Неточные совпадения
С тех пор ей всё стало постыло, и она только думала
о том, как бы ей избавиться от того стыда, который ожидал ее, и она стала не только неохотно и дурно служить барышням, но, сама не
знала, как это случилось, — вдруг ее прорвало. Она наговорила барышням грубостей, в которых сама потом раскаивалась, и попросила расчета.
Нехлюдов вспомнил
о всех мучительных минутах, пережитых им по отношению этого человека: вспомнил, как один раз он думал, что муж
узнал, и готовился к дуэли с ним, в которой он намеревался выстрелить на воздух, и
о той страшной сцене с нею, когда она в отчаянии выбежала в сад к пруду с намерением утопиться, и он бегал искать ее.
Разумеется, она не могла
знать, что она встретит его, но одна мысль
о том, что она могла любить кого-нибудь прежде, оскорбляла его.
«Этот протоиереев сын сейчас станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем лице такую печаль, которая была бы естественна только, если бы он сейчас
узнал о смерти всех родных, отошел от него и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
«Да не может быть», продолжал себе говорить Нехлюдов, и между тем он уже без всякого сомнения
знал, что это была она, та самая девушка, воспитанница-горничная, в которую он одно время был влюблен, именно влюблен, а потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и
о которой потом никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
Евфимья Бочкова показала, что она ничего не
знает о пропавших деньгах, и что она и в номер купца не входила, а хозяйничала там одна Любка, и что если что и похищено у купца, то совершила похищение Любка, когда она приезжала с купцовым ключом за деньгами.
В том состоянии сумасшествия эгоизма, в котором он находился, Нехлюдов думал только
о себе —
о том, осудят ли его и насколько, если
узнают,
о том, как он с ней поступил, a не
о том, что она испытывает и что с ней будет.
В глубине, в самой глубине души он
знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям, не говоря уже
о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и сделал.
Ее спросили
о том, что она
знает по этому делу.
— Главное дело в том, что прислуга не могла
знать о деньгах, если бы Маслова не была с ними согласна, — сказал приказчик еврейского типа.
— Прежде всего я буду вас просить, — сказал Нехлюдов, —
о том, чтобы никто не
знал, что я принимаю участие в этом деле.
Хотя Нехлюдов хорошо
знал и много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то, что
знал о жестокости этого человека, который, Бог
знает для чего, — так как он был богат и знатен, и ему не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником края.
— Не правда ли? — обратилась Мисси к Нехлюдову, вызывая его на подтверждение своего мнения
о том, что ни в чем так не виден характер людей, как в игре. Она видела на его лице то сосредоточенное и, как ей казалось, осудительное выражение, которого она боялась в нем, и хотела
узнать, чем оно вызвано.
Дело велось точно так же, как и вчерашнее, со всем арсеналом доказательств, улик, свидетелей, присяги их, допросов, экспертов и перекрестных вопросов. Свидетель-городовой на вопросы председателя, обвинителя, защитника безжизненно отрубал: «так точно-с», «не могу
знать» и опять «так точно»…, но, несмотря на его солдатское одурение и машинообразность, видно было, что он жалел мальчика и неохотно рассказывал
о своей поимке.
Нынче на суде она не
узнала его не столько потому, что, когда она видела его в последний раз, он был военный, без бороды, с маленькими усиками и хотя и короткими, но густыми вьющимися волосами, а теперь был старообразный человек, с бородою, сколько потому, что она никогда не думала
о нем.
— Хорошо, я сделаю,
узнаю, — сказал Нехлюдов, всё более и более удивляясь ее развязности. — Но мне
о своем деле хотелось поговорить с вами. Вы помните, что я вам говорил тот раз? — сказал он.
— Что он у вас спрашивает, кто вы? — спросила она у Нехлюдова, слегка улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не могло быть сомнения
о том, что она со всеми была, есть и должна быть в простых, ласковых, братских отношениях. — Ему всё нужно
знать, — сказала она и совсем улыбнулась в лицо мальчику такой доброй, милой улыбкой, что и мальчик и Нехлюдов — оба невольно улыбнулись на ее улыбку.
