Неточные совпадения
Ребенку
было три года, когда мать ее заболела и умерла. Бабка-скотница тяготилась внучкой, и тогда старые барышни взяли девочку к себе. Черноглазая девочка
вышла необыкновенно живая и миленькая, и старые барышни утешались ею.
Выбрав из десятка галстуков и брошек те, какие первые попались под руку, — когда-то это
было ново и забавно, теперь
было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся в вычищенное и приготовленное на стуле платье и
вышел, хотя и не вполне свежий, но чистый и душистый, в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное в своих широко расставленных в виде львиных лап резных ножках.
Выйдя в коридор, секретарь встретил Бреве. Подняв высоко плечи, он, в расстегнутом мундире, с портфелем под мышкой, чуть не бегом, постукивая каблуками и махая свободной рукой так, что плоскость руки
была перпендикулярна к направлению его хода, быстро шагал по коридору.
В сделанный перерыв из этой залы
вышла та самая старушка, у которой гениальный адвокат сумел отнять ее имущество в пользу дельца, не имевшего на это имущество никакого права, — это знали и судьи, а тем более истец и его адвокат; но придуманный ими ход
был такой, что нельзя
было не отнять имущество у старушки и не отдать его дельцу.
Она,
выйдя из двери, остановилась в коридоре и, разводя толстыми, короткими руками, всё повторяла: «что ж это
будет?
Все встали, и на возвышение залы
вышли судьи: председательствующий с своими мускулами и прекрасными бакенбардами; потом мрачный член суда в золотых очках, который теперь
был еще мрачнее оттого, что перед самым заседанием он встретил своего шурина, кандидата на судебные должности, который сообщил ему, что он
был у сестры, и сестра объявила ему, что обеда не
будет.
— Когда же Евфимии Бочковой
был предъявлен ее счет в банке на 1800 рублей серебром, — продолжал читать секретарь, — и спрошено: откуда у нее взялись такие деньги, она показала, что они нажиты ею в продолжение двенадцати лет вместе с Симоном Картинкиным, за которого она собиралась
выйти замуж.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела
выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё
поил наших девушек, потом хотел послать еще за вином, а деньги у него все
вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал к себе в номер. И сказал, где деньги и сколько взять. Я и поехала.
Вслед за этим председатель записал что-то в бумагу и, выслушав сообщение, сделанное ему шопотом членом налево, объявил на 10 минут перерыв заседания и поспешно встал и
вышел из залы. Совещание между председателем и членом налево, высоким, бородатым, с большими добрыми глазами,
было о том, что член этот почувствовал легкое расстройство желудка и желал сделать себе массаж и
выпить капель. Об этом он и сообщил председателю, и по его просьбе
был сделан перерыв.
Ее не
было и на парадном крыльце;
вышел только Тихон-лакей, в фартуке, тоже, вероятно, занятый чисткой.
Нехлюдову хотелось спросить Тихона про Катюшу: что она? как живет? не
выходит ли замуж? Но Тихон
был так почтителен и вместе строг, так твердо настаивал на том, чтобы самому поливать из рукомойника на руки воду, что Нехлюдов не решился спрашивать его о Катюше и только спросил про его внуков, про старого братцева жеребца, про дворняжку Полкана. Все
были живы, здоровы, кроме Полкана, который взбесился в прошлом году.
Он чувствовал, что влюблен, но не так, как прежде, когда эта любовь
была для него тайной, и он сам не решался признаться себе в том, что он любит, и когда он
был убежден в том, что любить можно только один paз, — теперь он
был влюблен, зная это и радуясь этому и смутно зная, хотя и скрывая от себя, в чем состоит любовь, и что из нее может
выйти.
В глубине души он знал, что ему надо ехать, и что не за чем теперь оставаться у теток, знал, что ничего из этого не могло
выйти хорошего, но
было так радостно и приятно, что он не говорил этого себе и оставался.
В промежутке между ранней и поздней обедней Нехлюдов
вышел из церкви. Народ расступался перед ним и кланялся. Кто узнавал его, кто спрашивал: «чей это?» На паперти он остановился. Нищие обступили его, он роздал ту мелочь, которая
была в кошельке, и спустился со ступеней крыльца.
Нехлюдов молча
вышел. Ему даже не
было стыдно. Он видел по выражению лица Матрены Павловны, что она осуждает его, и права, осуждая его, знал, что то, что он делает, — дурно, но животное чувство, выпроставшееся из-за прежнего чувства хорошей любви к ней, овладело им и царило одно, ничего другого не признавая. Он знал теперь, что надо делать для удовлетворения чувства, и отыскивал средство сделать это.
