Неточные совпадения
Против же женитьбы на Мисси в частности было, во-первых, то, что
очень вероятно можно бы было найти девушку имеющую еще гораздо больше достоинств, чем Мисси, и потому более достойную его, и, во-вторых, то, что ей было 27 лет, и потому, наверное, у нее были
уже прежние любови, — и эта мысль была мучительной для Нехлюдова.
— Как было? — вдруг быстро начала Маслова. — Приехала в гостиницу, провели меня в номер, там он был, и
очень уже пьяный. — Она с особенным выражением ужаса, расширяя глаза, произносила слово он. — Я хотела уехать, он не пустил.
Он был уверен, что его чувство к Катюше есть только одно из проявлений наполнявшего тогда всё его существо чувства радости жизни, разделяемое этой милой, веселой девочкой. Когда же он уезжал, и Катюша, стоя на крыльце с тетушками, провожала его своими черными, полными слез и немного косившими глазами, он почувствовал однако, что покидает что-то прекрасное, дорогое, которое никогда
уже не повторится. И ему стало
очень грустно.
Тогда женщина представлялась таинственным и прелестным, именно этой таинственностью прелестным существом, — теперь значение женщины, всякой женщины, кроме своих семейных и жен друзей, было
очень определенное: женщина была одним из лучших орудий испытанного
уже наслаждения.
— Да, как же, князь Нехлюдов?
Очень приятно, мы
уже встречались, — сказал председатель, пожимая руку и с удовольствием вспоминая, как хорошо и весело он танцовал — лучше всех молодых — в тот вечер, как встретился с Нехлюдовым. — Чем могу служить?
— Ну, а что же ваша картина, она
очень интересует меня, — прибавила она. — Если бы не моя немощь,
уж я давно бы была у вас.
— Да он
уже не
очень молодой.
Сначала арестанты кланялись на каждом перерыве, но потом они стали
уже кланяться через раз, а то и через два, и все были
очень рады, когда все похвалы окончились, и священник, облегченно вздохнув, закрыл книжечку и ушел за перегородку.
Благодаря ей, может быть, и мне, без ложной скромности скажу, удалось всё изменить, и изменить так, что нет
уже тех ужасов, которые были прежде, а им прямо там
очень хорошо.
Не успел Нехлюдов спросить швейцара о том, где Михаил Иванович (Масленников), как он сам показался на ковровой лестнице, провожая
очень важного гостя, такого, какого он провожал
уже не до площадки, а до самого низа.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно о стриженой, а она
уж велит своему мужу. И он сделает. Ты не думай, что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.] Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь дома. Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь знаю, и Элен и вы все
очень отстали в этом. Так до свиданья.
Уже лет восемь всякий раз без ошибки, как только он доходил до этого места своей
очень нравившейся ему речи, он чувствовал спазму в горле, щипание в носу, и из глаз текли слезы.
Но для того, чтобы сделать это кажущееся столь неважным дело, надо было
очень много: надо было, кроме того, что стать в постоянную борьбу со всеми близкими людьми, надо было еще изменить всё свое положение, бросить службу и пожертвовать всей той пользой людям, которую он думал, что приносит на этой службе
уже теперь и надеялся еще больше приносить в будущем.
Отворив дверь из коридора, мать-Шустова ввела Нехлюдова в маленькую комнатку, где перед столом на диванчике сидела невысокая полная девушка в полосатой ситцевой кофточке и с вьющимися белокурыми волосами, окаймлявшими ее круглое и
очень бледное, похожее на мать, лицо. Против нее сидел, согнувшись вдвое на кресле, в русской, с вышитым воротом рубашке молодой человек с черными усиками и бородкой. Они оба, очевидно, были так увлечены разговором, что оглянулись только тогда, когда Нехлюдов
уже вошел в дверь.
— Да, я
очень рад был, что ее можно было освободить, — спокойно сказал он, кивая головой и совсем
уже иронически, как показалось Нехлюдову, улыбаясь под усами. — Я пойду курить.
— Я думаю, обижен простой народ, — сказала она, вся вспыхнув, —
очень уж обижен простой народ.
Несмотря на то, что Новодворов был
очень уважаем всеми революционерами, несмотря на то, что он был
очень учен и считался
очень умным, Нехлюдов причислял его к тем революционерам, которые, будучи по нравственным своим качествам ниже среднего уровня, были гораздо ниже его. Умственные силы этого человека — его числитель — были большие; но мнение его о себе — его знаменатель — было несоизмеримо огромное и давно
уже переросло его умственные силы.
Я лег на диван, завернувшись в шинель и оставив свечу на лежанке, скоро задремал и проспал бы спокойно, если б,
уж очень поздно, Максим Максимыч, взойдя в комнату, не разбудил меня. Он бросил трубку на стол, стал ходить по комнате, шевырять в печи, наконец лег, но долго кашлял, плевал, ворочался…
Неточные совпадения
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь,
уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После
уже офицер, который мне
очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Вчерашнего дни я…» Ну, тут
уж пошли дела семейные: «…сестра Анна Кириловна приехала к нам с своим мужем; Иван Кирилович
очень потолстел и всё играет на скрипке…» — и прочее, и прочее.
Городничий,
уже постаревший на службе и
очень неглупый по-своему человек.
Прыщ был
уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще
очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
Последствия этих заблуждений сказались
очень скоро.
Уже в 1815 году в Глупове был чувствительный недород, а в следующем году не родилось совсем ничего, потому что обыватели, развращенные постоянной гульбой, до того понадеялись на свое счастие, что, не вспахав земли, зря разбросали зерно по целине.