Неточные совпадения
И что хуже всего — это
то, что все ненависти эти, самые противные природе человека, как больших народов
друг к
другу, так и покоренных народов к покорителям и наоборот, не только не осуждаются, как всякое недоброе чувство людей к людям, а, напротив, восхваляются, возводятся в заслугу, в добродетель.
И люди христианского мира живут, как животные, руководствуясь в своей жизни одними личными интересами и борьбой
друг с
другом,
тем только отличаясь от животных, что животные остаются с незапамятных времен с
тем же желудком, когтями и клыками; люди же переходят и всё с большей и большей быстротой от грунтовых дорог к железным, от лошадей к пару, от устной проповеди и письма к книгопечатанию, к телеграфам, телефонам, от лодок с парусами к океанским пароходам, от холодного оружия к пороху, пушкам, маузерам, бомбам и аэропланам.
Всякое насилие состоит в
том, что одни люди под угрозой страданий или смерти заставляют
других людей делать
то, чего не хотят насилуемые.
Казалось бы, это так ясно, что не стоило бы говорить про это, если бы с давнего времени обман о
том, что насилие одних людей над
другими может быть полезно людям и соединять их, не был бы так распространен и принят молчаливым согласием, как самая несомненная истина, не только
теми, кому выгодно насилие, но и большинством
тех самых людей, которые более всего страдали и страдают от насилия.
Разница между
тем, что было в старину, до появления христианства, и
тем, что есть теперь в христианском мире, только в
том, что неосновательность предположения о
том, что насилие одних людей над
другими может быть полезно людям и соединять их, в старину была совершенно скрыта от людей, теперь же, выраженная особенно ясно в учении Христа истина о
том, что насилие одних людей над
другими не может соединять, а может только разъединять людей, всё более и более уясняется.
А как только люди понимают, что насилие одних людей над
другими, кроме
того, что мучительно для них, еще и не разумно, как тотчас же люди, прежде спокойно переносившие насилие, возмущаются и озлобляются против него.
Увлеченные своим положением, как
те, так и
другие — хотя и стараются всякого рода убеждениями, большей частью лживыми, убедить себя, что насилие полезно и необходимо, — в глубине души уже знают, что, делая свои жестокие дела, они достигают только подобия
того, чего желают, и
то только временно, в сущности же отдаляющего, а не приближающего их к цели.
Можно выдумать еще новые — подводные, подземные, воздушные, надвоздушные снаряды для быстрейшего перенесения людей с места в место и новые приспособления для распространения людских речей и мыслей, но так как переносимые из места в место люди ничего
другого, кроме зла, не хотят, не умеют и не могут делать,
то и распространяемые ими мысли и речи ни к чему иному, как только к злу, не могут побуждать людей.
Те же, всё усовершенствующиеся и усовершенствующиеся средства истребления
друг друга, которые делают всё более и более возможными убийства без подвержения себя опасности, только всё яснее и яснее показывают невозможность продолжения деятельности христианских народов в
том направлении, в котором она теперь происходит.
Ложь поддерживает жестокость жизни, жестокость жизни требует всё больше и больше лжи, и, как ком снега, неудержимо растет и
то и
другое.
Так что в наше время в нашем христианском мире одни люди, огромное большинство людей, живут, внешним образом исполняя еще церковные обряды по привычке, для приличия, удобства, из страха перед властями или даже корыстных целей, но не верят и не могут верить в учение этой церкви, уже ясно видя ее внутреннее противоречие;
другая же, всё увеличивающаяся часть населения уже не только не признает существующей религии, но признает, под влиянием
того учения, которое называется «наукой», всякую религию остатком суеверия и не руководится в жизни ничем иным, кроме своих личных побуждений.
Учение Христа выясняет, почему этот закон есть высший закон жизни человеческой, и с
другой стороны показывает
тот ряд поступков, которые человек должен или не должен делать вследствие признания истинности этого учения.
«Возлюбленные, будем любить
друг друга, потому что любовь от бога и всякий любящий рожден от бога и знает бога. Кто не любит,
тот не познал бога, потому что бог есть любовь. Бога никто никогда не видел; если мы любим
друг друга,
то бог в нас пребывает. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в боге и бог в нем. Мы знаем, что мы перешли из смерти к жизни, потому что любим братьев, не любящий брата пребывает в смерти» (Первое послание Иоанна, IV, 7, 8, 12, 16; III, 14).
