Неточные совпадения
Когда все это
было внесено, кучер Селифан отправился на конюшню возиться около лошадей, а лакей Петрушка
стал устроиваться в маленькой передней, очень темной конурке, куда уже успел притащить свою шинель и вместе с нею какой-то свой собственный запах, который
был сообщен и принесенному вслед за тем мешку с разным лакейским туалетом.
Проходивший поп снял шляпу, несколько мальчишек в замаранных рубашках протянули руки, приговаривая: «Барин, подай сиротинке!» Кучер, заметивши, что один из них
был большой охотник
становиться на запятки, хлыснул его кнутом, и бричка пошла прыгать по камням.
Манилов
был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку и долго смотрели молча один другому в глаза, в которых видны
были навернувшиеся слезы. Манилов никак не хотел выпустить руки нашего героя и продолжал жать ее так горячо, что тот уже не знал, как ее выручить. Наконец, выдернувши ее потихоньку, он сказал, что не худо бы купчую совершить поскорее и хорошо бы, если бы он сам понаведался в город. Потом взял шляпу и
стал откланиваться.
Дождь, однако же, казалось, зарядил надолго. Лежавшая на дороге пыль быстро замесилась в грязь, и лошадям ежеминутно
становилось тяжелее тащить бричку. Чичиков уже начинал сильно беспокоиться, не видя так долго деревни Собакевича. По расчету его, давно бы пора
было приехать. Он высматривал по сторонам, но темнота
была такая, хоть глаз выколи.
Он
стал припоминать себе: кто бы это
был, и наконец вспомнил, что это
была хозяйка.
—
Есть из чего сердиться! Дело яйца выеденного не стоит, а я
стану из-за него сердиться!
Чичиков уверил ее, что не завезет, и Коробочка, успокоившись, уже
стала рассматривать все, что
было во дворе ее; вперила глаза на ключницу, выносившую из кладовой деревянную побратиму [Побратима — «шарообразный сосуд деревянный, с узким горлом; кладут мед, варенье».
Может
быть,
станешь даже думать: да полно, точно ли Коробочка стоит так низко на бесконечной лестнице человеческого совершенствования?
Селифан помог взлезть девчонке на козлы, которая,
ставши одной ногой на барскую ступеньку, сначала запачкала ее грязью, а потом уже взобралась на верхушку и поместилась возле него. Вслед за нею и сам Чичиков занес ногу на ступеньку и, понагнувши бричку на правую сторону, потому что
был тяжеленек, наконец поместился, сказавши...
Может
быть, назовут его характером избитым,
станут говорить, что теперь нет уже Ноздрева.
Увы! несправедливы
будут те, которые
станут говорить так.
Ноздрев
был среди их совершенно как отец среди семейства; все они, тут же пустивши вверх хвосты, зовомые у собачеев прави́лами, полетели прямо навстречу гостям и
стали с ними здороваться.
— Здесь Ноздрев, схвативши за руку Чичикова,
стал тащить его в другую комнату, и как тот ни упирался ногами в пол и ни уверял, что он знает уже, какая шарманка, но должен
был услышать еще раз, каким образом поехал в поход Мальбруг.
— Продать я не хочу, это
будет не по-приятельски. Я не
стану снимать плевы с черт знает чего. В банчик — другое дело. Прокинем хоть талию! [Талия — карточная игра.]
Откуда возьмется и надутость и чопорность,
станет ворочаться по вытверженным наставлениям,
станет ломать голову и придумывать, с кем и как, и сколько нужно говорить, как на кого смотреть, всякую минуту
будет бояться, чтобы не сказать больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем, что
станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт знает что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы знать, чьих она? что, как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным на службе?
Двести тысячонок так привлекательно
стали рисоваться в голове его, что он внутренно начал досадовать на самого себя, зачем в продолжение хлопотни около экипажей не разведал от форейтора или кучера, кто такие
были проезжающие.
— Да знаете ли, из чего это все готовится? вы
есть не
станете, когда узнаете.
