Неточные совпадения
Он был очень честолюбив и твердо решил
сделать карьеру, и потому считал необходимым добиваться обвинения по всем
делам, по которым он будет обвинять.
— Теперь повторяйте за мной, — сказал он и начал: — Обещаюсь и клянусь всемогущим Богом, пред святым Его Евангелием и животворящим крестом Господним, что по
делу, по которому… — говорил он,
делая перерыв после каждой фразы.
Всем было неловко, один только старичок-священник был несомненно убежден, что он
делает очень полезное и важное
дело.
Всё шло без задержек, скоро и не без торжественности, и эта правильность, последовательность и торжественность, очевидно, доставляли удовольствие участвующим, подтверждая в них сознание, что они
делают серьезное и важное общественное
дело. Это чувство испытывал и Нехлюдов.
— Ваше имя? — со вздохом усталости обратился председатель ко второй подсудимой, не глядя на нее и о чем-то справляясь в лежащей перед ним бумаге.
Дело было настолько привычное для председателя, что для убыстрения хода
дел он мог
делать два
дела разом.
Потом, после допроса сторон, как они хотят спрашивать: под присягой или нет, опять, с трудом передвигая ноги, пришел тот же старый священник и опять так же, поправляя золотой крест на шелковой груди, с таким же спокойствием и уверенностью в том, что он
делает вполне полезное и важное
дело, привел к присяге свидетелей и эксперта.
«188* года февраля 15-го
дня я, нижеподписавшийся, по поручению врачебного отделения, за № 638-м, — опять начал с решительностью, повысив диапазон голоса, как будто желая разогнать сон, удручающий всех присутствующих, секретарь, — в присутствии помощника врачебного инспектора,
сделав исследование внутренностей...
Нехлюдов вернулся в суд, снял пальто и пошел наверх. В первом же коридоре он встретил Фанарина. Он остановил его и сказал, что имеет до него
дело. Фанарин знал его в лицо и по имени и сказал, что очень рад
сделать всё приятное.
И он вспомнил, как за
день до смерти она взяла его сильную белую руку своей костлявой чернеющей ручкой, посмотрела ему в глаза и сказала: «Не суди меня, Митя, если я не то
сделала», и на выцветших от страданий глазах выступили слезы.
Удивительное
дело: с тех пор как Нехлюдов понял, что дурен и противен он сам себе, с тех пор другие перестали быть противными ему; напротив, он чувствовал и к Аграфене Петровне и к Корнею ласковое и уважительное чувство. Ему хотелось покаяться и перед Корнеем, но вид Корнея был так внушительно-почтителен, что он не решился этого
сделать.
Дело было ясно, но товарищ прокурора, так же, как и вчера, поднимая плечи,
делал тонкие вопросы, долженствовавшие уловить хитрого преступника.
В приемной помощник передал Нехлюдову готовое прошение и на вопрос о гонораре сказал, что Анатолий Петрович назначил 1000 рублей, объяснив при этом, что собственно таких
дел Анатолий Петрович не берет, но
делает это для него.
— Хорошо, я
сделаю, узнаю, — сказал Нехлюдов, всё более и более удивляясь ее развязности. — Но мне о своем
деле хотелось поговорить с вами. Вы помните, что я вам говорил тот раз? — сказал он.
Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова — и не столько его физические страдания, сколько то недоумение, то недоверие к добру и к Богу, которые он должен был испытывать, видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на эти сотни ни в чем неповинных людей только потому, что в бумаге не так написано; ужасны эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные, что они
делают и хорошее и важное
дело.
—
Дело после; что прикажешь — всё
сделаю, — говорил Масленников, проходя с Нехлюдовым через залу. — Доложите генеральше, что князь Нехлюдов, — на ходу сказал он лакею. Лакей иноходью, обгоняя их, двинулся вперед. — Vous n’avez qu’à ordonner. [Тебе стоит только приказать.] Но жену повидай непременно. Мне и то досталось за то, что я тот раз не привел тебя.
— Это
дело прокурора, — с досадой перебил Масленников Нехлюдова. — Вот ты говоришь: суд скорый и правый. Обязанность товарища прокурора — посещать острог и узнавать, законно ли содержатся заключенные. Они ничего не
делают: играют в винт.
И удивительное
дело, что нужно для себя, он никак не мог решить, а что нужно
делать для других, он знал несомненно.
«Да, да, — думал он. —
Дело, которое делается нашей жизнью, всё
дело, весь смысл этого
дела непонятен и не может быть понятен мне: зачем были тетушки, зачем Николенька Иртенев умер, а я живу? Зачем была Катюша? И мое сумасшествие? Зачем была эта война? И вся моя последующая беспутная жизнь? Всё это понять, понять всё
дело Хозяина — не в моей власти. Но
делать Его волю, написанную в моей совести, — это в моей власти, и это я знаю несомненно. И когда
делаю, несомненно спокоен».
— Как
сделали?
Разделили бы всю по-душам всем поровну, что мужику, что барину, — сказал печник, быстро поднимая и опуская брови.
— Да
дела, братец.
Дела по опеке. Я опекун ведь. Управляю
делами Саманова. Знаешь, богача. Он рамоли. А 54 тысячи десятин земли, — сказал он с какой-то особенной гордостью, точно он сам
сделал все эти десятины. — Запущены
дела были ужасно. Земля вся была по крестьянам. Они ничего не платили, недоимки было больше 80-ти тысяч. Я в один год всё переменил и дал опеке на 70 процентов больше. А? — спросил он с гордостью.