Говорится: «но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и
другую, и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду»,
то есть что совершенное над тобой насилие не может служить оправданием насилия с твоей стороны. Эта же недопустимость оправдания отступления от закона любви никакими поступками
других людей еще яснее и точнее выражена в последней из заповедей, прямо указывающей на
те обычные ложные толкования, при которых будто бы возможно нарушение ее...
Христианство,
то есть учение о законе любви, допускающее исключения в виде насилия во имя
других законов, есть такое же внутреннее противоречие, как холодный огонь или горячий лед.
Казалось бы очевидно, что, если одни люди могут, несмотря на признания благодетельности любви, во имя каких-то благих целей в будущем, допускать необходимость мучительства или убийства некоторых людей,
то точно с таким же правом могут
другие люди, тоже признавая благодетельность любви, допускать, тоже во имя будущих благ, необходимость мучительства и убийства
других людей.
Казалось бы, это так очевидно, что совестно доказывать это, а между
тем люди христианского мира, — как признающие себя верующими, так считающие себя неверующими, но признающие нравственный закон, — и
те и
другие смотрят на учение о любви, отрицающее всякое насилие, и в особенности на вытекающее из этого учения положение о непротивлении злу злом, как на нечто фантастическое, невозможное и совершенно неприложимое к жизни.
Так что тиран подчиняет одних подданных посредством
других и бывает охраняем
теми, которых, если бы они не были негодяи, он бы должен был опасаться. Но, как говорится, «чтобы колоть дрова, делают клинья из
того же дерева», так и его телохранители таковы же, как и он.
Вот от этого-то обмана, до такой степени укоренившегося в народе, что
те самые люди, которые только страдают от употребления насилия, оправдывают его, даже требуют его для себя, как чего-то необходимого, и сами совершают его
друг над
другом — от этой-то ставшей второй природой привычки и происходит
то удивительное заблуждение людей, вследствие которого люди, наиболее страдающие от обмана, сами поддерживают его.
А между
тем рабочие люди, и в особенности земледельцы, которым этого ничего не нужно, не только ни в России, ни в какой бы
то ни было стране, не делают этого, а одни, большинство, продолжают сами себя мучить, исполняя против самих себя требования начальства и сами поступая в полицию, в сборщики податей, в солдаты;
другие же, меньшинство, для
того чтобы избавиться от насилия, когда могут это сделать, совершают во время революций насилия над
теми людьми, от насилия которых страдают,
то есть тушат огонь огнем, и этим только увеличивают над собою насилие.
Одни рабочие, огромное большинство их, держатся по привычке прежнего церковного лжехристианского учения, не веря уже в него, а веря только в древнее «око за око» и основанное на нем государственное устройство;
другая же часть, каковы все тронутые цивилизацией рабочие (особенно в Европе), хотя и отрицают всякую религию, бессознательно в глубине души верят, верят в древний закон «око за око» и, следуя этому закону, когда не могут иначе, ненавидя существующее устройство, подчиняются; когда же могут иначе,
то самыми разнообразными насильническими средствами стараются уничтожить насилие.
Но думаю, что теперь, именно теперь, после жалкой, глупой русской революции и в особенности после ужасного по своей дерзкой, бессмысленной жестокости подавления ее, русские, менее
других цивилизованные,
то есть менее умственно развращенные и удерживающие еще смутное представление о сущности христианского учения, русские, преимущественно земледельческие люди, поймут, наконец, где средство спасения, и первые начнут применять его.
Рядом с ним
другой офицер немецкого происхождения, недовольный своим назначением и обдумывающий теперь
тот рапорт, который он подаст начальнику.
Отвечая на обвинение Цельзом христиан в
том, что они уклоняются от военной службы (так что, по мнению Цельза, если только Римская империя сделается христианской, она погибнет), Ориген говорит, что христиане больше
других сражаются за благо императора, — сражаются за него добрыми делами, молитвой и добрым влиянием на людей.
С
той поры в продолжение почти 15 веков
та простая, несомненная и очевиднейшая истина о
том, что исповедание христианства несовместимо с готовностью по воле
других людей совершать всякого рода насилия и даже убийства, до такой степени скрыта от людей, до такой степени ослаблено истинно христианское религиозное чувство, что люди, поколения за поколениями, по имени исповедуя христианство, живут и умирают, разрешая убийства, участвуя в них, совершая их и пользуясь ими.
Так проходят века. Как бы в насмешку над христианством совершаются крестовые походы, во имя христианства совершаются ужасающие злодейства, и
те редкие люди, удержавшие основные начала христианства, не допускающие насилия: манихеи, монтанисты, катары и
другие, вызывают в большинстве людей только презрение или гонение.
