Неточные совпадения
— Ну, что́, мой
друг? —
спросила графиня.
— Это кто же? сам главнокомандующий был? —
спрашивали в
другом конце комнаты. — Какой моложавый!…
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел.
Другой раз он остановился,
спросил...
Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на
другой день, 15-го числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым,
спросил Болконского.
На правом фланге у Багратиона в 9 часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать
спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10-ти верст, отделявшему один фланг от
другого, ежели не убьют того, кого пошлют (чтó было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, чтó было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не
спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что́ они дают у
других, т. е. всё, что́ они могут давать.
— А кто тебе сказал, что́ такое зло для
другого человека? —
спросил он.
Денисов прямо от полкового командира поохал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего
друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов
спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы.
— Qu’est ce que c’est? [ — Что̀ это?] —
спросил кто-то из
другой комнаты.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему-то смеявшуюся, веселившуюся между
другою молодою половиной общества, всё
спрашивал себя: «О чем она думает? Чему она так рада!».
— Где? —
спросил Болконский. — Виноват, — сказал он обращаясь к барону, — этот разговор мы в
другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. — Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
Пьер подошел к своему
другу и
спросив не тайна ли то, что́ говорится, сел подле них.
— Ты о чем думал теперь, Николинька? —
спросила Наташа. — Они любили это
спрашивать друг у
друга.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно-блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее
спрашивал его только про то:
друг ли он или такой же враг, как и все
другие, по отношению к Анатолю? Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
Он
спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще,
другой, что он будет обедать нынче.
Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего
спрашивает или советует то или
другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица, или от государя истекает такое-то приказание в форме совета, и нужно или не нужно исполнять его.
На
другой день на смотру государь
спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.
Слышал ли он или сам вел ничтожные разговоры, читал ли он или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался как прежде: не
спрашивал себя из чего хлопочут люди, когда всё так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в
другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить.
— А много вашей силы тут? —
спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
Первые 15 лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в
другую, грабят, убивают один
другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. — Какая причина этого движения, или по каким законам происходило оно?
спрашивает ум человеческий.
Тотчас же она принялась за
другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе
спрашивать: увязывать или нет подводу, и довольно ли она наложена?
Он в тот же вечер, не
спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на
другой день приобрести требуемый пистолет.
— Готов экипаж? — в
другой раз
спросил он.
— Шапку-то сними… шапку-то, — заговорили в толпе, обращаясь
друг к
другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и
спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что̀ ему говорили и прятался за
других.
Хотя источник chagrin [горе] г-на Мишо и должен был быть
другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же
спросил у него...
Ежели бы у него
спросили, чтò он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нèчего, что на то есть Кутузов, и
другие, а что он слышал, что комплектуют полки и что должно быть драться еще долго будут и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять, как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью-то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что-то делавших у столба, — дрожащими руками толкая
друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто
спрашивая: чтò это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
— Это, мой
друг, у доктора
спрашивать надо, — сказал он и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, чтò говорил...
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность, и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не
спрашивал себя. Его это не интересовало. На всё дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем-то
другим. В душе его было глубокое, не высказанное убеждение, что всё будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передают ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не
спрашивая о том, как по правилам поступали
другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью.
— Это чтò же, mon cher ami? [любезный
друг?] —
спросила графиня, отпившая свой чай и видимо желая найти предлог для того, чтобы посердиться после пищи. — Как же это ты говоришь: правительство; я это не пойму.
Она знала, что когда он так думал вслух, он иногда
спрашивал ее, чтò он сказал и сердился, когда замечал, что она думала о
другом.