— Ну, вот таким манером, братец ты мой, узналось дело. Взяла матушка лепешку эту самую, «иду, — говорит, — к уряднику». Батюшка у меня старик правильный. «Погоди, — говорит, — старуха, бабенка — робенок вовсе, сама не знала, что делала, пожалеть надо. Она, може, опамятуется». Куды тебе,
не приняла слов никаких. «Пока мы ее держать будем, она, — говорит, — нас, как тараканов, изведет». Убралась, братец ты мой, к уряднику. Тот сейчас взбулгачился к нам… Сейчас понятых.
Неточные совпадения
Тетка, видя на ней модное платье, накидку и шляпу, с уважением
приняла ее и уже
не смела предлагать ей поступить в прачки, считая, что она теперь стала на высшую ступень жизни.
А между тем он несомненно признавал это свое превосходство и
принимал выказываемые ему знаки уважения как должное и оскорблялся, когда этого
не было.
Казалось, всё было сказано. Но председатель никак
не мог расстаться с своим правом говорить — так ему приятно было слушать внушительные интонации своего голоса — и нашел нужным еще сказать несколько слов о важности того права, которое дано присяжным, и о том, как они должны с вниманием и осторожностью пользоваться этим правом и
не злоупотреблять им, о том, что они
принимали присягу, что они — совесть общества, и что тайна совещательной комнаты должна быть священна, и т. д., и т. д.
— Прежде всего я буду вас просить, — сказал Нехлюдов, — о том, чтобы никто
не знал, что я
принимаю участие в этом деле.
Она восьмой год при гостях лежала, в кружевах и лентах, среди бархата, позолоты, слоновой кости, бронзы, лака и цветов и никуда
не ездила и
принимала, как она говорила, только «своих друзей», т. е. всё то, что, по ее мнению, чем-нибудь выделялось из толпы.
— Я про себя
не думаю. Я покойницей так облагодетельствована, что ничего
не желаю. Меня Лизанька зовет (это была ее замужняя племянница), я к ней и поеду, когда
не нужна буду. Только вы напрасно
принимаете это к сердцу, — со всеми это бывает.
— Господа! Пожалуйста, пожалуйста!
Не вынудьте меня
принять меры строгости, — говорил смотритель, повторяя несколько раз одно и то же. — Пожалуйста, да ну, пожалуйста! — говорил он слабо и нерешительно. — Что ж это? Уж давно пора. Ведь этак невозможно. Я последний раз говорю, — повторял он уныло, то закуривая, то туша свою мариландскую папироску.
— Что ж, мы с ним в законе, — сказала Федосья. — А ему зачем закон
принимать, коли
не жить?
Адвокат
принял Нехлюдова
не в очередь и тотчас разговорился о деле Меньшовых, которое он прочел, и был возмущен неосновательностью обвинения.
Они говорили о несправедливости власти, о страданиях несчастных, о бедности народа, но, в сущности, глаза их, смотревшие друг на друга под шумок разговора,
не переставая спрашивали: «можешь любить меня?», и отвечали: «могу», и половое чувство,
принимая самые неожиданные и радужные формы, влекло их друг к другу.
Не успел Нехлюдов назвать себя, как лицо женщины
приняло испуганное и радостное выражение.
— Я вчера, когда ушел от вас, хотел вернуться и покаяться, но
не знал, как он
примет, — сказал Нехлюдов. — Я нехорошо говорил с твоим мужем, и меня это мучало, — сказал он.
— Ты говоришь о моем намерении жениться на Катюше? Так видишь ли, я решил это сделать, но она определенно и твердо отказала мне, — сказал он, и голос его дрогнул, как дрожал всегда, когда он говорил об этом. — Она
не хочет моей жертвы и сама жертвует, для нее, в ее положении, очень многим, и я
не могу
принять этой жертвы, если это минутное. И вот я еду за ней и буду там, где она будет, и буду, сколько могу, помогать, облегчать ее участь.
Тоже
не может быть виноват и конвойный, которого обязанность состояла в том, чтобы счетом
принять там-то столько-то и там-то сдать столько же.
— Да, много интересного, — отвечал Нехлюдов, делая вид, что
не видит иронии, а
принимает это за любезность, и подошел к Крыльцову.
—…облегчить ее положение, — продолжал Симонсон. — Если она
не хочет
принять вашей помощи, пусть она
примет мою. Если бы она согласилась, я бы просил, чтобы меня сослали в ее место заключения. Четыре года —
не вечность. Я бы прожил подле нее и, может быть, облегчил бы ее участь… — опять он остановился от волненья.
Смотритель острога был очень высокий и толстый, величественный человек с усами и бакенбардами, загибающимися к углам рта. Он очень строго
принял Нехлюдова и прямо объявил, что посторонним лицам свиданья без разрешенья начальника он допустить
не может. На замечание Нехлюдова о том, что его пускали и в столицах, смотритель отвечал...
Неточные совпадения
Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете
принять?» Они, пентюхи, и
не знают, что такое значит «прикажете
принять».
Анна Андреевна. Помилуйте, я никак
не смею
принять на свой счет… Я думаю, вам после столицы вояжировка показалась очень неприятною.
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он
принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин
не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо
не готово.
Сначала он
принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему
не поедет, и что он
не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Я
не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня
приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно
приняли за главнокомандующего».