Закон же государственный со своим требованием военной службы,
то есть готовности к убийству по воле
других людей, не может не быть противоположен всякому религиозно-нравственному закону, всегда основанному на любви к ближнему, как все религиозные учения, не только христианское, но и магометанское, и буддийское, и браминское, и конфуцианское.
Одни знают, что делают
то, что свойственно всем людям, делают
то, к чему идет человечество и что неизменно дает благо и отдельному человеку и всем людям;
другие, как ни стараются скрыть это от себя, знают, что делают
то, что несвойственно, противно всем людям,
то, от чего всё больше и больше уходит человечество, делают
то, от чего страдает и отдельный человек и все люди и больше всего они сами.
Те несколько индивидуальных душ, которые отдельно желали общественного перерождения, мало-помалу отыскали, призвали
друг друга, сблизились, соединились, поняли себя и составили группу, центр притяжения, к которому стремятся теперь
другие души с четырех концов света, как летят жаворонки на зеркало; они составили, таким образом, общую, коллективную душу, с
тем, чтобы люди вперед осуществляли сообща, сознательно и неудержимо предстоящее единение и правильный прогресс наций, недавно еще враждебных
друг другу.
Эти вооружения всех народов, эти угрозы, которые делают
друг другу их представители, эти возобновления гонений известных народностей, эти враждебности между соотечественниками и даже эти ребячества Сорбонны суть явления дурного вида, но не дурного предзнаменования. Это — последние судороги
того, что должно исчезнуть. Болезнь в этом случае есть только энергическое усилие организма освободиться от смертоносного начала.
Взаимное понимание неизбежно наступит в определенное время, и более близкое, чем мы полагаем. Я не знаю, происходит ли это оттого, что я скоро уйду из этого мира и что свет, исходящий из-под горизонта, освещающий меня, уже затемняет мне зрение, но я думаю, что наш мир вступает в эпоху осуществления слов: «любите
друг друга», без рассуждения о
том, кто сказал эти слова: бог или человек». (Дюма-сын.)
Христианин освобождается от государственного закона
тем, что не нуждается в нем ни для себя, ни для
других, считая жизнь человеческую более обеспеченною законом любви, который он исповедует, чем законом, поддерживаемым насилием…
Рост сознания происходит равномерно, не скачками, и никогда нельзя найти
той черты, которая отделяет один период жизни человечества от
другого, а между
тем эта черта есть, как есть черта между ребячеством и юностью, зимою и весною и т. п.
Всё готово для перехода от одного состояния в
другое, нужен только
тот толчок, который совершит изменение.
А войдет в сознание закон этот, как высший закон жизни — и само собой прекратится
то губительное для нравственности состояние людей, при котором величайшие несправедливости и жестокости, совершаемые людьми
друг против
друга, считаются естественными, свойственными людям поступками, совершится
то, о чем мечтают теперь, чего желают и что обещают все социалистические, коммунистические устроители будущих обществ, и гораздо больше этого.
Достигается это освобождение от мучащего и развращающего людей зла не
тем, что люди укрепят или удержат существующее устройство: монархию, республику, какую бы
то ни было, и не
тем, что, уничтожив существующее устройство, установят лучшее, социалистическое, коммунистическое, вообще не
тем, что одни люди будут себе представлять известное, считаемое ими наилучшим, устройство общества и будут насилием принуждать к нему
других людей, а только
тем, что каждый человек (большинство людей), не думая и не заботясь для себя и для
других о последствиях своей деятельности, будет поступать так или иначе, не ради
того или иного устройства общества, а только ради исполнения для себя, для своей жизни, признаваемого им высшим, закона жизни, закона любви, не допускающего насилия ни при каких условиях.
И как изменения эти для отдельного человека совершаются так постепенно, что никогда нельзя указать
тот час, день, месяц, когда ребенок перестал быть ребенком, а стал юношей, и юноша мужем, а между
тем мы всегда безошибочно знаем, когда переходы эти уже совершились, так точно мы и не можем никогда указать на
те годы, когда человечество или известная часть его пережила один религиозный возраст и вступило в
другой, следующий; но так же, как мы знаем про бывшего ребенка, что он стал юношей, мы знаем и про человечество или часть его, что оно пережило один и вступило в
другой, высший, религиозный возраст, когда переход этот уже совершился.
