Неточные совпадения
Так
говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного
князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп, как она
говорила (грипп был тогда новое слово, употреблявшееся только редкими). В записочках, разосланных утром с красным лакеем, было написано без различия во всех...
— Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, — сказал
князь, по привычке, как заведенные часы,
говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.
Князь Василий
говорил всегда лениво, как актер
говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
— Послушайте,
князь, — сказала она, — я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, — торопливо прибавила она. — Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous avez été, [Будьте тем добрым, каким вы бывали прежде,] —
говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
— Bonaparte l’a dit, [Это
говорил Бонапарт,] — сказал
князь Андрей с усмешкой.
— C’est un roturier, vous aurez beau dire, [выскочка, что ни
говорите,] — сказал
князь Ипполит.
И
князь Ипполит начал
говорить по-русски таким выговором, каким
говорят французы, пробывшие с год в России. Все приостановились: так оживленно, настоятельно требовал
князь Ипполит внимания к своей истории.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что-то
говорить ей.
— Я очень рад, что не поехал к посланнику, —
говорил князь Ипполит: — скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
— Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё
говорить, что́ только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что-нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? — спросил
князь Андрей после минутного молчания.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером-аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к
князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и
говорил ему
князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
— Всё это бредни, — остановил его опять
князь Андрей, —
поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал
говорить. Пьер поглядывал на
князя Андрея,
князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою ручкой.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина
князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что-нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал
говорить...
— Моя жена, — продолжал
князь Андрей, — прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому
говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей,
говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь,
говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в минуты раздражения.
— Je suis un homme fini, [Я конченный человек,] — сказал
князь Андрей. — Что́ обо мне
говорить? Давай
говорить о тебе, — сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
— Он дурно выбирал свои знакомства, — вмешалась княгиня Анна Михайловна. — Сын
князя Василия, он и один Долохов, они,
говорят, Бог знает что́ делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухова выслан в Москву. Анатоля Курагина — того отец как-то замял. Но выслали-таки из Петербурга.
Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам
князь Василий это
говорил.
—
Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне
говорили, — сказала гостья.
—
Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, —
говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
— C’est donc positif? —
говорил князь.
— Знаю, знаю, — сказал
князь Василий своим монотонным голосом. — Je n’ai jamais pu concevoir, comment Nathalie s’est décidée à épouser cet ours mal-léché! Un personnage complètement stupide et ridicule. Et joueur à ce qu’on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок,
говорят.]
Мы, женщины,
князь, — она нежно улыбнулась, — всегда знаем, как
говорить эти вещи.
— Это ужасно! ужасно! —
говорила она, — но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!.. Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте,
князь, да поддержит вас Бог…]
— Ничего, всё то же; я только пришел
поговорить с тобой, Катишь, о деле, — проговорил
князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. — Как ты нагрела, однако, — сказал он, — ну, садись сюда, causons. [
Поговорим.]
— Наконец, надо подумать и о моем семействе, — сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал
князь Василий, — ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело
говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что́ граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
— Ma chère, — сказал вдруг
князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав
говорить скорей, — но что́, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
В приемной никого уже не было, кроме
князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем-то оживленно
говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что-то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала...
— Я и не знаю, чтó в этой бумаге, —
говорила княжна, обращаясь к
князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. — Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
— Oh! — сказал
князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. — C’est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам
говорю.
— Mais, mon prince, [Но,
князь,]
говорила Анна Михайловна, — после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, — обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки
князя Василия.
Говорят, что
князь Василий играл очень гадкую роль во всей этой истории, и что он уехал в Петербург очень сконфуженный.
Отец мне ничего не
говорил о женихе, но сказал только, что получил письмо и ждет посещения
князя Василия; чтó касается до плана супружества относительно меня, я вам скажу, милый и бесценный друг, что брак, по-моему, есть божественное установление, которому нужно подчиняться.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он
говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из-под своих густых нависших бровей косился на сына.
Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца — подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами
говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого
князя, сам не зная, чтó из этого выйдет.
— Я ничего не
говорю, чтобы все распоряжения были хороши, — сказал
князь Андрей, — только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё-таки великий полководец!
— Михайла Иванович! — закричал старый
князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. — Я вам
говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он
говорит.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что-то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала,
говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слез она заснула.
Князю Андрею жалко стало сестру.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице
князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав. Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она
говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних
князь Андрей от своей жены. Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку
говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы.
Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
— Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, —
говорил князь Андрей, видимо смущенный. — Я согласен, что из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
— Еще я хотел просить вас, — продолжал
князь Андрей, — ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера
говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
— Да, не дурак был этот австрийский
князь, что́ тут за́мок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? —
говорил Несвицкий.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку,
говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к
князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема
поговорить хоть не по-русски (они
говорили по-французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
— Однако, серьезно
говоря, — отвечал
князь Андрей, — всё-таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император
говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей:
говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть
князя Ауэрсперга и проч.
Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и
говорит: «
Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать
говорить сержанту.