Неточные совпадения
Как ни старались люди, собравшись
в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать
ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, — весна была весною даже и
в городе.
Так,
в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным не
то, что всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным
то, что накануне получена была за номером с печатью и заголовком бумага о
том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены
в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся
в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и один мужчина.
Всё лицо женщины было
той особенной белизны, которая бывает на лицах людей, проведших долгое время взаперти, и которая напоминает ростки картофеля
в подвале.
Выйдя
в коридор, она, немного закинув голову, посмотрела прямо
в глаза надзирателю и остановилась
в готовности исполнить всё
то, что от нее потребуют.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели на разбойницу, успокаиваясь только
тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю
в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила голову и что-то проговорила.
Шестой ребенок, прижитый от проезжего цыгана, была девочка, и участь ее была бы
та же, но случилось так, что одна из двух старых барышень зашла
в скотную, чтобы сделать выговор скотницам за сливки, пахнувшие коровой.
Старая барышня сделала выговор и за сливки и за
то, что пустили родившую женщину
в скотную, и хотела уже уходить, как, увидав ребеночка, умилилась над ним и вызвалась быть его крестной матерью.
С
тех пор ей всё стало постыло, и она только думала о
том, как бы ей избавиться от
того стыда, который ожидал ее, и она стала не только неохотно и дурно служить барышням, но, сама не знала, как это случилось, — вдруг ее прорвало. Она наговорила барышням грубостей,
в которых сама потом раскаивалась, и попросила расчета.
Но глядя на
ту тяжелую жизнь, которую вели женщины-прачки, жившие у тетки, Маслова медлила и отыскивала
в конторах место
в прислуги.
И для Масловой теперь уже и не было вопроса о
том, поступить или не поступить
в прачки.
Она с соболезнованием смотрела теперь на
ту каторжную жизнь, которую вели
в первых комнатах бледные, с худыми руками прачки, из которых некоторые уже были чахоточные, стирая и гладя
в тридцатиградусном мыльном пару с открытыми летом и зимой окнами, и ужасалась мысли о
том, что и она могла поступить
в эту каторгу.
Маслова курила уже давно, но
в последнее время связи своей с приказчиком и после
того, как он бросил ее, она всё больше и больше приучалась пить. Вино привлекало ее не только потому, что оно казалось ей вкусным, но оно привлекало ее больше всего потому, что давало ей возможность забывать всё
то тяжелое, что она пережила, и давало ей развязность и уверенность
в своем достоинстве, которых она не имела без вина. Без вина ей всегда было уныло и стыдно.
В конце же недели поездка
в государственное учреждение — участок, где находящиеся на государственной службе чиновники, доктора — мужчины, иногда серьезно и строго, а иногда с игривой веселостью, уничтожая данный от природы для ограждения от преступления не только людям, но и животным стыд, осматривали этих женщин и выдавали им патент на продолжение
тех же преступлений, которые они совершали с своими сообщниками
в продолжение недели.
Так прожила Маслова семь лет. За это время она переменила два дома и один раз была
в больнице. На седьмом году ее пребывания
в доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет, с ней случилось
то, за что ее посадили
в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания
в тюрьме с убийцами и воровками.
Выбрав из десятка галстуков и брошек
те, какие первые попались под руку, — когда-то это было ново и забавно, теперь было совершенно всё равно, — Нехлюдов оделся
в вычищенное и приготовленное на стуле платье и вышел, хотя и не вполне свежий, но чистый и душистый,
в длинную, с натертым вчера тремя мужиками паркетом столовую с огромным дубовым буфетом и таким же большим раздвижным столом, имевшим что-то торжественное
в своих широко расставленных
в виде львиных лап резных ножках.
«Исполняя взятую на себя обязанность быть вашей памятью, — было написано на листе серой толстой бумаги с неровными краями острым, но разгонистым почерком, — напоминаю вам, что вы нынче, 28-го апреля, должны быть
в суде присяжных и потому не можете никак ехать с нами и Колосовым смотреть картины, как вы, с свойственным вам легкомыслием, вчера обещали; à moins que vous ne soyez disposé à payer à la cour d’assises les 300 roubles d’amende, que vous vous refusez pour votre cheval, [если, впрочем, вы не предполагаете уплатить
в окружной суд штраф
в 300 рублей, которые вы жалеете истратить на покупку лошади.] зa
то, что не явились во-время.
И женщина эта вовлекла его
в связь, которая с каждым днем делалась для Нехлюдова всё более и более захватывающей и вместе с
тем всё более и более отталкивающей.
