Неточные совпадения
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным
не то, что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным то, что накануне получена была за номером с печатью и заголовком бумага о том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся в тюрьме подследственные арестанта —
две женщины и один мужчина.
История арестантки Масловой была очень обыкновенная история. Маслова была дочь незамужней дворовой женщины, жившей при своей матери-скотнице в деревне у
двух сестер-барышень помещиц. Незамужняя женщина эта рожала каждый год, и, как это обыкновенно делается по деревням, ребенка крестили, и потом мать
не кормила нежеланно появившегося, ненужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода.
Так жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша,
не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через
два года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
Повитуха взяла у нее за прожитье — за корм и зa чай — за
два месяца 40 рублей, 25 рублей пошли за отправку ребенка, 40 рублей повитуха выпросила себе взаймы на корову, рублей 20 разошлись так — на платья, на гостинцы, так что, когда Катюша выздоровела, денег у нее
не было, и надо было искать места.
Так что доводов было столько же за, сколько и против; по крайней мере, по силе своей доводы эти были равны, и Нехлюдов, смеясь сам над собою, называл себя Буридановым ослом. И всё-таки оставался им,
не зная, к какой из
двух вязанок обратиться.
«Ничто так
не поддерживает, как обливание водою и гимнастика», подумал он, ощупывая левой рукой с золотым кольцом на безымяннике напруженный бисепс правой. Ему оставалось еще сделать мулинэ (он всегда делал эти
два движения перед долгим сидением заседания), когда дверь дрогнула. Кто-то хотел отворить ее. Председатель поспешно положил гири на место и отворил дверь.
— Ваше имя? — со вздохом усталости обратился председатель ко второй подсудимой,
не глядя на нее и о чем-то справляясь в лежащей перед ним бумаге. Дело было настолько привычное для председателя, что для убыстрения хода дел он мог делать
два дела разом.
В то время Нехлюдов, воспитанный под крылом матери, в 19 лет был вполне невинный юноша. Он мечтал о женщине только как о жене. Все же женщины, которые
не могли, по его понятию, быть его женой, были для него
не женщины, а люди. Но случилось, что в это лето, в Вознесенье, к тетушкам приехала их соседка с детьми:
двумя барышнями, гимназистом и с гостившим у них молодым художником из мужиков.
И в Нехлюдове
не переставая в продолжение этих
двух дней до Пасхи шла внутренняя,
не сознаваемая им борьба.
Черная, гладкая, блестящая головка, белое платье с складками, девственно охватывающее ее стройный стан и невысокую грудь, и этот румянец, и эти нежные, чуть-чуть от бессонной ночи косящие глянцовитые черные глаза, и на всем ее существе
две главные черты: чистота девственности любви
не только к нему, — он знал это, — но любви ко всем и ко всему,
не только хорошему, что только есть в мире, — к тому нищему, с которым она поцеловалась.
Он догнал ее еще раз, опять обнял и поцеловал в шею. Этот поцелуй был совсем уже
не такой, как те первых
два поцелуя: один бессознательный за кустом сирени и другой нынче утром в церкви. Этот был страшен, и она почувствовала это.
В душе Нехлюдова в этот последний проведенный у тетушек день, когда свежо было воспоминание ночи, поднимались и боролись между собой
два чувства: одно — жгучие, чувственные воспоминания животной любви, хотя и далеко
не давшей того, что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание того, что им сделано что-то очень дурное, и что это дурное нужно поправить, и поправить
не для нее, а для себя.
Довольно долго эти
два странно смотрящие глаза смотрели на Нехлюдова, и, несмотря на охвативший его ужас, он
не мог отвести и своего взгляда от этих косящих глаз с ярко-белыми белками.
Он отвергал показание Масловой о том, что Бочкова и Картинкин были с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том, что показание ее, как уличенной отравительницы,
не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей, говорил адвокат, могли быть заработаны
двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда в день по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны, так как она была
не в нормальном состоянии. Отравление совершила одна Маслова.
— Про Щеглова
не знает! Щеглов
два раза с каторги бегал. Теперь поймали, да он уйдет. Его и надзиратели боятся, — говорила Хорошавка, передававшая записки арестантам и знавшая всё, что делается в тюрьме. — Беспременно уйдет.
Не спала Маслова и всё думала о том, что она каторжная, — и уж ее
два раза назвали так: назвала Бочкова и назвала рыжая, — и
не могла привыкнуть к этой мысли. Кораблева, лежавшая к ней спиной, повернулась.
