Неточные совпадения
Как ни старались люди, собравшись в
одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли
всех животных и птиц, — весна была весною даже и в городе.
Так, в конторе губернской тюрьмы считалось священным и важным не то, что
всем животным и людям даны умиление и радость весны, а считалось священым и важным то, что накануне получена была за номером с печатью и заголовком бумага о том, чтобы к 9-ти часам утра были доставлены в нынешний день, 28-го апреля, три содержащиеся в тюрьме подследственные арестанта — две женщины и
один мужчина.
— Пуще
всего — лишнего не высказывай, стой на
одном и шабаш.
Нехлюдов вспомнил о
всех мучительных минутах, пережитых им по отношению этого человека: вспомнил, как
один раз он думал, что муж узнал, и готовился к дуэли с ним, в которой он намеревался выстрелить на воздух, и о той страшной сцене с нею, когда она в отчаянии выбежала в сад к пруду с намерением утопиться, и он бегал искать ее.
Теперь, сделавшись по наследству большим землевладельцем, он должен был
одно из двух: или отказаться от своей собственности, как он сделал это десять лет тому назад по отношению 200 десятин отцовской земли, или молчаливым соглашением признать
все свои прежние мысли ошибочными и ложными.
В небольшой комнате присяжных было человек десять разного сорта людей.
Все только пришли, и некоторые сидели, другие ходили, разглядывая друг друга и знакомясь. Был
один отставной в мундире, другие в сюртуках, в пиджаках,
один только был в поддевке.
Его слушали с уважением, и некоторые старались вставить свои замечания, но он
всех обрывал, как будто он
один мог знать
всё по-настоящему.
Задняя же часть
вся занята была скамьями, которые, возвышаясь
один ряд над другим, шли до задней стены.
Всем было неловко,
один только старичок-священник был несомненно убежден, что он делает очень полезное и важное дело.
— Наконец, — продолжал чтение секретарь, — Картинкин сознался и в том, что дал Масловой порошков для усыпления купца; во вторичном же своем показании отрицал свое участие в похищении денег и передачу порошков Масловой, во
всем обвиняя ее
одну.
Так закончил свое чтение длинного обвинительного акта секретарь и, сложив листы, сел на свое место, оправляя обеими руками длинные волосы.
Все вздохнули облегченно с приятным сознанием того, что теперь началось исследование, и сейчас
всё выяснится, и справедливость будет удовлетворена.
Один Нехлюдов не испытывал этого чувства: он
весь был поглощен ужасом перед тем, что могла сделать та Маслова, которую он знал невинной и прелестной девочкой 10 лет тому назад.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на
одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он
всё поил наших девушек, потом хотел послать еще за вином, а деньги у него
все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал к себе в номер. И сказал, где деньги и сколько взять. Я и поехала.
— Приехала и сделала
всё, как он велел: пошла в номер. Не
одна пошла в номер, а позвала и Симона Михайловича и ее, — сказала она, указывая на Бочкову.
Он в первый раз понял тогда
всю жестокость и несправедливость частного землевладения и, будучи
одним из тех людей, для которых жертва во имя нравственных требований составляет высшее духовное наслаждение, он решил не пользоваться правом собственности на землю и тогда же отдал доставшуюся ему по наследству от отца землю крестьянам.
Он был уверен, что его чувство к Катюше есть только
одно из проявлений наполнявшего тогда
всё его существо чувства радости жизни, разделяемое этой милой, веселой девочкой. Когда же он уезжал, и Катюша, стоя на крыльце с тетушками, провожала его своими черными, полными слез и немного косившими глазами, он почувствовал однако, что покидает что-то прекрасное, дорогое, которое никогда уже не повторится. И ему стало очень грустно.
Один — духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благо и других людей, и другой — животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом
всего мира.
Всю жизнь потом эта заутреня осталась для Нехлюдова
одним из самых светлых и сильных воспоминаний.
Весь вечер он был сам не свой: то входил к тетушкам, то уходил от них к себе и на крыльцо и думал об
одном, как бы
одну увидать ее; но и она избегала его, и Матрена Павловна старалась не выпускать ее из вида.