Но волнение его было напрасно: муж, предводитель дворянства
того самого уезда,
в котором были главные имения Нехлюдова, извещал Нехлюдова о
том, что
в конце мая назначено экстренное земское собрание, и что он просит Нехлюдова непременно приехать и donner un coup d’épaule [поддержать]
в предстоящих важных вопросах на земском собрании о школах и подъездных путях, при которых ожидалось сильное противодействие реакционной партии.
Нехлюдов вспомнил о всех мучительных минутах, пережитых им по отношению этого человека: вспомнил, как один раз он думал, что муж узнал, и готовился к дуэли с ним,
в которой он намеревался выстрелить на воздух, и о
той страшной сцене с нею, когда она
в отчаянии выбежала
в сад к пруду с намерением утопиться, и он бегал искать ее.
Он неделю
тому назад написал ей решительное письмо,
в котором признавал себя виновным, готовым на всякого рода искупление своей вины, но считал всё-таки, для ее же блага, их отношения навсегда поконченными.
Управляющий писал, что ему, Нехлюдову, необходимо самому приехать, чтобы утвердиться
в правах наследства и, кроме
того, решить вопрос о
том, как продолжать хозяйство: так ли, как оно велось при покойнице, или, как он это и предлагал покойной княгине и теперь предлагает молодому князю, увеличить инвентарь и всю раздаваемую крестьянам землю обрабатывать самим.
Письмо это было и приятно и неприятно Нехлюдову, Приятно было чувствовать свою власть над большою собственностью и неприятно было
то, что во время своей первой молодости он был восторженным последователем Герберта Спенсера и
в особенности, сам будучи большим землевладельцем, был поражен его положением
в «Social statics» о
том, что справедливость не допускает частной земельной собственности.
С прямотой и решительностью молодости он не только говорил о
том, что земля не может быть предметом частной собственности, и не только
в университете писал сочинение об этом, но и на деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей не его матери, а по наследству от отца ему лично) мужикам, не желая противно своим убеждениям владеть землею.
Да и не за чем было, так как не было уже ни
той силы убеждения, ни
той решимости, ни
того тщеславия и желания удивить, которые были
в молодости.
Второе же — отречься от
тех ясных и неопровержимых доводов о незаконности владения землею, которые он тогда почерпнул из «Социальной статики» Спенсера и блестящее подтверждение которым он нашел потом, уже много после,
в сочинениях Генри Джорджа, — он никак не мог.
Тотчас же найдя
в ящике огромного стола, под отделом срочные,повестку,
в которой значилось, что
в суде надо было быть
в одиннадцать, Нехлюдов сел писать княжне записку о
том, что он благодарит за приглашение и постарается приехать к обеду. Но, написав одну записку, он разорвал ее: было слишком интимно; написал другую — было холодно, почти оскорбительно. Он опять разорвал и пожал
в стене пуговку.
В двери вошел
в сером коленкоровом фартуке пожилой, мрачного вида, бритый с бакенбардами лакей.
В пользу женитьбы вообще было, во-первых,
то, что женитьба, кроме приятностей домашнего очага, устраняя неправильность половой жизни, давала возможность нравственной жизни; во-вторых, и главное,
то, что Нехлюдов надеялся, что семья, дети дадут смысл его теперь бессодержательной жизни. Это было за женитьбу вообще. Против же женитьбы вообще было, во-первых, общий всем немолодым холостякам страх за лишение свободы и, во-вторых, бессознательный страх перед таинственным существом женщины.
В пользу же
в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых,
то, что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще
то, что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
Против же женитьбы на Мисси
в частности было, во-первых,
то, что очень вероятно можно бы было найти девушку имеющую еще гораздо больше достоинств, чем Мисси, и потому более достойную его, и, во-вторых,
то, что ей было 27 лет, и потому, наверное, у нее были уже прежние любови, — и эта мысль была мучительной для Нехлюдова.
Гордость его не мирилась с
тем, чтобы она даже
в прошедшем могла любить не его.
Бреве был
тот товарищ прокурора, который должен был обвинять
в этом заседании.
Больше всего народа было около залы гражданского отделения,
в которой шло
то дело, о котором говорил представительный господин присяжным, охотник до судейских дел.
В сделанный перерыв из этой залы вышла
та самая старушка, у которой гениальный адвокат сумел отнять ее имущество
в пользу дельца, не имевшего на это имущество никакого права, — это знали и судьи, а
тем более истец и его адвокат; но придуманный ими ход был такой, что нельзя было не отнять имущество у старушки и не отдать его дельцу.