— Нет,
не понадобятся, Аграфена Петровна, наверное
не понадобятся, — сказал Нехлюдов, отвечая на то, что выражало ее покачиванье головой, — Скажите, пожалуйста, и Корнею, что жалованье я ему отдам вперед за
два месяца, но что мне
не нужно его.
— И пропади они пропадом, эти самые половики, они мне и вовсе
не нужны. Кабы я знал, что столько из-за них докуки будет, так
не то что искать, а приплатил бы к ним красненькую, да и
две бы отдал, только бы
не таскали на допросы. Я на извозчиках рублей 5 проездил. А я же нездоров. У меня и грыжа и ревматизмы.
Председатель, так же как и вчера, изображал из себя беспристрастие и справедливость и подробно разъяснял и внушал присяжным то, что они знали и
не могли
не знать. Так же, как вчера, делались перерывы, так же курили; так же судебный пристав вскрикивал: «суд идет», и так же, стараясь
не заснуть, сидели
два жандарма с обнаженным оружием, угрожая преступнику.
То, что он искал свидания с ней и сказал про свое намерение прокурору и был в
двух тюрьмах, готовясь увидать ее, так взволновало его, что он долго
не мог успокоиться.
«
Два года
не писал дневника и думал, что никогда уже
не вернусь к этому ребячеству.
Комната с окнами на задней стене была разделена надвое
не одной, а
двумя проволочными сетками, шедшими от потолка до земли.
Между теми и другими были
две сетки и аршина три расстояния, так что
не только передать что-нибудь, но и рассмотреть лицо, особенно близорукому человеку, было невозможно.
Маслова оглянулась и, подняв голову и прямо выставляя грудь, с своим, знакомым Нехлюдову выражением готовности, подошла к решетке, протискиваясь между
двумя арестантками, и удивленно-вопросительно уставилась на Нехлюдова,
не узнавая его.
Надзиратели, стоя у дверей, опять, выпуская, в
две руки считали посетителей, чтобы
не вышел лишний и
не остался в тюрьме. То, что его хлопали теперь по спине,
не только
не оскорбляла его, но он даже и
не замечал этого.
Далее: «Во-вторых, защитник Масловой, — продолжал он читать, — был остановлен во время речи председателем, когда, желая охарактеризовать личность Масловой, он коснулся внутренних причин ее падения, на том основании, что слова защитника якобы
не относятся прямо к делу, а между тем в делах уголовных, как то было неоднократно указываемо Сенатом, выяснение характера и вообще нравственного облика подсудимого имеет первенствующее значение, хотя бы для правильного решения вопроса о вменении» —
два, — сказал он, взглянув на Нехлюдова.
— Ну, этого я
не знаю, — сказал Нехлюдов, — я был там
два раза, и мне было ужасно тяжело.
Из всех выделился высокий благообразный крестьянин лет пятидесяти. Он разъяснил Нехлюдову, что они все высланы и заключены в тюрьму за то, что у них
не было паспортов. Паспорта же у них были, но только просрочены недели на
две. Всякий год бывали так просрочены паспорта, и ничего
не взыскивали, а нынче взяли да вот второй месяц здесь держат, как преступников.
Масленникова Нехлюдову нужно было просить о
двух вещах: о переводе Масловой в больницу и о 130 бесписьменных, безвинно содержимых в остроге. Как ни тяжело ему было просить человека, которого он
не уважал, это было единственное средство достигнуть цели, и надо было пройти через это.
Не успел он сделать
двух шагов, как его догнала другая женщина с ребенком, потом старуха, потом еще женщина.
Общество разделилось на
две партии: одна признавала выгодным и безопасным предложение барина, другая видела в этом подвох, сущность которого она
не могла понять и которого поэтому особенно боялась.
Надо было, присутствуя при этих службах, одно из
двух: или притворяться (чего он с своим правдивым характером никогда
не мог), что он верит в то, во что
не верит, или, признав все эти внешние формы ложью, устроить свою жизнь так, чтобы
не быть в необходимости участвовать в том, что он считает ложью.
— Нисколько… Оставьте, мамаша. Я
не сказала, а только промолчала. Когда он допрашивал меня
два раза про тетю и про Митина, я ничего
не сказала и объявила ему, что ничего отвечать
не буду. Тогда этот… Петров…
Но, взглянув на часы, он увидал, что теперь уже некогда, и надо торопиться, чтобы
не опоздать к выходу партии. Второпях собравшись и послав с вещами швейцара и Тараса, мужа Федосьи, который ехал с ним, прямо на вокзал, Нехлюдов взял первого попавшегося извозчика и поехал в острог. Арестантский поезд шел за
два часа до почтового, на котором ехал Нехлюдов, и потому он совсем рассчитался в своих номерах,
не намереваясь более возвращаться.
