Неточные совпадения
«Этот протоиереев сын сейчас
станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем лице такую печаль, которая
была бы естественна только, если бы он сейчас узнал о смерти всех родных, отошел от него и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
После чая
стали по скошенному уже лужку перед домом играть в горелки. Взяли и Катюшу. Нехлюдову после нескольких перемен пришлось бежать с Катюшей. Нехлюдову всегда
было приятно видеть Катюшу, но ему и в голову не приходило, что между ним и ею могут
быть какие-нибудь особенные отношения.
Если бы Нехлюдов тогда ясно сознал бы свою любовь к Катюше и в особенности если бы тогда его
стали бы убеждать в том, что он никак не может и не должен соединить свою судьбу с такой девушкой, то очень легко могло бы случиться, что он, с своей прямолинейностью во всем, решил бы, что нет никаких причин не жениться на девушке, кто бы она ни
была, если только он любит ее. Но тетушки не говорили ему про свои опасения, и он так и уехал, не сознав своей любви к этой девушке.
Он
был уверен, что его чувство к Катюше
есть только одно из проявлений наполнявшего тогда всё его существо чувства радости жизни, разделяемое этой милой, веселой девочкой. Когда же он уезжал, и Катюша, стоя на крыльце с тетушками, провожала его своими черными, полными слез и немного косившими глазами, он почувствовал однако, что покидает что-то прекрасное, дорогое, которое никогда уже не повторится. И ему
стало очень грустно.
Перестал же он верить себе, а
стал верить другим потому, что жить, веря себе,
было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос надо решать всегда не в пользу своего животного я, ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря же другим, решать нечего
было, всё уже
было решено и решено
было всегда против духовного и в пользу животного я.
Когда он
был девственником и хотел остаться таким до женитьбы, то родные его боялись за его здоровье, и даже мать не огорчилась, а скорее обрадовалась, когда узнала, что он
стал настоящим мужчиной и отбил какую-то французскую даму у своего товарища.
Черная, гладкая, блестящая головка, белое платье с складками, девственно охватывающее ее стройный
стан и невысокую грудь, и этот румянец, и эти нежные, чуть-чуть от бессонной ночи косящие глянцовитые черные глаза, и на всем ее существе две главные черты: чистота девственности любви не только к нему, — он знал это, — но любви ко всем и ко всему, не только хорошему, что только
есть в мире, — к тому нищему, с которым она поцеловалась.
Нехлюдов пустил ее, и ему
стало на мгновенье не только неловко и стыдно, но гадко на себя. Ему бы надо
было поверить себе, но он не понял, что эта неловкость и стыд
были самые добрые чувства его души, просившиеся наружу, а, напротив, ему показалось, что это говорит в нем его глупость, что надо делать, как все делают.
На дворе
было светлее; внизу на реке треск и звон и сопенье льдин еще усилились, и к прежним звукам прибавилось журчанье. Туман же
стал садиться вниз, и из-за стены тумана выплыл ущербный месяц, мрачно освещая что-то черное и страшное.
Потом, когда он предположил, что присяжные уже достаточно прониклись этими истинами, он
стал развивать другую истину о том, что убийством называется такое действие, от которого происходит смерть человека, что отравление поэтому тоже
есть убийство.
По всему тому, что происходило на судебном следствии, и по тому, как знал Нехлюдов Маслову, он
был убежден, что она не виновна ни в похищении ни в отравлении, и сначала
был и уверен, что все признают это; но когда он увидал, что вследствие неловкой защиты купца, очевидно основанной на том, что Маслова физически нравилась ему, чего он и не скрывал, и вследствие отпора на этом именно основании старшины и, главное, вследствие усталости всех решение
стало склоняться к обвинению, он хотел возражать, но ему страшно
было говорить за Маслову, — ему казалось, что все сейчас узнают его отношения к ней.
И раздражительность его сообщилась старшине, который вследствие этого особенно упорно
стал отстаивать свое противоположное мнение, но Петр Герасимович говорил так убедительно, что большинство согласилось с ним, признав, что Маслова не участвовала в похищении денег и перстня, что перстень
был ей подарен.
Беседа с адвокатом и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще более успокоили его. Он вышел на двор. Погода
была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему
стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
Она молча, вопросительно посмотрела на него, и ему
стало совестно. «В самом деле, приехать к людям для того, чтобы наводить на них скуку», подумал он о себе и, стараясь
быть любезным, сказал, что с удовольствием пойдет, если княгиня примет.
Нехлюдов испытал чувство подобное тому, которое должна испытывать лошадь, когда ее оглаживают, чтобы надеть узду и вести запрягать. А ему нынче больше, чем когда-нибудь,
было неприятно возить. Он извинился, что ему надо домой, и
стал прощаться. Мисси дольше обыкновенного удержала его руку.