Мы не знаем
того часа, когда ребенок стал юношей, но знаем, что бывший ребенок уже не может играть в игрушки; так же мы не можем назвать
того года, десятилетия даже, во время которого люди христианского мира выросли из прежней формы жизни и перешли в
другой, определяемый их религиозным сознанием, возраст, но не можем не знать, не видеть
того, что люди христианского мира уже не могут серьезно играть в завоевания, в свидания монархов, в дипломатические хитрости, в конституции, с своими палатами и думами, в социал-революционные, демократические, анархические партии и революции, а главное, не могут делать всех этих дел, основывая их на насилии.
Ведь не могут же русские люди нашего времени — я думаю, что не ошибаясь скажу, чующие уже, хотя и в неясном виде, сущность истинного учения Христа, — серьезно верить в
то, что призвание человека в этом мире состоит в
том, чтобы данный ему короткий промежуток времени между рождением и смертью употребить на
то, чтобы говорить речи в палатах или собраниях товарищей социалистов или в судах, судить своих ближних, ловить, запирать, убивать их, или кидать в них бомбы, или отбирать у них земли, или заботиться о
том, чтобы Финляндия, Индия, Польша, Корея были бы присоединены к
тому, что называется Россией, Англией, Пруссией, Японией, или о
том, чтобы освободить насилием эти земли и быть для
того готовым к массовым убийствам
друг друга.
Ответ может быть только один —
тот, что наверное не будет всего
того зла, которое производит правительство: не будет земельной собственности, не будет податей, употребляемых на ненужные народу дела, не будет разделений народов, порабощения одних
другими, не будет поглощения лучших сил народов на приготовление к войнам, не будет страха — с одной стороны бомб, с
другой — виселиц, не будет безумной роскоши одних и еще более безумной нищеты
других.
Суеверие же о
том, что некоторые люди могут не только знать вперед, в какую форму сложится жизнь
других, большинства людей, но и могут устраивать в будущем эту жизнь, — суеверие это возникло и держится на желании людей, совершающих насилие, оправдать свою деятельность и на желании людей, терпящих насилие, объяснить и смягчить тяжесть испытываемого ими насилия.
Люди, совершающие насилие, уверяют себя и
других в
том, что они знают, что надо делать для
того, чтобы жизнь людей приняла
ту форму, какую они считают наилучшею.
То же и во всех
других насильнических деятельностях людских.
Так что вера в
то, что одни люди — меньшинство — может устраивать жизнь большинства,
то самое, что считается несомненнейшей истиной, такой истиной, во имя которой совершаются величайшие злодеяния, есть только суеверие, деятельность же, основанная на этом суеверии,
та политическая деятельность революционеров и правителей и их помощников, которая обыкновенно считается самым почтенным и важным делом, есть в сущности самая пустая, притом же и вредная человеческая деятельность, более всего
другого препятствовавшая и препятствующая истинному благу человечества.
И что хуже всего, — это
то, что реки крови пролиты и проливаются во имя этого суеверия, а между
тем именно это суеверие более всего
другого препятствовало и препятствует
тому, чтобы в общественном устройстве совершались успешно
те самые улучшения жизни, которые свойственны и времени и известной ступени развития человеческого сознания.
Суеверие это препятствует истинному прогрессу главное
тем, что во имя сохранения и укрепления, или изменения и улучшения общественного устройства, люди, обращая все свои силы на воздействие на
других людей, этим самым лишают себя
той деятельности внутреннего совершенствования, которая одна может содействовать изменению устройства всего общества.
Какое же страшное губительное суеверие
то, под влиянием которого люди, пренебрегая внутренней работой над собою,
то есть
тем одним, что действительно нужно для блага своего и общего и в чем одном властен человек, направляют все свои силы на находящееся вне их власти устройство жизни
других людей и для достижения этой невозможной цели употребляют наверное дурные и вредные для себя и
других средства насилия, вернее всего отдаляющие их как от своего личного, так и от общего совершенства?!
Так что на вопрос о
том, что делать человеку при виде совершаемых злодейств одного или многих людей, ответ человека, свободного от суеверия возможности знания будущего состояния людей и возможности устройства такого состояния насилием, только один: поступать с
другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой.
Ведет к противоположной цели потому, что разрушает
ту могущественнейшую силу общественного мнения, которая в сто раз больше острогов и виселиц ограждает людей от всякого рода насилий
друг над
другом.
«Что делать, когда придут дикие народы, будут отнимать от нас плоды трудов наших, наших жен, дочерей?», говорят люди, думая только о возможности предупреждения против себя
тех самых злодейств и преступлений, которые они, забывая их, не переставая совершают против
других народов.