Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и
русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев.
Если цель русских состояла в том, чтоб отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется
русскими историками победоносным.
Неточные совпадения
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и, со стороны
русских, о завлечении неприятеля в глубь России. — принадлежат очевидно к этому разряду, и
историки только с большою натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы
русским военачальникам.
Сами
историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения и знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему
русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желания вести переговоры.
После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года
историки признают движение
русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю — так называемый фланговый марш за Красною Пахрой.
Даже иностранные, даже французские
историки признают гениальность
русских полководцев, говоря об этом фланговом марше.
Во-вторых, еще труднее понять, в чем именно
историки видят спасительность этого маневра для
русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для
русского и спасительным для французского войска.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону итти в эти полуденные губернии (так как
русская армия давала ему дорогу)
историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были
русские; люди, старающиеся объяснить всё по правилам фехтования, —
историки, которые писали об этом событии.
Объяснение этого странного явления тем (как то делают
русские военные
историки, что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Русские военные
историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
В настоящей
русской литературе от гимназиста до ученого
историка, нет человека, который бы не бросил своего камушка в Александра за неправильные поступки его в этот период царствования.
Мы очень хорошо понимаем, что от
русского историка, изображающего события новой русской истории, начиная с Петра, невозможно еще требовать ничего более фактической верности и полноты.
Стр. 39.…покойник Тимофей Николаевич… — Имеется в виду Грановский Тимофей Николаевич (1813–1855),
русский историк, общественный деятель западнической ориентации; с 1839 г. профессор всеобщей истории Московского университета, славившийся своим ораторским искусством.
Эта глава именно показывает, что автор не вовсе чужд общей исторической идеи, о которой мы говорили; но вместе с тем в ней же находится очевидное доказательство того, как трудно современному
русскому историку дойти до сущности, до основных начал во многих явлениях нашей новой истории.
Неточные совпадения
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза
русского народа», в котором председательствовал
историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она знала не хуже его и, не пугаясь, говорила:
— Католики дали Кампанеллу, Менделя, вообще множество ученых,
историков, а наши монахи чугунные невежды, даже сносной истории
русских сект не могут написать.
— Надо. Отцы жертвовали на церкви, дети — на революцию. Прыжок — головоломный, но… что же, брат, делать? Жизнь верхней корочки несъедобного каравая, именуемого Россией, можно озаглавить так: «История головоломных прыжков
русской интеллигенции». Ведь это только господа патентованные
историки обязаны специальностью своей доказывать, что существуют некие преемственность, последовательность и другие ведьмы, а — какая у нас преемственность? Прыгай, коли не хочешь задохнуться.
— Жюли, это сказал не Карасен, — и лучше зови его: Карамзин, — Карамзин был
историк, да и то не
русский, а татарский, — вот тебе новое доказательство разнообразия наших типов. О ножках сказал Пушкин, — его стихи были хороши для своего времени, но теперь потеряли большую часть своей цены. Кстати, эскимосы живут в Америке, а наши дикари, которые пьют оленью кровь, называются самоеды.
— Благодарю, Серж. Карамзин —
историк; Пушкин — знаю; эскимосы в Америке;
русские — самоеды; да, самоеды, — но это звучит очень мило са-мо-е-ды! Теперь буду помнить. Я, господа, велю Сержу все это говорить мне, когда мы одни, или не в нашем обществе. Это очень полезно для разговора. Притом науки — моя страсть; я родилась быть m-me Сталь, господа. Но это посторонний эпизод. Возвращаемся к вопросу: ее нога?