— Я
не слышал, что двенадцать. Я видел
двух, — сказал Нехлюдов.
Вел он партию как обыкновенно и как полагается и никак
не мог предвидеть, что такие сильные люди, как те
два, которых видел Нехлюдов,
не выдержат и умрут.
Переходы от двадцати до тридцати верст пешком при хорошей пище, дневном отдыхе после
двух дней ходьбы физически укрепили ее; общение же с новыми товарищами открыло ей такие интересы в жизни, о которых она
не имела никакого понятия.
После
двух месяцев похода по этапу происшедшая в ней перемена проявилась и в ее наружности. Она похудела, загорела, как будто постарела; на висках и около рта обозначились морщинки, волосы она
не распускала на лоб, а повязывала голову платком, и ни в одежде, ни в прическе, ни в обращеньи
не было уже прежних признаков кокетства. И эта происшедшая и происходившая в ней перемена
не переставая вызывала в Нехлюдове особенно радостное чувство.
Как повисли они — только
два раза? так плечами, — он показал, как судорожно поднялись и опустились плечи, — потом палач подернул, чтобы, значит, петли затянулись получше, и шабаш: и
не дрогнули больше».
— Да ничего,
не согреюсь только, измок, — сказал Крыльцов, поспешно пряча руку в рукав полушубка. — И здесь собачий холод. Вон окна разбиты. — Он указал на разбитые в
двух местах стекла за железными решетками. — Что вы, отчего
не были?
— Дело мое к вам в следующем, — начал Симонсон, когда-тo они вместе с Нехлюдовым вышли в коридор. В коридоре было особенно слышно гуденье и взрывы голосов среди уголовных. Нехлюдов поморщился, но Симонсон, очевидно,
не смущался этим. — Зная ваше отношение к Катерине Михайловне, — начал он, внимательно и прямо своими добрыми глазами глядя в лицо Нехлюдова, — считаю себя обязанным, — продолжал он, но должен был остановиться, потому что у самой двери
два голоса кричали враз, о чем-то споря...
Странное чувство охватило Нехлюдова, когда он остался один в маленькой камере, слушая тихое дыхание, прерываемое изредка стонами Веры Ефремовны, и гул уголовных,
не переставая раздававшийся за
двумя дверями.
Подстегнув и подтянув правую пристяжную и пересев на козлах бочком, так, чтобы вожжи приходились направо, ямщик, очевидно щеголяя, прокатил по большой улице и,
не сдерживая хода, подъехал к реке, через которую переезд был на пароме. Паром был на середине быстрой реки и шел с той стороны. На этой стороне десятка
два возов дожидались. Нехлюдову пришлось дожидаться недолго. Забравший высоко вверх против течения паром, несомый быстрой водой, скоро подогнался к доскам пристани.
А смотритель или конвойный возьмет, потому что у него
два двугривенных жалованья и семья, и ему нельзя
не взять.
«Одно из
двух: или она полюбила Симонсона и совсем
не желала той жертвы, которую я воображал, что приношу ей, или она продолжает любить меня и для моего же блага отказывается от меня и навсегда сжигает свои корабли, соединяя свою судьбу с Симонсоном», подумал Нехлюдов, и ему стало стыдно. Он почувствовал, что краснеет.
— Простите, — сказала она чуть слышно. Глаза их встретились, и в странном косом взгляде и жалостной улыбке, с которой она сказала это
не «прощайте», а «простите», Нехлюдов понял, что из
двух предположений о причине ее решения верным было второе: она любила его и думала, что, связав себя с ним, она испортит его жизнь, а, уходя с Симонсоном, освобождала его и теперь радовалась тому, что исполнила то, что хотела, и вместе с тем страдала, расставаясь с ним.
В следующей камере было то же самое. Такая же была духота, вонь; точно так же впереди, между окнами, висел образ, а налево от двери стояла парашка, и так же все тесно лежали бок с боком, и так же все вскочили и вытянулись, и точно так же
не встало три человека.
Два поднялись и сели, а один продолжал лежать и даже
не посмотрел на вошедших; это были больные. Англичанин точно так же сказал ту же речь и так же дал
два Евангелия.