Что именно находилось в куче, решить
было трудно, ибо пыли на ней
было в таком изобилии, что руки всякого касавшегося
становились похожими на перчатки; заметнее прочего высовывался оттуда отломленный кусок деревянной лопаты и старая подошва сапога.
Во владельце
стала заметнее обнаруживаться скупость, сверкнувшая в жестких волосах его седина, верная подруга ее, помогла ей еще более развиться; учитель-француз
был отпущен, потому что сыну пришла пора на службу; мадам
была прогнана, потому что оказалась не безгрешною в похищении Александры Степановны; сын,
будучи отправлен в губернский город, с тем чтобы узнать в палате, по мнению отца, службу существенную, определился вместо того в полк и написал к отцу уже по своем определении, прося денег на обмундировку; весьма естественно, что он получил на это то, что называется в простонародии шиш.
Одинокая жизнь дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и чем более пожирает, тем
становится ненасытнее; человеческие чувства, которые и без того не
были в нем глубоки, мелели ежеминутно, и каждый день что-нибудь утрачивалось в этой изношенной развалине.
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель,
было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее
становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно
было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно
было притронуться: они обращались в пыль.
А между тем в хозяйстве доход собирался по-прежнему: столько же оброку должен
был принесть мужик, таким же приносом орехов обложена
была всякая баба; столько же поставов холста должна
была наткать ткачиха, — все это сваливалось в кладовые, и все
становилось гниль и прореха, и сам он обратился наконец в какую-то прореху на человечестве.
Черты такого необыкновенного великодушия
стали ему казаться невероятными, и он подумал про себя: «Ведь черт его знает, может
быть, он просто хвастун, как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке не уверен: сегодня жив, а завтра и бог весть.
Наконец бричка, сделавши порядочный скачок, опустилась, как будто в яму, в ворота гостиницы, и Чичиков
был встречен Петрушкою, который одною рукою придерживал полу своего сюртука, ибо не любил, чтобы расходились полы, а другою
стал помогать ему вылезать из брички. Половой тоже выбежал, со свечою в руке и салфеткою на плече. Обрадовался ли Петрушка приезду барина, неизвестно, по крайней мере, они перемигнулись с Селифаном, и обыкновенно суровая его наружность на этот раз как будто несколько прояснилась.
Как бы то ни
было, цель человека все еще не определена, если он не
стал наконец твердой стопою на прочное основание, а не на какую-нибудь вольнодумную химеру юности.
Гости,
выпивши по рюмке водки темного оливкового цвета, какой бывает только на сибирских прозрачных камнях, из которых режут на Руси печати, приступили со всех сторон с вилками к столу и
стали обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто на икру, кто на семгу, кто на сыр.
Но вообще они
были народ добрый, полны гостеприимства, и человек, вкусивший с ними хлеба-соли или просидевший вечер за вистом, уже
становился чем-то близким, тем более Чичиков с своими обворожительными качествами и приемами, знавший в самом деле великую тайну нравиться.
Нельзя сказать, чтобы это нежное расположение к подлости
было почувствовано дамами; однако же в многих гостиных
стали говорить, что, конечно, Чичиков не первый красавец, но зато таков, как следует
быть мужчине, что
будь он немного толще или полнее, уж это
было бы нехорошо.
Дамы
были очень довольны и не только отыскали в нем кучу приятностей и любезностей, но даже
стали находить величественное выражение в лице, что-то даже марсовское и военное, что, как известно, очень нравится женщинам.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не то, что у всех, —
есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди
будут совершенно восхищены и то и дело
станут повторять в то время, когда она
будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы господа такого рода, то
есть не так чтобы толстые, однако ж и не то чтобы тонкие, способны
были к любви; но при всем том здесь
было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам не мог себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом,
стал на несколько минут как будто где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
Есть случаи, где женщина, как ни слаба и бессильна характером в сравнении с мужчиною, но
становится вдруг тверже не только мужчины, но и всего что ни
есть на свете.