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять
вышел на крыльцо. На дворе
было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая
была в ста шагах под кручью перед домом, слышны
были странные звуки: это ломался лед.
Хотел он подпустить красноречия, сделав обзор того, как
была вовлечена в разврат Маслова мужчиной, который остался безнаказанным, тогда как она должна
была нести всю тяжесть своего падения, но эта его экскурсия в область психологии совсем не
вышла, так что всем
было совестно.
— Да ведь оно так и
выходит, — разъяснил старшина, — без умысла ограбления, и имущества не похищала. Стало
быть, и не виновна.
То, а не другое решение принято
было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов
был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не
был в комнате, он
выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
Старшина с торжественным видом нес лист. Он подошел к председателю и подал его. Председатель прочел и, видимо, удивленный, развел руками и обратился к товарищам, совещаясь. Председатель
был удивлен тем, что присяжные, оговорив первое условие: «без умысла ограбления», не оговорили второго: «без намерения лишить жизни».
Выходило по решению присяжных, что Маслова не воровала, не грабила, а вместе с тем отравила человека без всякой видимой цели.
Когда Картинкин и Бочкова
вышли, она всё еще сидела на месте и плакала, так что жандарм должен
был тронуть ее за рукав халата.
Когда же он
вышел в коридор, она
была уже далеко.
Они
вышли на яркое веселящее солнце, и тотчас же надо
было говорить громче от грохота колес по мостовой.
Беседа с адвокатом и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще более успокоили его. Он
вышел на двор. Погода
была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он пошел пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
Нехлюдов
был принимаем в числе этих друзей и потому, что он считался умным молодым человеком, и потому, что его мать
была близким другом семьи, и потому, что хорошо бы
было, если бы Мисси
вышла за него.
Мисси очень хотела
выйти замуж, и Нехлюдов
был хорошая партия. Кроме того, он нравился ей, и она приучила себя к мысли, что он
будет ее (не она
будет его, а он ее), и она с бессознательной, но упорной хитростью, такою, какая бывает у душевно больных, достигала своей цели. Она заговорила с ним теперь, чтобы вызвать его на объяснение.
Когда Корней ушел с прибором, Нехлюдов подошел
было к самовару, чтобы засыпать чай, но, услыхав шаги Аграфены Петровны, поспешно, чтобы не видать ее,
вышел в гостиную, затворив за собой дверь.
Тогда он
был бодрый, свободный человек, перед которым раскрывались бесконечные возмояжости, — теперь он чувствовал себя со всех сторон пойманным в тенетах глупой, пустой, бесцельной, ничтожной жизни, из которых он не видел никакого выхода, да даже большей частью и не хотел
выходить.
Так он очищался и поднимался несколько раз; так это
было с ним в первый раз, когда он приехал на лето к тетушкам. Это
было самое живое, восторженное пробуждение. И последствия его продолжались довольно долго. Потом такое же пробуждение
было, когда он бросил статскую службу и, желая жертвовать жизнью, поступил во время войны в военную службу. Но тут засорение произошло очень скоро. Потом
было пробуждение, когда он
вышел в отставку и, уехав за границу, стал заниматься живописью.
«Ведь уже пробовал совершенствоваться и
быть лучше, и ничего не
вышло, — говорил в душе его голос искусителя, — так что же пробовать еще раз?
Старшой подошел и сердито ткнул Маслову в плечо и, кивнув ей головой, повел ее в женский коридор. В женском коридоре ее всю ощупали, обыскали и, не найдя ничего (коробка папирос
была засунута в калаче), впустили в ту же камеру, из которой она
вышла утром.
Это
была сторожиха при железнодорожной будке, присужденная к трем месяцам тюрьмы за то, что не
вышла с флагом к поезду, с поездом же случилось несчастье.
В то время как он подходил к этой комнате, присяжные уж
выходили из нее, чтобы итти в залу заседания. Купец
был так же весел и так же закусил и
выпил, как и вчера, и, как старого друга, встретил Нехлюдова. И Петр Герасимович не вызывал нынче в Нехлюдове никакого неприятного чувства своей фамильярностью и хохотом.
Как только сделан
был первый перерыв, Нехлюдов встал и
вышел в коридор с намерением уже больше не возвращаться в суд. Пускай с ним делают, что хотят, но участвовать в этой ужасной и гадкой глупости он более не может.
