Неточные совпадения
Он прочел руководящую статью, в которой объяснялось, что в наше время совершенно напрасно поднимается вопль о том, будто бы радикализм угрожает поглотить все консервативные элементы и будто бы правительство обязано
принять меры для подавления революционной гидры, что, напротив, «по нашему мнению, опасность лежит
не в мнимой революционной гидре, а в упорстве традиционности, тормозящей прогресс», и т. д.
«Ах да!» Он опустил голову, и красивое лицо его
приняло тоскливое выражение. «Пойти или
не пойти?» говорил он себе. И внутренний голос говорил ему, что ходить
не надобно, что кроме фальши тут ничего быть
не может, что поправить, починить их отношения невозможно, потому что невозможно сделать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать стариком, неспособным любить. Кроме фальши и лжи, ничего
не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.
— Ну что же мне? Я
не могу ее
принять! — вскрикнула она.
— Да нехорошо. Ну, да я о себе
не хочу говорить, и к тому же объяснить всего нельзя, — сказал Степан Аркадьич. — Так ты зачем же приехал в Москву?… Эй,
принимай! — крикнул он Татарину.
Вероятно, чувствуя, что разговор
принимает слишком серьезный для гостиной характер, Вронский
не возражал, а, стараясь переменить предмет разговора, весело улыбнулся и повернулся к дамам.
Она знала Анну Аркадьевну, но очень мало, и ехала теперь к сестре
не без страху пред тем, как ее
примет эта петербургская светская дама, которую все так хвалили.
— Хорошо ли вы провели ночь? — сказал он, наклоняясь пред нею и пред мужем вместе и предоставляя Алексею Александровичу
принять этот поклон на свой счет и узнать его или
не узнать, как ему будет угодно.
— О, да! — сказала Анна, сияя улыбкой счастья и
не понимая ни одного слова из того, что говорила ей Бетси. Она перешла к большому столу и
приняла участие в общем разговоре.
Кроме хозяйства, требовавшего особенного внимания весною, кроме чтения, Левин начал этою зимой еще сочинение о хозяйстве, план которого состоял в том, чтобы характер рабочего в хозяйстве был
принимаем зa абсолютное данное, как климат и почва, и чтобы, следовательно, все положения науки о хозяйстве выводились
не из одних данных почвы и климата, но из данных почвы, климата и известного неизменного характера рабочего.
В полку
не только любили Вронского, но его уважали и гордились им, гордились тем, что этот человек, огромно-богатый, с прекрасным образованием и способностями, с открытою дорогой ко всякого рода успеху и честолюбия и тщеславия, пренебрегал этим всем и из всех жизненных интересов ближе всего
принимал к сердцу интересы полка и товарищества.
Листок в ее руке задрожал еще сильнее, но она
не спускала с него глаз, чтобы видеть, как он
примет это. Он побледнел, хотел что-то сказать, но остановился, выпустил ее руку и опустил голову. «Да, он понял всё значение этого события», подумала она и благодарно пожала ему руку.
— Вообще он скажет со своею государственною манерой и с ясностью и точностью, что он
не может отпустить меня, но
примет зависящие от него меры остановить скандал.
И, откинувшись в угол кареты, она зарыдала, закрываясь руками. Алексей Александрович
не пошевелился и
не изменил прямого направления взгляда. Но всё лицо его вдруг
приняло торжественную неподвижность мертвого, и выражение это
не изменилось во всё время езды до дачи. Подъезжая к дому, он повернул к ней голову всё с тем же выражением.
«Да, может быть, и это неприятно ей было, когда я подала ему плед. Всё это так просто, но он так неловко это
принял, так долго благодарил, что и мне стало неловко. И потом этот портрет мой, который он так хорошо сделал. А главное — этот взгляд, смущенный и нежный! Да, да, это так! — с ужасом повторила себе Кити. — Нет, это
не может,
не должно быть! Он так жалок!» говорила она себе вслед за этим.
В этом предположении утвердило Левина еще и то замечание, что брат его нисколько
не больше
принимал к сердцу вопросы об общем благе и о бессмертии души, чем о шахматной партии или об остроумном устройстве новой машины.
— Да, я теперь всё поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы этого
не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека,
принимает всё на слово, — у девушки бывает и может быть такое чувство, что она
не знает, что сказать.