Так он очищался и поднимался несколько раз; так это
было с ним в первый раз, когда он приехал на лето к тетушкам. Это
было самое живое, восторженное пробуждение. И последствия его продолжались довольно долго. Потом такое же пробуждение
было, когда он бросил статскую службу и, желая жертвовать жизнью, поступил во время войны в военную службу. Но тут засорение произошло очень скоро. Потом
было пробуждение, когда он вышел в отставку и, уехав за границу,
стал заниматься живописью.
Но ей пришлось еще долго ждать, потому что секретарь, которому надо
было отпустить ее, забыв про подсудимых, занялся разговором и даже спором о запрещенной
статье с одним из адвокатов.
Напиток
был совсем холоден и отзывался больше жестью, чем чаем, но Маслова налила кружку и
стала запивать калач.
Другой свидетель, пострадавший старичок, домовладелец и собственник половиков, очевидно желчный человек, когда его спрашивали, признает ли он свои половики, очень неохотно признал их своими; когда же товарищ прокурора
стал допрашивать его о том, какое употребление он намерен
был сделать из половиков, очень ли они ему
были нужны, он рассердился и отвечал...
Ведь очевидно, что мальчик этот не какой-то особенный злодей, а самый обыкновенный — это видят все — человек, и что
стал он тем, что
есть, только потому, что находился в таких условиях, которые порождают таких людей. И потому, кажется, ясно, что, для того чтобы не
было таких мальчиков, нужно постараться уничтожить те условия, при которых образуются такие несчастные существа.
Она решила, что сделает так. Но тут же, как это и всегда бывает в первую минуту затишья после волнения, он, ребенок — его ребенок, который
был в ней, вдруг вздрогнул, стукнулся и плавно потянулся и опять
стал толкаться чем-то тонким, нежным и острым. И вдруг всё то, что за минуту так мучало ее, что, казалось, нельзя
было жить, вся злоба на него и желание отомстить ему хоть своей смертью, — всё это вдруг отдалилось. Она успокоилась, оправилась, закуталась платком и поспешно пошла домой.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о Боге и добре
были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают, надо
было не думать об этом.
Станет скучно — покурила или
выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
Из другой камеры вышли другие арестантки, и все
стали в два ряда коридора, причем женщины заднего ряда должны
были класть руки на плечи женщин первого ряда. Всех пересчитали.
Их место
было направо, и они, теснясь и напирая друг на дружку,
стали устанавливаться.
Некоторое время в церкви
было молчание, и слышались только сморкание, откашливание, крик младенцев и изредка звон цепей. Но вот арестанты, стоявшие посередине, шарахнулись, нажались друг на друга, оставляя дорогу посередине, и по дороге этой прошел смотритель и
стал впереди всех, посередине церкви.
Особенная эта служба состояла в том, что священник,
став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными руками) того самого Бога, которого он
ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то
петь, не то говорить следующие слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя, молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
Сначала арестанты кланялись на каждом перерыве, но потом они
стали уже кланяться через раз, а то и через два, и все
были очень рады, когда все похвалы окончились, и священник, облегченно вздохнув, закрыл книжечку и ушел за перегородку.
И потому он стоял неподвижно, прямо, усердно кланялся и крестился, старался умилиться, когда
пели «Иже херувимы», а когда
стали причащать детей, вышел вперед и собственноручно поднял мальчика, которого причащали, и подержал его.
Он испытывал к ней теперь чувство такое, какого он никогда не испытывал прежде ни к ней ни к кому-либо другому, в котором не
было ничего личного: он ничего не желал себе от нее, а желал только того, чтобы она перестала
быть такою, какою она
была теперь, чтобы она пробудилась и
стала такою, какою она
была прежде.
При первом свидании Нехлюдов ожидал, что, увидав его, узнав его намерение служить ей и его раскаяние, Катюша обрадуется и умилится и
станет опять Катюшей, но, к ужасу своему, он увидал, что Катюши не
было, а
была одна Маслова. Это удивило и ужаснуло его.
«В-третьих, в заключительном слове своем председатель, вопреки категорического требования 1 пункта 801
статьи Устава уголовного судопроизводства, не разъяснил присяжным заседателям, из каких юридических элементов слагается понятие о виновности и не сказал им, что они имеют право, признав доказанным факт дачи Масловою яду Смелькову, не вменить ей это деяние в вину за отсутствием у нее умысла на убийство и таким образом признать ее виновною не в уголовном преступлении, а лишь в проступке — неосторожности, последствием коей, неожиданным для Масловой,
была смерть купца», Это вот главное.
Маслова обвинялась в умышленном отравлении Смелькова с исключительно корыстною целью, каковая являлась единственным мотивом убийства, присяжные же в ответе своем отвергли цель ограбления и участие Масловой в похищении ценностей, из чего очевидно
было, что они имели в виду отвергнуть и умысел подсудимой на убийство и лишь по недоразумению, вызванному неполнотою заключительного слова председателя, не выразили этого надлежащим образом в своем ответе, а потому такой ответ присяжных безусловно требовал применения 816 и 808
статей Устава уголовного судопроизводства, т. е. разъяснения присяжным со стороны председателя сделанной ими ошибки и возвращения к новому совещанию и новому ответу на вопрос о виновности подсудимой», — прочел Фанарин.