Нехлюдов стал спрашивать ее
о том, как она попала в это положение. Отвечая ему, она с большим оживлением стала рассказывать
о своем деле. Речь ее была пересыпана иностранными словами
о пропагандировании,
о дезорганизации,
о группах и секциях и подсекциях,
о которых она была, очевидно, вполне уверена, что все
знали, а
о которых Нехлюдов никогда не слыхивал.
Третье дело,
о котором хотела говорить Вера Ефремовна, касалось Масловой. Она
знала, как всё зналось в остроге, историю Масловой и отношения к ней Нехлюдова и советовала хлопотать
о переводе ее к политическим или, по крайней мере, в сиделки в больницу, где теперь особенно много больных и нужны работницы. Нехлюдов поблагодарил ее за совет и сказал, что постарается воспользоваться им.
Только и мог
узнать Нехлюдов
о своем ребенке.
— Не
знаю, успею ли, — отвечал Нехлюдов, думая только
о том, как бы ему отделаться от товарища, не оскорбив его. — Ты зачем же здесь? — спросил он.
С замиранием сердца и ужасом перед мыслью
о том, в каком состоянии он нынче найдет Маслову, и той тайной, которая была для него и в ней и в том соединении людей, которое было в остроге, позвонил Нехлюдов у главного входа и у вышедшего к нему надзирателя спросил про Маслову. Надзиратель справился и сказал, что она в больнице. Нехлюдов пошел в больницу, Добродушный старичок, больничный сторож, тотчас же впустил его и,
узнав, кого ему нужно было видеть, направил в детское отделение.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно
о стриженой, а она уж велит своему мужу. И он сделает. Ты не думай, что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.] Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь дома. Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь
знаю, и Элен и вы все очень отстали в этом. Так до свиданья.
Он
знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства,
знал, что она вышла за делавшего карьеру человека, про которого он слыхал нехорошие вещи, главное, слышал про его бессердечность к тем сотням и тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращался к ним с просьбами
о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных лиц, воздержались от своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
Блюдечко отвечало на заданный генералом вопрос
о том, как будут души
узнавать друг друга после смерти.
Генерал не выразил никакого ни удовольствия ни неудовольствия при вопросе Нехлюдова, а, склонив голову на бок, зажмурился, как бы обдумывая. Он, собственно, ничего не обдумывал и даже не интересовался вопросом Нехлюдова, очень хорошо
зная, что он ответит ему по закону. Он просто умственно отдыхал, ни
о чем не думая.
— Они всегда жалуются, — сказал генерал. — Ведь мы их
знаем. — Он говорил
о них вообще как
о какой-то особенной, нехорошей породе людей. — А им тут доставляется такое удобство, которое редко можно встретить в местах заключения, — продолжал генерал.
Удивившая Нехлюдова горячность всегда сдержанного Селенина имела основанием то, что он
знал председателя акционерного общества за грязного в денежных делах человека, а между тем случайно
узнал, что Вольф почти накануне слушания
о нем дела был у этого дельца на роскошном обеде.
Он и был твердо уверен в своей правоте, как не может не быть уверен в правоте здравого смысла всякий образованный человек нашего времени, который
знает немного историю,
знает происхождение религии вообще и
о происхождении и распадении церковно-христианской религии.
— Я
знаю это дело. Как только я взглянул на имена, я вспомнил об этом несчастном деле, — сказал он, взяв в руки прошение и показывая его Нехлюдову. — И я очень благодарен вам, что вы напомнили мне
о нем. Это губернские власти переусердствовали… — Нехлюдов молчал, с недобрым чувством глядя на неподвижную маску бледного лица. — И я сделаю распоряженье, чтобы эта мера была отменена и люди эти водворены на место жительства.
Подойдя в воротам, он попросил дежурного доложить смотрителю
о том, что желал бы видеть Маслову. Дежурный
знал Нехлюдова и, как знакомому человеку, сообщил ему их важную острожную новость: капитан уволился, и на место его поступил другой, строгий начальник.
И всякий раз, когда
узнавал, что она готовится быть матерью, испытывал чувство, подобное соболезнованию
о том, что опять она чем-то дурным заразилась от этого чуждого им всем человека.
Она любовалась этой решительностью,
узнавала в этом его и себя, какими они были оба в те хорошие времена до замужества, но вместе с тем ее брал ужас при мысли
о том, что брат ее женится на такой ужасной женщине.
