Неточные совпадения
«Si vous n’avez rien de mieux à faire, M. le comte (или mon prince), et si la perspective de passer la soirée chez une pauvre malade ne vous effraye pas trop, je serai charmée de vous voir chez moi entre 7 et 10 heures. Annette Scherer». [Если y вас,
граф (или князь), нет в виду ничего лучшего и если перспектива вечера у бедной больной не слишком вас пугает, то я
буду очень рада видеть вас нынче у себя между семью и десятью часами. Анна Шерер.]
Этот толстый молодой человек
был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи,
графа Безухова, умиравшего теперь в Москве.
Проводив одного гостя,
граф возвращался к тому или той, которые еще
были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправлял редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать.
— Вот в чем дело, — сказала она значительно и тоже полушопотом. — Репутация
графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый
был.
— Однако, ma chère, это славная штука, — сказал
граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. — Хороша фигура
была у квартального, я воображаю.
— Да, ma chère, — сказал старый
граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. — Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chère. А уж ему место в архиве
было готово, и всё. Вот дружба-то? — сказал
граф вопросительно.
— Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он
был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? — сказал
граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
— Да, порох, — сказал
граф. — В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица
будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
— Вы к
графу Кириллу Владимировичу, ma chère? — сказал
граф из столовой, выходя тоже в переднюю. — Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chère. Ну, посмотрим, как-то отличится нынче Тарас. Говорит, что у
графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас
будет.
— Напротив, — сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. — Je serais très content si vous me débarrassez de ce jeune homme… [Я
был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека!..] Сидит тут.
Граф ни разу не спросил про него.
История, которую рассказывали у
графа Ростова,
была справедлива.
— Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme à Pétersbourg, vous finirez très mal; c’est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы
будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; это верно.]
Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
— Москве больше делать нечего, как сплетничать, — продолжал он. — Все заняты тем, кому оставит
граф свое состояние, хотя, может
быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
— Вы знаете ли, я ни разу не
был у
графа.
— Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? — сказал Митенька. — Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, — прибавил он, заметив, как
граф уже начал тяжело и часто дышать, что́ всегда
было признаком начинавшегося гнева. — Я
было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая
была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении.
Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями.
Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Самое приятное для
графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил,
было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
— Сообразите мое положение, Петр Николаич:
будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, — говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и
графа, как будто для него
было очевидно, что его успех всегда
будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
Впереди пошел
граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен
был догонять полк.
На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском, всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много
ел и
пил, всё более и более краснея, что
граф уже ставил его в пример другим гостям.
Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем
графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и
пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей.
— Вот зачэм, мылостывый государ, — заключил он, назидательно
выпивая стакан вина и оглядываясь на
графа за поощрением.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что
будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка,
граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с
графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет
графа.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пиеску с варияциями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью,
спеть что-нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой,
была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
Это
был любимый танец
графа, танцованный им еще в молодости. (Давило Купор
была собственно одна фигура англеза.)
Всё
было занято
графом и Марьею Дмитриевной.
— Наконец, надо подумать и о моем семействе, — сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, — ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники
графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо
быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что́
граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
— Ma chère, — сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, — но что́, ежели письмо написано государю, и
граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам
графа его просьба
будет уважена…
— Я тебе скажу больше, — продолжал князь Василий, хватая ее за руку, — письмо
было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится, — князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится, — и вскроют бумаги
графа, завещание с письмом
будет передано государю, и просьба его, наверно,
будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
— Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, — ежели
граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало
быть, Пьер уж
будет не Пьер, а
граф Безухов, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты
была добродетельна et tout ce qui s’en suit, [и всего, что отсюда вытекает.] ничего не останется. Это верно.
Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера
есть в бумагах
графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница.
В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым
было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор
графа Безухова.
Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо-освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо
было вообще итти к
графу, и еще меньше, зачем ему надо
было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это
было необходимо нужно.
— Может
быть,
граф не звал меня, — сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, — я пошел бы к себе.
— Cher docteur, — сказала она ему, — ce jeune homme est le fils du comte… y a-t-il de l’espoir? [Любезный доктор, — этот молодой человек — сын
графа…
Есть ли надежда?]
— Как здоровье… — Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего
графом; назвать же отцом ему
было совестно.
Она
была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда
граф отпускал его в Петербург.
Она говорила, что
граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его
был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном
было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, — кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко
было смотреть, как он
был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца.
Признаюсь вам, я очень плохо понимаю все эти дела по духовным завещаниям; знаю только, что с тех пор как молодой человек, которого мы все знали под именем просто Пьера, сделался
графом Безуховым и владельцем одного из лучших состояний России, — я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых
есть дочери-невесты, и самых барышень в отношении к этому господину, который (в скобках
будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным.
Известие о смерти
графа Безухова дошло до нас прежде вашего письма, и мой отец
был очень тронут им.
— Нынче утром
был здесь
граф Лихтенфельс, — продолжал Билибин, — и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все другое…] Вы видите, что ваша победа не очень-то радостна, и что вы не можете
быть приняты как спаситель…
Беспрестанно он слышал слова: «С вашею необыкновенною добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты,
граф…» или «ежели бы он
был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен.
В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти
графа Безухова, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, чтó нужно
было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал...
Пьер
был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти
графа Безухова (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), — и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне.
— Ma bonne Hélène, il faut, que vous soyez charitable pour ma pauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы
были добры к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание.
Побудьте с ней минут десять.] A чтоб вам не очень скучно
было, вот вам милый
граф, который не откажется за вами следовать.
Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая
была у покойного отца Пьера,
графа Безухова, и показала свою табакерку.
Через полтора месяца он
был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы-жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме
графов Безуховых.
— А я знаю, отчего ей стыдно
будет, — сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, — оттого, что она
была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового
графа Безухова); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
Это
было совершенно справедливо, но и
граф, и графиня, и Наташа — все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Как странно, необычайно, радостно ей
было, что сын ее — тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой двадцать лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником-графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое-то свое мужское дело.