Так прошел
весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей —
одна. Он опять вышел на крыльцо. На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял
весь воздух. С реки, которая была в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался лед.
Лампа
всё еще горела, и Катюша опять сидела
одна у стола, как будто была в нерешительности.
Она вырвалась от него и вернулась в девичью. Он слышал, как захлопнулся крючок. Вслед за этим
всё затихло, красный глаз в окне исчез, остался
один туман и возня на реке.
Старшина высказывал какие-то соображения, что
всё дело в экспертизе. Петр Герасимович что-то шутил с приказчиком-евреем, и они о чем-то захохотали. Нехлюдов односложно отвечал на обращенные к нему вопросы и желал только
одного — чтобы его оставили в покое.
Когда кончилась присяга,
всех свидетелей увели, оставив
одну, именно Китаеву, хозяйку дома терпимости.
Жизнь Катюши, и вытекавшая из ноздрей сукровица, и вышедшие из орбит глаза, и его поступок с нею, —
всё это, казалось ему, были предметы
одного и того же порядка, и он со
всех сторон был окружен и поглощен этими предметами.
Товарищ прокурора говорил очень долго, с
одной стороны стараясь вспомнить
все те умные вещи, которые он придумал, с другой стороны, главное, ни на минуту не остановиться, а сделать так, чтобы речь его лилась, не умолкая, в продолжение часа с четвертью.
На этот вопрос ответили очень скоро.
Все согласились ответить: «да, виновен», признав его участником и отравления и похищения. Не согласился признать виновным Картинкина только
один старый артельщик, который на
все вопросы отвечал в смысле оправдания.
Княгиня Софья Васильевна кончила свой обед, очень утонченный и очень питательный, который она съедала всегда
одна, чтобы никто не видал ее в этом непоэтическом отправлении. У кушетки ее стоял столик с кофе, и она курила пахитоску. Княгиня Софья Васильевна была худая, длинная,
всё еще молодящаяся брюнетка с длинными зубами и большими черными глазами.
«Стыдно и гадко, гадко и стыдно», — повторял он себе не об
одних отношениях к Мисси, но обо
всем.
Не ты
один, а
все такие — такова жизнь», говорил этот голос.
Остальные женщины, —
все простоволосые и в
одних сурового полотна рубахах, — некоторые сидели на нарах и шили, некоторые стояли у окна и смотрели на проходивших по двору арестантов.
Так же трудно показалось нынче утром сказать
всю правду Мисси. Опять нельзя было начинать говорить, — это было бы оскорбительно. Неизбежно должно было оставаться, как и во многих житейских отношениях, нечто подразумеваемое.
Одно он решил нынче утром: он не будет ездить к ним и скажет правду, если спросят его.
Но такого человека, который бы пожалел его, не нашлось ни
одного во
всё то время, когда он, как зверок, жил в городе свои года ученья и, обстриженный под гребенку, чтоб не разводить вшей, бегал мастерам за покупкой; напротив,
всё, что он слышал от мастеров и товарищей с тех пор, как он живет в городе, было то, что молодец тот, кто обманет, кто выпьет, кто обругает, кто прибьет, развратничает.
До этой ночи, пока она надеялась на то, что он заедет, она не только не тяготилась ребенком, которого носила под сердцем, но часто удивленно умилялась на его мягкие, а иногда порывистые движения в себе. Но с этой ночи
всё стало другое. И будущий ребенок стал только
одной помехой.
— «Ангелов творче и Господи сил, — продолжал он, — Иисусе пречудный, ангелов удивление, Иисусе пресильный, прародителей избавление, Иисусе пресладкий, патриархов величание, Иисусе преславный, царей укрепление, Иисусе преблагий, пророков исполнение, Иисусе предивный, мучеников крепость, Иисусе претихий, монахов радосте, Иисусе премилостивый, пресвитеров сладость, Иисусе премилосердый, постников воздержание, Иисусе пресладостный, преподобных радование, Иисусе пречистый, девственных целомудрие, Иисусе предвечный, грешников спасение, Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», добрался он наконец до остановки,
всё с большим и большим свистом повторяя слово Иисусе, придержал рукою рясу на шелковой подкладке и, опустившись на
одно колено, поклонился в землю, а хор запел последние слова: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», а арестанты падали и подымались, встряхивая волосами, остававшимися на половине головы, и гремя кандалами, натиравшими им худые ноги.