— Дюфар-француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики
делает.
Дело хорошее, ну и нажился. У нашей барышни купил всё имение. Теперь он нами владеет. Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам человек хороший. Только жена у него из русских, — такая-то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда. Ну, вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
Он обещал не столько им, сколько себе,
сделать для разъяснения этого
дела всё, что только будет возможно.
Но он всё-таки,
сделав усилие, спросил еще о другом
деле, об арестантке Шустовой, про которую он получил нынче сведение, что ее приказано выпустить.
И он, засовывая себе в рот бороду и
делая гримасы, очень натурально притворился, что он ничего не знает об этом
деле, как только то, что поводы к кассации недостаточны, и потому согласен с председательствующим об оставлении жалобы без последствий.
Но для того, чтобы
сделать это кажущееся столь неважным
дело, надо было очень много: надо было, кроме того, что стать в постоянную борьбу со всеми близкими людьми, надо было еще изменить всё свое положение, бросить службу и пожертвовать всей той пользой людям, которую он думал, что приносит на этой службе уже теперь и надеялся еще больше приносить в будущем.
Но всё-таки теперь, будучи в Петербурге, он считал своим долгом исполнить всё то, что намеревался
сделать, и решил завтра же, побывав у Богатырева, исполнить его совет и поехать к тому лицу, от которого зависело
дело сектантов.
— Я знаю это
дело. Как только я взглянул на имена, я вспомнил об этом несчастном
деле, — сказал он, взяв в руки прошение и показывая его Нехлюдову. — И я очень благодарен вам, что вы напомнили мне о нем. Это губернские власти переусердствовали… — Нехлюдов молчал, с недобрым чувством глядя на неподвижную маску бледного лица. — И я
сделаю распоряженье, чтобы эта мера была отменена и люди эти водворены на место жительства.
Нехлюдов уехал бы в тот же
день вечером, но он обещал Mariette быть у нее в театре, и хотя он знал, что этого не надо было
делать, он всё-таки, кривя перед самим собой душой, поехал, считая себя обязанным данным словом.
Она пусть
делает то, что вытекает из ее душевного состояния, — шашни с фельдшером, так шашни с фельдшером — это ее
дело…
А мое
дело делать то, чего требует от меня моя совесть, — сказал он себе.
Прежде надо было придумывать, что
делать, и интерес
дела был всегда один и тот же — Дмитрий Иванович Нехлюдов; а между тем, несмотря на то что весь интерес жизни сосредоточивался тогда на Дмитрии Ивановиче, все
дела эти были скучны.
— То-то и
дело, что оно не
делает ни того ни другого. У общества нет средств
делать это.
— Если бы была задана психологическая задача: как
сделать так, чтобы люди нашего времени, христиане, гуманные, просто добрые люди, совершали самые ужасные злодейства, не чувствуя себя виноватыми, то возможно только одно решение: надо, чтобы было то самое, что есть, надо, чтобы эти люди были губернаторами, смотрителями, офицерами, полицейскими, т. е. чтобы, во-первых, были уверены, что есть такое
дело, называемое государственной службой, при котором можно обращаться с людьми, как с вещами, без человеческого, братского отношения к ним, а во-вторых, чтобы люди этой самой государственной службой были связаны так, чтобы ответственность за последствия их поступков с людьми не падала ни на кого отдельно.
— Ну, вот таким манером, братец ты мой, узналось
дело. Взяла матушка лепешку эту самую, «иду, — говорит, — к уряднику». Батюшка у меня старик правильный. «Погоди, — говорит, — старуха, бабенка — робенок вовсе, сама не знала, что
делала, пожалеть надо. Она, може, опамятуется». Куды тебе, не приняла слов никаких. «Пока мы ее держать будем, она, — говорит, — нас, как тараканов, изведет». Убралась, братец ты мой, к уряднику. Тот сейчас взбулгачился к нам… Сейчас понятых.
Нехлюдов знал уже про это
дело, так как тот же арестант неделю тому назад сообщил ему про этот обмен. Нехлюдов кивнул головой в знак того, что он понял и
сделает, что может, и, не оглядываясь, прошел дальше.
— Я думаю, — сказал Новодворов, — что если мы хотим
делать свое
дело, то первое для этого условие (Кондратьев оставил книгу, которую он читал у лампы, и внимательно стал слушать своего учителя) то, чтобы не фантазировать, а смотреть на вещи как они есть.
Он не раз в продолжение этих трех месяцев спрашивал себя: «я ли сумасшедший, что вижу то, чего другие не видят, или сумасшедшие те, которые производят то, что я вижу?» Но люди (и их было так много) производили то, что его так удивляло и ужасало, с такой спокойной уверенностью в том, что это не только так надо, но что то, чтò они
делают, очень важное и полезное
дело, — что трудно было признать всех этих людей сумасшедшими; себя же сумасшедшим он не мог признать, потому что сознавал ясность своей мысли.
Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге; что его зятю, например, да и всем тем судейским и чиновникам, начиная от пристава до министра, не было никакого
дела до справедливости или блага народа, о которых они говорили, а что всем нужны были только те рубли, которые им платили за то, чтобы они
делали всё то, из чего выходит это развращение и страдание.
Ему ясно стало теперь, что всё то страшное зло, которого он был свидетелем в тюрьмах и острогах, и спокойная самоуверенность тех, которые производили это зло, произошло только оттого, что люди хотели
делать невозможное
дело: будучи злы, исправлять зло.