Несколько арестантов, сняв шапки, подошли к конвойному офицеру,
о чем-то прося его. Как потом
узнал Нехлюдов, они просились на подводы. Нехлюдов видел, как конвойный офицер молча, не глядя на просителя, затягивался папиросой, и как потом вдруг замахнулся своей короткой рукой на арестанта, и как тот, втянув бритую голову в плечи, ожидая удара, отскочил от него.
— Да, мы не имеем ни малейшего понятия
о том, что делается с этими несчастными, а надо это
знать, — прибавил Нехлюдов, глядя на старого князя, который, завязавшись салфеткой, сидел у стола за крюшоном и в это самое время оглянулся на Нехлюдова.
Облегчало ее положение в этом отношении близость ее с Федосьей и Тарасом, который,
узнав о тех нападениях, которым подвергалась его жена, пожелал арестоваться, чтобы защищать ее, и с Нижнего ехал как арестант, вместе с заключенными.
С тех пор как Катюша
узнала ее, она видела, что где бы она ни была, при каких бы ни было условиях, она никогда не думала
о себе, а всегда была озабочена только тем, как бы услужить, помочь кому-нибудь в большом или малом.
Нехлюдов
знал этого арестанта с Екатеринбурга, где он просил его ходатайства
о том, чтобы разрешено было его жене следовать за ним, и был удивлен его поступком.
— Дело мое к вам в следующем, — начал Симонсон, когда-тo они вместе с Нехлюдовым вышли в коридор. В коридоре было особенно слышно гуденье и взрывы голосов среди уголовных. Нехлюдов поморщился, но Симонсон, очевидно, не смущался этим. —
Зная ваше отношение к Катерине Михайловне, — начал он, внимательно и прямо своими добрыми глазами глядя в лицо Нехлюдова, — считаю себя обязанным, — продолжал он, но должен был остановиться, потому что у самой двери два голоса кричали враз,
о чем-то споря...
Узнав ближе тюрьмы и этапы, Нехлюдов увидал, что все те пороки, которые развиваются между арестантами: пьянство, игра, жестокость и все те страшные преступления, совершаемые острожниками, и самое людоедство — не суть случайности или явления вырождения, преступного типа, уродства, как это наруку правительствам толкуют тупые ученые, а есть неизбежное последствие непонятного заблуждения
о том, что люди могут наказывать других.
Несмотря на то, что генерал не разрешил ему посещения острога утром, Нехлюдов,
зная по опыту, что часто то, чего никак нельзя достигнуть у высших начальников, очень легко достигается у низших, решил всё-таки попытаться проникнуть в острог теперь с тем, чтобы объявить Катюше радостную новость и, может быть, освободить ее и вместе с тем
узнать о здоровье Крыльцова и передать ему и Марье Павловне то, что сказал генерал.
Несмотря на неудачу в тюрьме, Нехлюдов всё в том же бодром, возбужденно-деятельном настроении поехал в канцелярию губернатора
узнать, не получена ли там бумага
о помиловании Масловой. Бумаги не было, и потому Нехлюдов, вернувшись в гостиницу, поспешил тотчас же, не откладывая, написать об этом Селенину и адвокату. Окончив письма, он взглянул на часы; было уже время ехать на обед к генералу.
Нехлюдова она приняла как своего, с той особенной тонкой, незаметной лестью, вследствие которой Нехлюдов вновь
узнал о всех своих достоинствах и почувствовал приятное удовлетворение.
Все были не только ласковы и любезны с Нехлюдовым, но, очевидно, были рады ему, как новому и интересному лицу. Генерал, вышедший к обеду в военном сюртуке, с белым крестом на шее, как с старым знакомым, поздоровался с Нехлюдовым и тотчас же пригласил гостей к закуске и водке. На вопрос генерала у Нехлюдова
о том, что он делал после того, как был у него, Нехлюдов рассказал, что был на почте и
узнал о помиловании того лица,
о котором говорил утром, и теперь вновь просит разрешения посетить тюрьму.
Предложив им садиться, он спросил, чем может служить им, и,
узнав о желании Нехлюдова видеть теперь же Маслову, послал за нею надзирателя и приготовился отвечать на вопросы, которые англичанин тотчас же начал через Нехлюдова делать ему.