Во всем этом я был совершенно подобен разбойнику, но различие мое от разбойника было в том, что он умирал уже, а я еще жил. Разбойник мог поверить тому, что спасение его будет там, за гробом, а я не мог поверить этому, потому что кроме жизни за гробом мне предстояла еще и жизнь здесь. А я не понимал этой жизни. Она мне казалась ужасна. И вдруг я услыхал слова Христа, понял их, и жизнь и смерть перестали мне казаться злом, и, вместо отчаяния, я испытал радость и
счастье жизни, не нарушимые смертью.
Неточные совпадения
Я так же, как разбойник на кресте, поверил учению Христа и спасся. И это не далекое сравнение, а самое близкое выражение того душевного состояния отчаяния и ужаса перед
жизнью и смертью, в котором я находился прежде, и того состояния спокойствия и
счастия, в котором я нахожусь теперь.
Вместо того, чтобы вся
жизнь наша была установлена на насилии, чтобы каждая радость наша добывалась и ограждалась насилием; вместо того, чтобы каждый из нас был наказываемым или наказывающим с детства и до глубокой старости, я представил себе, что всем нам внушается словом и делом, что месть есть самое низкое животное чувство, что насилие есть не только позорный поступок, но поступок, лишающий человека истинного
счастья, что радость
жизни есть только та, которую не нужно ограждать насилием, что высшее уважение заслуживает не тот, кто отнимает или удерживает свое от других и кому служат другие, а тот, кто больше отдает свое и больше служит другим.
«Если я один среди мира людей, не исполняющих учение Христа, — говорят обыкновенно, — стану исполнять его, буду отдавать то, что имею, буду подставлять щеку, не защищаясь, буду даже не соглашаться на то, чтобы идти присягать и воевать, меня оберут, и если я не умру с голода, меня изобьют до смерти, и если не изобьют, то посадят в тюрьму или расстреляют, и я напрасно погублю всё
счастье своей
жизни и всю свою
жизнь».
Но я знаю, что
жизнь моя для личного одинокого
счастья есть величайшая глупость и что после этой глупой
жизни я непременно только глупо умру.
И тут Христос говорит: только в мирской
жизни сильные мира пользуются и радуются славой и властью личной
жизни; но вы, ученики мои, должны знать, что смысл
жизни человеческой не в личном
счастье, а в служении всем, в унижении перед всеми.
Прикиньте эту
жизнь на мерку того, что всегда все люди называют
счастьем, и вы увидите, что эта
жизнь ужасно несчастлива. В самом деле, какие главные условия земного
счастья — такие, о которых никто спорить не будет?
Одно из первых и всеми признаваемых условий
счастия есть
жизнь такая, при которой не нарушена связь человека с природой, т. е.
жизнь под открытым небом, при свете солнца, при свежем воздухе; общение с землей, растениями, животными.
Посмотрите же на
жизнь людей, живущих по учению мира: чем большего они достигли успеха по учению мира, тем больше они лишены этого условия
счастья.
Счастье нашей
жизни представляется нам в наибольшей власти и наибольшей собственности.
— Костя! сведи меня к нему, нам легче будет вдвоем. Ты только сведи меня, сведи меня, пожалуйста, и уйди, — заговорила она. — Ты пойми, что мне видеть тебя и не видеть его тяжелее гораздо. Там я могу быть, может быть, полезна тебе и ему. Пожалуйста, позволь! — умоляла она мужа, как будто
счастье жизни ее зависело от этого.
Когда же минутно являлась она в его воображении, там возникал и тот образ, тот идеал воплощенного покоя,
счастья жизни: этот идеал точь-в-точь был — Ольга! Оба образа сходились и сливались в один.
«В моей сестре, царице, высшее
счастие жизни, — говорит старшая сестра, — но ты видишь, здесь всякое счастие, какое кому надобно. Здесь все живут, как лучше кому жить, здесь всем и каждому — полная воля, вольная воля».
Неточные совпадения
Стародум. Ты знаешь, что я одной тобой привязан к
жизни. Ты должна делать утешение моей старости, а мои попечении твое
счастье. Пошед в отставку, положил я основание твоему воспитанию, но не мог иначе основать твоего состояния, как разлучась с твоей матерью и с тобою.
Есть законы мудрые, которые хотя человеческое
счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам, не всегда бывают полезны; есть законы немудрые, которые, ничьего
счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему не привожу: сам знаешь!); и есть, наконец, законы средние, не очень мудрые, но и не весьма немудрые, такие, которые, не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой
жизни наполнения.
— Вы ничего не сказали; положим, я ничего и не требую, — говорил он, — но вы знаете, что не дружба мне нужна, мне возможно одно
счастье в
жизни, это слово, которого вы так не любите… да, любовь…
— Я не могу не помнить того, что есть моя
жизнь. За минуту этого
счастья…
Любовь к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом
жизни, от которогo зависело всё ее
счастье. И теперь от этого нужно было отказаться!