Проснувшись на другой день утром, Нехлюдов вспомнил всё то, что
было накануне, и ему
стало страшно.
— Да так, вы сами виноваты, — слегка улыбаясь, сказал смотритель. — Князь, не давайте вы ей прямо денег. Если желаете, давайте мне. Всё
будет принадлежать ей. А то вчера вы ей, верно, дали денег, она достала вина — никак не искоренишь этого зла — и сегодня напилась совсем, так что даже буйная
стала.
Нехлюдов слушал и вместе с тем оглядывал и низкую койку с соломенным тюфяком, и окно с толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и ему всё
становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы
было правда то, что рассказывал этот добродушный человек, — так
было ужасно думать, что могли люди ни за что, только за то, что его же обидели, схватить человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место.
Нехлюдов
стал спрашивать ее о том, как она попала в это положение. Отвечая ему, она с большим оживлением
стала рассказывать о своем деле. Речь ее
была пересыпана иностранными словами о пропагандировании, о дезорганизации, о группах и секциях и подсекциях, о которых она
была, очевидно, вполне уверена, что все знали, а о которых Нехлюдов никогда не слыхивал.
Молодой человек всё вертел бумажку, и лицо его
становилось всё более и более злым, — так велики
были усилия, которые он делал, чтобы не заразиться чувством матери.
— Я не
стану, — отвечала Маслова. —
Пейте сами.
Надо
было его удержать, но он не только слез, но сделался Масловой и
стал упрекать его: «Я каторжная, а вы князь».
И вдруг Нехлюдов вспомнил, что точно так же он когда-то давно, когда он
был еще молод и невинен, слышал здесь на реке эти звуки вальков по мокрому белью из-за равномерного шума мельницы, и точно так же весенний ветер шевелил его волосами на мокром лбу и листками на изрезанном ножом подоконнике, и точно так же испуганно пролетела мимо уха муха, и он не то что вспомнил себя восемнадцатилетним мальчиком, каким он
был тогда, но почувствовал себя таким же, с той же свежестью, чистотой и исполненным самых великих возможностей будущим и вместе с тем, как это бывает во сне, он знал, что этого уже нет, и ему
стало ужасно грустно.
Почти вся хата
была занята
станом, который, в то время как вошел Нехлюдов, стукнувшись головой в низкую дверь, старуха только что улаживала с своей старшей внучкой.
— И старый же ты
стал, ваше сиятельство; то как репей хороший
был, а теперь что! Тоже забота, видно.
Нехлюдов вышел из сада и подошел к крыльцу, у которого стояли две растрепанные бабы, из которых одна, очевидно,
была на сносе беременна. На ступеньках крыльца, сложив руки в карманы парусинного пальто, стоял приказчик. Увидав барина, бабы замолчали и
стали оправлять сбившиеся платки на головах, а приказчик вынул руки из карманов и
стал улыбаться.
Приказчик тяжело вздохнул и потом опять
стал улыбаться. Теперь он понял. Он понял, что Нехлюдов человек не вполне здравый, и тотчас же начал искать в проекте Нехлюдова, отказывавшегося от земли, возможность личной пользы и непременно хотел понять проект так, чтобы ему можно
было воспользоваться отдаваемой землей.
Нехлюдов продолжал говорить о том, как доход земли должен
быть распределен между всеми, и потому он предлагает им взять землю и платить зa нее цену, какую они назначат, в общественный капитал, которым они же
будут пользоваться. Продолжали слышаться слова одобрения и согласия, но серьезные лица крестьян
становились всё серьезнее и серьезнее, и глаза, смотревшие прежде на барина, опускались вниз, как бы не желая стыдить его в том, что хитрость его понята всеми, и он никого не обманет.
Особенно горячо
стали отказываться, когда Нехлюдов упомянул о том, что составит условие, в котором подпишется он, и они должны
будут подписаться.
— Даром землю отдам, только подпишись. Мало они нашего брата околпачивали. Нет, брат, шалишь, нынче мы и сами понимать
стали, — добавил он и
стал подзывать отбившегося стригуна-жеребенка. — Коняш, коняш! — кричал он, остановив лошадь и оглядываясь назад, но стригун
был не назади, а сбоку, — ушел в луга.
Нехлюдов вспомнил, как он в Кузминском
стал обдумывать свою жизнь, решать вопросы о том, что и как он
будет делать, и вспомнил, как он запутался в этих вопросах и не мог решить их: столько
было соображений по каждому вопросу.
— А плата должна
быть такая, чтобы
было не дорого и не дешево… Если дорого, то не выплатят, и убытки
будут, а если дешево, все
станут покупать друг у друга,
будут торговать землею. Вот это самое я хотел сделать у вас.
Одни из этих людей сумели воспользоваться городскими условиями и
стали такие же, как и господа, и радовались своему положению; другие же
стали в городе в еще худшие условия, чем в деревне, и
были еще более жалки.