Из другой камеры
вышли другие арестантки, и все стали в два ряда коридора, причем женщины заднего ряда должны
были класть руки на плечи женщин первого ряда. Всех пересчитали.
После этого священник отдернул занавеску, отворил середние двери и, взяв в руки золоченую чашку,
вышел с нею в середние двери и пригласил желающих тоже
поесть тела и крови Бога, находившихся в чашке.
И потому он стоял неподвижно, прямо, усердно кланялся и крестился, старался умилиться, когда
пели «Иже херувимы», а когда стали причащать детей,
вышел вперед и собственноручно поднял мальчика, которого причащали, и подержал его.
Через минуту из боковой двери
вышла Маслова. Подойдя мягкими шагами вплоть к Нехлюдову, она остановилась и исподлобья взглянула на него. Черные волосы, так же как и третьего дня, выбивались вьющимися колечками, лицо, нездоровое, пухлое и белое,
было миловидно и совершенно спокойно; только глянцовито-черные косые глаза из-под подпухших век особенно блестели.
Нехлюдов
был удивлен, каким образом надзиратель, приставленный к политическим, передает записки, и в самом остроге, почти на виду у всех; он не знал еще тогда, что это
был и надзиратель и шпион, но взял записку и,
выходя из тюрьмы, прочел ее. В записке
было написано карандашом бойким почерком, без еров, следующее...
Не слушая помощника смотрителя и не глядя вокруг себя, он поспешно
вышел из коридоров и направился в контору. Смотритель
был в коридоре и, занятый другим делом, забыл вызвать Богодуховскую. Он вспомнил, что обещал вызвать ее, только тогда, когда Нехлюдов вошел в контору.
Маслова уже
была там и
вышла из-за решетки тихая и робкая. Она близко подошла к Нехлюдову и, глядя мимо него тихо сказала...
— Катюша, как я сказал, так и говорю, — произнес он особенно серьезно. — Я прошу тебя
выйти за меня замуж. Если же ты не хочешь, и пока не хочешь, я, так же как и прежде,
буду там, где ты
будешь, и поеду туда, куда тебя повезут.
С приятным сознанием своей твердости против доводов управляющего и готовности на жертву для крестьян Нехлюдов
вышел из конторы, и, обдумывая предстоящее дело, прошелся вокруг дома, по цветникам, запущенным в нынешнем году (цветник
был разбит против дома управляющего), по зарастающему цикорием lawn-tennis’y и по липовой алее, где он обыкновенно ходил курить свою сигару, и где кокетничала с ним три года тому назад гостившая у матери хорошенькая Киримова.
Нехлюдов
вышел из сада и подошел к крыльцу, у которого стояли две растрепанные бабы, из которых одна, очевидно,
была на сносе беременна. На ступеньках крыльца, сложив руки в карманы парусинного пальто, стоял приказчик. Увидав барина, бабы замолчали и стали оправлять сбившиеся платки на головах, а приказчик вынул руки из карманов и стал улыбаться.
Нехлюдов
вышел на двор и хотел итти в сад, но вспомнил ту ночь, окно в девичьей, заднее крыльцо — и ему неприятно
было ходить по местам, оскверненным преступными воспоминаниями.
Нехлюдов с утра
вышел из дома, выбрал себе недалеко от острога в первых попавшихся, очень скромных и грязноватых меблированных комнатах помещение из двух номеров и, распорядившись о том, чтобы туда
были перевезены отобранные им из дома вещи, пошел к адвокату.
Это
был тот самый Шенбок, который тогда заезжал к тетушкам. Нехлюдов давно потерял его из вида, но слышал про него, что он, несмотря на свои долги,
выйдя из полка и оставшись по кавалерии, всё как-то держался какими-то средствами в мире богатых людей. Довольный, веселый вид подтверждал это.
А то сделают запрос в министерство юстиции, там ответят так, чтобы скорее с рук долой, то
есть отказать, и ничего не
выйдет.
Он знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства, знал, что она
вышла за делавшего карьеру человека, про которого он слыхал нехорошие вещи, главное, слышал про его бессердечность к тем сотням и тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову
было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращался к ним с просьбами о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных лиц, воздержались от своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
Вслед зa Вольфом
вышел и Селенин, узнав от сенаторов, что Нехлюдов, его прежний приятель,
был здесь.