Всё это было прекрасно, но Вронский знал, что в этом грязном деле, в котором он хотя и
принял участие только тем, что взял на словах ручательство зa Веневского, ему необходимо иметь эти 2500, чтоб их бросить мошеннику и
не иметь с ним более никаких разговоров.
К этому еще присоединилось присутствие в тридцати верстах от него Кити Щербацкой, которую он хотел и
не мог видеть, Дарья Александровна Облонская, когда он был у нее, звала его приехать: приехать с тем, чтобы возобновить предложение ее сестре, которая, как она давала чувствовать, теперь
примет его.
Что же касалось до предложения, сделанного Левиным, —
принять участие, как пайщику, вместе с работниками во всем хозяйственном предприятии, — то приказчик на это выразил только большое уныние и никакого определенного мнения, а тотчас заговорил о необходимости на завтра свезти остальные снопы ржи и послать двоить, так что Левин почувствовал, что теперь
не до этого.
Наивный мужик Иван скотник, казалось, понял вполне предложение Левина —
принять с семьей участие в выгодах скотного двора — и вполне сочувствовал этому предприятию. Но когда Левин внушал ему будущие выгоды, на лице Ивана выражалась тревога и сожаление, что он
не может всего дослушать, и он поспешно находил себе какое-нибудь
не терпящее отлагательства дело: или брался за вилы докидывать сено из денника, или наливать воду, или подчищать навоз.
Вронский видел, как он,
не оглядываясь, сел в карету,
принял в окно плед и бинокль и скрылся.
― Я сказал вам, что
не позволю вам
принимать вашего любовника у себя.
― Зачем я говорю это? зачем? ― продолжал он также гневно. ― Чтобы вы знали, что, так как вы
не исполнили моей воли относительно соблюдения приличий, я
приму меры, чтобы положение это кончилось.
―
Не угодно ли? ― Он указал на кресло у письменного уложенного бумагами стола и сам сел на председательское место, потирая маленькие руки с короткими, обросшими белыми волосами пальцами, и склонив на бок голову. Но, только что он успокоился в своей позе, как над столом пролетела моль. Адвокат с быстротой, которой нельзя было ожидать от него, рознял руки, поймал моль и опять
принял прежнее положение.
Когда встали из-за стола, Левину хотелось итти за Кити в гостиную; но он боялся,
не будет ли ей это неприятно по слишком большой очевидности его ухаживанья за ней. Он остался в кружке мужчин,
принимая участие в общем разговоре, и,
не глядя на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды и то место, на котором она была в гостиной.
Сморщенное лицо Алексея Александровича
приняло страдальческое выражение; он взял ее за руку и хотел что-то сказать, но никак
не мог выговорить; нижняя губа его дрожала, но он всё еще боролся с своим волнением и только изредка взглядывал на нее. И каждый раз, как он взглядывал, он видел глаза ее, которые смотрели на него с такою умиленною и восторженною нежностью, какой он никогда
не видал в них.
— Бетси говорила, что граф Вронский желал быть у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она
не смотрела на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё, как это ни трудно было ей. — Я сказала, что я
не могу
принять его.
— Да нет, я
не могу его
принять, и это ни к чему
не… — Она вдруг остановилась и взглянула вопросительно на мужа (он
не смотрел на нее). — Одним словом, я
не хочу…
— Благодарю вас, княгиня, за ваше участие и советы. Но вопрос о том, может ли или
не может жена
принять кого-нибудь, она решит сама.
Развод, подробности которого он уже знал, теперь казался ему невозможным, потому что чувство собственного достоинства и уважение к религии
не позволяли ему
принять на себя обвинение в фиктивном прелюбодеянии и еще менее допустить, чтобы жена, прощенная и любимая им, была уличена и опозорена.
— Стива говорит, что он на всё согласен, но я
не могу
принять его великодушие, — сказала она, задумчиво глядя мимо лица Вронского. — Я
не хочу развода, мне теперь всё равно. Я
не знаю только, что он решит об Сереже.
Как ни часто и много слышали оба о
примете, что кто первый ступит на ковер, тот будет главой в семье, ни Левин, ни Кити
не могли об этом вспомнить, когда они сделали эти несколько шагов.