Он также поспешно, с портфелем под мышкой, и так же махая рукой, прошел к своему месту у окна и тотчас же погрузился
в чтение и пересматривание бумаг, пользуясь каждой минутой для
того, чтобы приготовиться к делу.
Сущность дела об отравлении он знал
в общих чертах и составил уже план речи, но ему нужны были еще некоторые данные, и их
то он теперь поспешно и выписывал из дела.
Началась обычная процедура: перечисление присяжных заседателей, рассуждение о неявившихся, наложение на них штрафов и решение о
тех, которые отпрашивались, и пополнение неявившихся запасными. Потом председатель сложил билетики, вложил их
в стеклянную вазу и стал, немного засучив шитые рукава мундира и обнажив сильно поросшие волосами руки, с жестами фокусника, вынимать по одному билетику, раскатывать и читать их. Потом председатель спустил рукава и предложил священнику привести заседателей к присяге.
В окружном же суде он служил со времени открытия судов и очень гордился
тем, что он привел к присяге несколько десятков тысяч человек, и что
в своих преклонных годах он продолжал трудиться на благо церкви, отечества и семьи, которой он оставит, кроме дома, капитал не менее тридцати тысяч
в процентных бумагах.
«Да не может быть», продолжал себе говорить Нехлюдов, и между
тем он уже без всякого сомнения знал, что это была она,
та самая девушка, воспитанница-горничная,
в которую он одно время был влюблен, именно влюблен, а потом
в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
Да, это была она. Он видел теперь ясно
ту исключительную, таинственную особенность, которая отделяет каждое лицо от другого, делает его особенным, единственным, неповторяемым. Несмотря на неестественную белизну и полноту лица, особенность эта, милая, исключительная особенность, была
в этом лице,
в губах,
в немного косивших глазах и, главное,
в этом наивном, улыбающемся взгляде и
в выражении готовности не только
в лице, но и во всей фигуре.
Подсудимая подняла юбку сзади
тем движением, которым нарядные женщины оправляют шлейф, и села, сложив белые небольшие руки
в рукавах халата, не спуская глаз с председателя.
Между
тем, при описи имущества покойного
в порядке охранительном, оказалось
в наличности только 312 рублей 16 копеек.
Далее показала, что она при вторичном своем приезде
в номер купца Смелькова действительно дала ему, по наущению Картинкина, выпить
в коньяке каких-то порошков, которые она считала усыпительными, с
тем, чтобы купец заснул и поскорее отпустил ее.
Евфимья Бочкова показала, что она ничего не знает о пропавших деньгах, и что она и
в номер купца не входила, а хозяйничала там одна Любка, и что если что и похищено у купца,
то совершила похищение Любка, когда она приезжала с купцовым ключом за деньгами.
Председатель, с выражением
того, что это дело теперь окончено, переложил локоть руки,
в которой он держал бумагу, на другое место и обратился к Евфимье Бочковой.
Председатель шептался
в это время с членом налево и не слыхал
того, что говорила Маслова, но для
того, чтобы показать, что он всё слышал, он повторил ее последние слова.
В это время товарищ прокурора опять привстал и всё с
тем же притворно-наивным видом попросил позволения сделать еще несколько вопросов и, получив разрешение, склонив над шитым воротником голову, спросил...
Вслед за этим председатель записал что-то
в бумагу и, выслушав сообщение, сделанное ему шопотом членом налево, объявил на 10 минут перерыв заседания и поспешно встал и вышел из залы. Совещание между председателем и членом налево, высоким, бородатым, с большими добрыми глазами, было о
том, что член этот почувствовал легкое расстройство желудка и желал сделать себе массаж и выпить капель. Об этом он и сообщил председателю, и по его просьбе был сделан перерыв.
Нехлюдов
в это лето у тетушек переживал
то восторженное состояние, когда
в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность дела, предоставленного
в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего
того совершенства, которое он воображает себе.
Он
в первый раз понял тогда всю жестокость и несправедливость частного землевладения и, будучи одним из
тех людей, для которых жертва во имя нравственных требований составляет высшее духовное наслаждение, он решил не пользоваться правом собственности на землю и тогда же отдал доставшуюся ему по наследству от отца землю крестьянам.
Тетушка Марья Ивановна боялась
того, чтобы Дмитрий не вступил
в связь с Катюшей.