как лопнет…. Да я
тебе покажу, дядя, кое место, — недалече. Вот дай срок. Я, брат, все его дорожки знаю. Дядя Мосев! — прибавил он решительно и почти повелительно уряднику: — пора сменять! — и, подобрав ружье, не дожидаясь приказания, стал сходить с вышки.
— Сходи! — сказал уже после урядник, оглядываясь вокруг себя. — Твои часы, что ли, Гурка?
Иди! И то ловок стал Лукашка твой, — прибавил урядник, обращаясь к старику. — Все как
ты ходит, дома не посидит; намедни убил одного.
— Я ему нынче скажу, право, скажу, — продолжал Назарка — Скажем: не
пойдем, измучились, да и всё тут. Скажи, право, он
тебя послушает. А то чтò это!
— Да кому итти? — отозвался урядник. — Дядя Бурлак ходил, Фомушкин ходил, — сказал он не совсем уверенно. —
Идите вы, что ли?
Ты да Назар, — обратился он к Луке, — да Ергушов
пойдет; авось проспался.
— Постой, не сердись, Иван Васильич, — отвечал Оленин, продолжая улыбаться. — Дай вот я
пойду к хозяевам, посмотри, всё улажу. Еще как заживем славно!
Ты не волнуйся только.
— Сейчас приду, — отвечала девка: —
ты иди, батюшка,
иди один; сейчас приду.
—
Ты не куражься, Лукашка, а слушай
ты мои слова, — отвечала она, не вырывая рук, но отдаляя от себя казака. — Известно, я девка, а
ты меня слушай. Воля не моя, а коли
ты меня любишь, я
тебе вот чтò скажу.
Ты руки-то пусти, я сама скажу. Замуж
пойду, а глупости от меня никакой не дождешься, — сказала Марьяна, не отворачивая лица.
— Чтò замуж
пойдешь? Замуж — не наша власть.
Ты сама полюби, Марьянушка, — говорил Лукашка, вдруг из мрачного и рьяного сделавшись опять кротким, покорным и неявным, улыбаясь и близко глядя в ее глаза.
«Хорунжиха! — думал себе Лукашка: — замуж
пойдет! Замуж само собой, а
ты полюби меня».
— Должно, дрова рубит. Всё о
тебе сокрушалась. Уж не увижу, говорит, я его вовсе. Так-то рукой на лицо покажет, щелкнет да к сердцу и прижмет руки; жалко, мол.
Пойти позвать, что ль? Об абреке-то всё поняла.
— Повезу, когда время будет; бочки справлю, — сказала мать, видимо не желая, чтобы сын вмешивался в хозяйственные дела. —
Ты как
пойдешь, — сказала старуха сыну, — так возьми в сенях мешочек. У людей заняла,
тебе на кордон припасла. Али в саквы положить?
—
Ты здесь погулял, ну,
слава Богу! Как молодому человеку не веселиться? Ну, и Бог счастье дал. Это хорошо. А там — то уж смотри, сынок, не того… Пуще всего начальника ублажай, нельзя! А я и вина продам, денег припасу коня купить и девку высватаю.
— Палок! — закричал он своим густым голосом. — Тревога! Чеченцы пришли! Иван! Самовар барину ставь. А
ты вставай! Живо! — кричал старик. — Так-то у нас, добрый человек! Вот уж и девки встали. В окно глянь-ка, глянь-ка, за водой
идет, а
ты спишь.
— Да
ты смейся! Вот убей, тогда и поговори. Ну, живо! Смотри, вон и хозяин к
тебе идет, — сказал Ерошка, глядевший в окно. — Вишь, убрался, новый зипун надел, чтобы
ты видел, что он офицер есть. Эх! народ, народ!
— Ничего не знаешь.
Ты слушай меня. Когда так палка лежит,
ты через нее не шагай, а или обойди, или скинь так-то с дороги, да молитву прочти: «Отцу и Сыну и Святому Духу», и
иди с Богом. Ничего не сделает. Так-то старики еще меня учили.
— О
тебе я
послал рапорт полковому. Что выйдет, не знаю; я написал к кресту, — в урядники рано.
Ты грамотен?
— Право, мне ничего не стоит, — отвечал Оленин: — возьми, и
ты мне подаришь что… Вот и в поход
пойдем.
— Ну,
ты! Вот тарелки разобью, — завизжала она на Белецкого. —
Ты бы
шел пособлять, — прокричала она, смеясь, на Оленина. — Да закусок-то [Закусками называются пряники и конфеты.] девкам припаси.
— Ах, Машенька! Когда же и гулять, как не на девичьей воле? За казака
пойду, рожать стану, нужду узнаю. Вот
ты поди замуж за Лукашку, тогда и в мысль радость не
пойдет, дети
пойдут да работа.
— Вишь, смола какой! Ведь
ты не
пошла, чай. А он какой теперь молодец стал! первый джигит. Всё и в сотне гуляет. Намеднись приезжал наш Кирка, говорил: коня какого выменял! А всё, чай, по
тебе скучает. А еще чтò он говорил? — спросила Марьяну Устенька.
— Да что Бога гневить, батюшка! Всё у нас есть,
слава Богу, и чихирю нажали, и насолили, и продадим бочки три винограду и пить останется.
Ты уходить-то погоди. Гулять с
тобой будем на свадьбе.
— А что неладно! Снеси чихирю ему завтра. Так-то делать надо, и ничего будет. Теперь гулять. Пей!—крикнул Лукашка тем самым голосом, каким старик Ерошка произносил это слово. — На улицу гулять
пойдем, к девкам.
Ты сходи, меду возьми, или я немую
пошлю. До утра гулять будем.
— Ну,
тебя не переслушаешь, — сказал Лукашка. — А я
пойду. — И, допив вино из чапурки и затянув туже ремень пояса, Лукашка вышел на улицу…
Он во первый раз иде,
Машет правою рукой,
Во другой он раз иде,
Машет шляпой пуховой,
А во третий раз иде,
Останавливатся,
Останавливатся, переправливатся,
«Я хотел к
тебе пойти,
Тебе милой попенять...
— Али
ты, моя милая, мною чванишься? — повторил он слова песни, которую только что пели, и, обращаясь к Марьянке: — мною чванишься? — еще повторил он сердито. —
Пойдешь замуж, будешь плакать от меня, — прибавил он, обнимая вместе Устеньку и Марьяну.
— Не ходи, Машенька, — сказал он, — последний раз погуляем.
Иди домой, я к
тебе приду.
— Я не шучу.
Ты скажи,
пойдешь ли?
— Ну, прощай, отец мой, — говорил дядя Ерошка. —
Пойдешь в поход, будь умней, меня, старика, послушай. Когда придется быть в набеге или где (ведь я старый волк, всего видел), да коли стреляют,
ты в кучу не ходи, где народу много. А то всё, как ваш брат оробеет, так к народу и жмется: думает, веселей в народе. А тут хуже всего: по народу-то и целят. Я всё, бывало, от народа подальше, один и хожу: вот ни разу меня и не ранили. А чего не видал на своем веку?