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно
всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил
одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.
Мировоззрение это состояло в том, что главное благо
всех мужчин,
всех без исключения — старых, молодых, гимназистов, генералов, образованных, необразованных, — состоит в половом общении с привлекательными женщинами, и потому
все мужчины, хотя и притворяются, что заняты другими делами, в сущности желают только
одного этого.
— Я выпростал
одного несостоятельного должника из совершенно неправильного обвинения, и теперь они
все ко мне лезут.
— Что же, можно и подписать.
Всё можно, — сказала она, щуря
один глаз и улыбаясь.
Есть у нас
одна старушка, так
все, знаете, удивляются даже.
Смотритель с Нехлюдовым подошли к острогу. Калитка мгновенно отворилась при приближении смотрителя. Надзиратели, взяв под козырек, провожали его глазами. Четыре человека с бритыми полуголовами и неся кадки с чем-то, встретились им в прихожей и
все сжались, увидав смотрителя.
Один особенно пригнулся и мрачно насупился, блестя черными глазами.
В первой комнате, с большой выступающей облезлой печью и двумя грязными окнами, стояла в
одном углу черная мерка для измерения роста арестантов, в другом углу висел, — всегдашняя принадлежность
всех мест мучительства, как бы в насмешку над его учением, — большой образ Христа.
Свою историю Вера Ефремовна рассказала так, что она, кончив акушерские курсы, сошлась с партией народовольцев и работала с ними. Сначала шло
всё хорошо, писали прокламации, пропагандировали на фабриках, но потом схватили
одну выдающуюся личность, захватили бумаги и начали
всех брать.
Один женский говорил: «jamais, jamais je ne croirais», [никогда, никогда не поверю,] a другой, с другого конца, мужской, что-то рассказывал,
все повторяя: «la comtesse Voronzoff и Victor Apraksine». [графиня Воронцова и Виктор Апраксин.]
Люди как реки: вода во
всех одинакая и везде
одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая.
Каждый человек носит в себе зачатки
всех свойств людских и иногда проявляет
одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь
всё между тем
одним и самим собою.
Доводы управляющего о том, как при передаче земли крестьянам ни за что пропадет
весь инвентарь, который нельзя будет продать за
одну четверть того, что он стоит, как крестьяне испортят землю, вообще как много Нехлюдов потеряет при такой передаче, только подтверждали Нехлюдова в том, что он совершает хороший поступок, отдавая крестьянам землю и лишая себя большой части дохода.
— Так и делаем; вот
одного в работники отдал, да у вашей милости деньжонок взял. Еще до заговенья
всё забрали, а подати не плачены.
— Какой уж корм! Только пример
один. Известное дело, не свое детище. Абы довезть живым. Сказывала, довезла только до Москвы, так в ту же пору и сгас. Она и свидетельство привезла, —
всё как должно. Умная женщина была.
— Ну, и отработаю, отпусти корову-то, не мори голодом, — злобно прокричала она. — И так ни дня ни ночи отдыха нет. Свекровь больная. Муж закатился.
Одна поспеваю во
все концы, а силы нет. Подавись ты отработкой своей.
Над толпой у двора старосты стоял говор, но как только Нехлюдов подошел, говор утих, и крестьяне, так же как и в Кузминском,
все друг за другом поснимали шапки. Крестьяне этой местности были гораздо серее крестьян Кузминского; как девки и бабы носили пушки в ушах, так и мужики были почти
все в лаптях и самодельных рубахах и кафтанах. Некоторые были босые, в
одних рубахах, как пришли с работы.