Он
не знал прежде Анны и был поражен ее красотой и еще более тою простотой, с которою она
принимала свое положение.
— Как что? — оскорбившись за то, что он как бы с неохотой и досадой
принимает ее предложение. — Отчего же мне
не ехать? Я тебе
не буду мешать. Я…
Только один больной
не выражал этого чувства, а, напротив, сердился за то, что
не привезли доктора, и продолжал
принимать лекарство и говорил о жизни.
Поняв чувства барина, Корней попросил приказчика прийти в другой раз. Оставшись опять один, Алексей Александрович понял, что он
не в силах более выдерживать роль твердости и спокойствия. Он велел отложить дожидавшуюся карету, никого
не велел
принимать и
не вышел обедать.
Воспоминание о том, как он
принял, возвращаясь со скачек, ее признание в неверности (то в особенности, что он требовал от нее только внешнего приличия, а
не вызвал на дуэль), как раскаяние, мучало его.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он
не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней за то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену брата. Ему казалось, что она
не бросит камня и с простотой и решительностью поедет к Анне и
примет ее.
Ты хочешь, чтобы я поехала к ней,
принимала бы ее и тем реабилитировала бы ее в обществе; но ты пойми, что я
не могу этого сделать.
— Да я
не считаю, чтоб она упала более, чем сотни женщин, которых вы
принимаете! — еще мрачнее перебил ее Вронский и молча встал, поняв, что решение невестки неизменно.
Но Левин ошибся,
приняв того, кто сидел в коляске, за старого князя. Когда он приблизился к коляске, он увидал рядом со Степаном Аркадьичем
не князя, а красивого полного молодого человека в шотландском колпачке, с длинными концами лент назади. Это был Васенька Весловский, троюродный брат Щербацких — петербургско-московский блестящий молодой человек, «отличнейший малый и страстный охотник», как его представил Степан Аркадьич.
Охотничья
примета, что если
не упущен первый зверь и первая птица, то поле будет счастливо, оказалась справедливою.
Анна была хозяйкой только по ведению разговора. И этот разговор, весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий и архитектор, лицах совершенно другого мира, старающихся
не робеть пред непривычною роскошью и
не могущих
принимать долгого участия в общем разговоре, этот трудный разговор Анна вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием, как замечала Дарья Александровна.
Вернувшись домой и найдя всех вполне благополучными и особенно милыми, Дарья Александровна с большим оживлением рассказывала про свою поездку, про то, как ее хорошо
принимали, про роскошь и хороший вкус жизни Вронских, про их увеселения и
не давала никому слова сказать против них.
Одни, к которым принадлежал Катавасов, видели в противной стороне подлый донос и обман; другие ― мальчишество и неуважение к авторитетам. Левин, хотя и
не принадлежавший к университету, несколько раз уже в свою бытность в Москве слышал и говорил об этом деле и имел свое составленное на этот счет мнение; он
принял участие в разговоре, продолжавшемся и на улице, пока все трое дошли до здания Старого Университета.
Сейчас же, еще за ухой, Гагину подали шампанского, и он велел наливать в четыре стакана. Левин
не отказался от предлагаемого вина и спросил другую бутылку. Он проголодался и ел и пил с большим удовольствием и еще с большим удовольствием
принимал участие в веселых и простых разговорах собеседников. Гагин, понизив голос, рассказывал новый петербургский анекдот, и анекдот, хотя неприличный и глупый, был так смешон, что Левин расхохотался так громко, что на него оглянулись соседи.
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые
не хотели
принимать его проектов и были причиной всего зла в России, что тогда уже близко было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
Но ему во всё это время было неловко и досадно, он сам
не знал отчего: оттого ли, что ничего
не выходило из каламбура: «было дело до Жида, и я дожида-лся», или от чего-нибудь другого. Когда же наконец Болгаринов с чрезвычайною учтивостью
принял его, очевидно торжествуя его унижением, и почти отказал ему, Степан Аркадьич поторопился как можно скорее забыть это. И, теперь только вспомнив, покраснел.
Встретив его взгляд, лицо Анны вдруг
приняло холодно-строгое выражение, как будто она говорила ему: «
не забыто. Всё то же».
Я знаю, что меня в моем положении
не может
принимать ни одна порядочная женщина.