Негодованье росло, и дамы
стали говорить о нем в разных углах самым неблагоприятным образом; а бедная институтка
была уничтожена совершенно, и приговор ее уже
был подписан.
За ужином тоже он никак не
был в состоянии развернуться, несмотря на то что общество за столом
было приятное и что Ноздрева давно уже вывели; ибо сами даже дамы наконец заметили, что поведение его чересчур
становилось скандалезно.
Посреди котильона он сел на пол и
стал хватать за полы танцующих, что
было уже ни на что не похоже, по выражению дам.
— Кто ж
станет носить после Прасковьи Федоровны? Это уже слишком странно
будет с вашей стороны, если вы чужих предпочтете своим.
— Ну, слушайте же, что такое эти мертвые души, — сказала дама приятная во всех отношениях, и гостья при таких словах вся обратилась в слух: ушки ее вытянулись сами собою, она приподнялась, почти не сидя и не держась на диване, и, несмотря на то что
была отчасти тяжеловата, сделалась вдруг тонее,
стала похожа на легкий пух, который вот так и полетит на воздух от дуновенья.
Сюжет
становился ежеминутно занимательнее, принимал с каждым днем более окончательные формы и наконец, так как
есть, во всей своей окончательности, доставлен
был в собственные уши губернаторши.
Дело, казалось бы, обделано
было кругло, но чиновники, неизвестно почему,
стали думать, что, верно, об этих мертвых душах идет теперь дело.
Однако ж минуту спустя он тут же
стал хитрить и попробовал
было вывернуться, говоря, что, впрочем, в Англии очень усовершенствована механика, что видно по газетам, как один изобрел деревянные ноги таким образом, что при одном прикосновении к незаметной пружинке уносили эти ноги человека бог знает в какие места, так что после нигде и отыскать его нельзя
было.
Уже
стал он
было в сенях поспешно сбрасывать с себя шинель, как швейцар поразил его совершенно неожиданными словами...
Уже начинал
было он полнеть и приходить в те круглые и приличные формы, в каких читатель застал его при заключении с ним знакомства, и уже не раз, поглядывая в зеркало, подумывал он о многом приятном: о бабенке, о детской, и улыбка следовала за такими мыслями; но теперь, когда он взглянул на себя как-то ненароком в зеркало, не мог не вскрикнуть: «Мать ты моя пресвятая! какой же я
стал гадкий!» И после долго не хотел смотреться.
Правда, в таком характере
есть уже что-то отталкивающее, и тот же читатель, который на жизненной своей дороге
будет дружен с таким человеком,
будет водить с ним хлеб-соль и проводить приятно время,
станет глядеть на него косо, если он очутится героем драмы или поэмы.
Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и
становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни
есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства.
Но хуже всего
было то, что потерялось уваженье к начальству и власти:
стали насмехаться и над наставниками, и над преподавателями, директора
стали называть Федькой, Булкой и другими разными именами; завелись такие дела, что нужно
было многих выключить и выгнать.
Андрей Иванович Тентетников не мог бы никак рассказать, как это случилось, что с первого же дни он
стал с ней так, как бы знаком
был вечно.
Генерал смутился. Собирая слова и мысли,
стал он говорить, хотя несколько несвязно, что слово ты
было им сказано не в том смысле, что старику иной раз позволительно сказать молодому человеку ты(о чине своем он не упомянул ни слова).
Потухнул свет, на минуту
было перед ним блеснувший, и последовавшие за ним сумерки
стали еще сумрачней.
Даже как бы еще приятнее
стал он в поступках и оборотах, еще ловче подвертывал под ножку ножку, когда садился в кресла; еще более
было мягкости в выговоре речей, осторожной умеренности в словах и выраженьях, более уменья держать себя и более такту во всем.
— Справедливо изволили заметить, ваше превосходительство. Но представьте же теперь мое положение… — Тут Чичиков, понизивши голос,
стал говорить как бы по секрету: — У него в доме, ваше превосходительство,
есть ключница, а у ключницы дети. Того и смотри, все перейдет им.