Неточные совпадения
—
Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет
того, чтó вы сделали для нас.
— Да, я была глупа, я еще
верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только
те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
— Ah, mon ami! — сказала она с
тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: — croyez, que je souffre, autant, que vous, mais soyez homme. [Ах, мой дружок,
поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
Князь Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы, как будто для
того, чтобы
поверить, не изменились ли привычки отца за
то время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились, обратился к жене.
«Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на
то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не
верил своим глазам.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с
тем, чувствуя себя не в состоянии вполне
верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
Беспрестанно он слышал слова: «С вашею необыкновенною добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал
верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму,
тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что
то, что̀ говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она
верила, что это могло быть, но не понимала.
Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о
том, что̀ такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, — или бы они не
поверили ему, или, что̀ еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в
том, что с ним не случилось
того, что̀ случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак.
Сражение, состоявшее только в
том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно пока не разошелся еще пороховой дым на поле сражения,
верили, что французы побеждены и отступают против своей воли.
— Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, — продолжал он, — хороши мы были бы все, ожидая чего-то и
тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому.
Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
Мысль о поражении и бегстве не могла прийти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на
той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел
верить этому.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не
верить этому теперь. Ростов ехал по
тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Чтó ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
В
то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не
верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких-нибудь необыкновенных причинах.
— И почему вы могли
поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее,
то я бы предпочитала ваше.
Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в
ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в
ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «
Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
— И
веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью,
то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня.
Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всею душой
верил тому, что́ говорил ему этот чужой человек.
Верил ли он
тем разумным доводам, которые были в речи масона, или
верил, как
верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на
том же убеждении, или
тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своею опущенностью и безнадежностью; — но он всею душой желал
верить, и
верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
— Я не понимаю, — сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не
верить ему. — Я не понимаю, — сказал он, — каким образом ум человеческий не может постигнуть
того знания, о котором вы говорите.
Для
того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно
верить и совершенствоваться.
Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от
того, что́ он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по
той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо
верил, что найдет возрождение к новой жизни.
Князь Андрей сначала читал одними глазами, но потом невольно
то, что́ он читал (несмотря на
то, что он знал, на сколько должно было
верить Билибину) больше и больше начинало занимать его.
Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии
поверить его не только в
том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о
том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё
то, что́ они дают у других, т. е. всё, что́ они могут давать.
— Да, это учение Гердера, — сказал князь Андрей, — но не
то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что́ убеждает. Убеждает
то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я
верю, что он есть… Вот что́ убеждает, вот что́ убедило меня, — сказал князь Андрей.
Маркитант
верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что́ считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай
то, что́ ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
«Весна, и любовь, и счастие!» — как будто говорил этот дуб, — «и как не надоест вам всё один и
тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и
то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они — из спины, из боков; как выросли — так и стою, и не
верю вашим надеждам и обманам».
Он даже не понимал
того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы
поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал
того совершенства, к которому он стремился, что он легко
поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову
та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё-таки выразить всего
того, чтó думаешь, и никогда не приходило сомнение в
том, что не вздор ли всё
то, чтó я думаю и всё
то, во чтó я
верю? И этот-то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
То, что́ ее ожидало, было так прекрасно, что она не
верила даже
тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты.
— Так весело, как никогда в жизни! — сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтоб обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на
той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне добр и хорош, и не
верит в возможность зла, несчастия и горя.
— Я бы не
поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, — говорил князь Андрей. — Это совсем не
то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна — она и там всё счастье, надежда, свет; другая половина — всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
Брат часто удивлялся, глядя на нее. Совсем не было похоже, чтоб она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не
верил в
то, что ее судьба уже решена,
тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что-нибудь не
то, в этом предполагаемом браке.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не
верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их.
— Нет, знаешь, я не
верю этому, чтобы мы были в животных, — сказала Наташа
тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, — а я знаю наверное, что мы были ангелами там где-то и здесь были, и от этого всё помним…
Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, — способность видеть и
верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для
того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё,
поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть
то, что́ она сказала, что она не помнит, что́ она сказала, и что у нее нет горя, кроме
того, которое он знает — горя о
том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу
верить, что она не могла не любить ее как
ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
— Уж лошади ж были! — продолжал рассказ Балага. — Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, — обратился он к Долохову, — так
веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не
то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал
то, что̀ говорила ему Марья Дмитриевна, не
веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! — этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о
том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела
верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в
то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Несмотря на
то, что дипломаты еще твердо
верили в возможность мира и усердно работали с этою целью, несмотря на
то. что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frère [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны, и что всегда будет любить и уважать его — он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку.
Но несмотря на
то, что он твердо
верил в
то, что он был Неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после
того как ему велено было опять поступить на службу и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «je vous ai fait Roi pour régner à ma manière, mais pas à la vôtre» [я вас сделал королем для
того, чтобы царствовать не по-своему, а по-моему] — он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
И даже ей радостно было
то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не
верит в лечение и не дорожит своею жизнью.
Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему-нибудь плану (никто и не
верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей — участников войны, не угадывавших
того, что должно быть, и
того, что было единственным спасением России.
— Allez donc, il у voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит,
поверьте,] — сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием,
тем голосом и с
тем покашливанием, которым он разрешал все трудности. — Allez, il у voit assez, — повторил он. — И чему я рад, — продолжал он, — это
тому, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем — власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, — заключил он с победоносною улыбкой.
А
верь, голубчик: нет сильнее
тех двух воинов, терпение и время;
те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voilà le mal. [этим ухом не слышат, — вот чтò плохо!]
«А главное», думал князь Андрей, «почему
веришь ему, это
то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это
то, что голос его задрожал, когда он сказал: «до чего довели!» и что он захлипал, говоря о
том, что он «заставит их есть лошадиное мясо».
После отъезда государя из Москвы, московская жизнь потекла прежним обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было
верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с
тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву.