Неточные совпадения
— Нет, не скучно, я очень занят, —
сказал он, чувствуя, что она подчиняет его своему спокойному тону, из которого он не
в силах будет выйти, так же, как это было
в начале зимы.
Но
в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не
сказал. Кити молчала, не поднимая глаз. «Слава Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и
начала расспрашивать Левина о его жизни
в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
— А! Константин Дмитрич! Опять приехали
в наш развратный Вавилон, —
сказала она, подавая ему крошечную желтую руку и вспоминая его слова, сказанные как-то
в начале зимы, что Москва есть Вавилон. — Что, Вавилон исправился или вы испортились? — прибавила она, с усмешкой оглядываясь на Кити.
— Так видишь, — продолжал Николай Левин, с усилием морща лоб и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить, что
сказать и сделать. — Вот видишь ли… — Он указал
в углу комнаты какие-то железные бруски, завязанные бичевками. — Видишь ли это? Это
начало нового дела, к которому мы приступаем. Дело это есть производительная артель….
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув
в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к ним навстречу и, чувствуя
в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и
начала говорить, сама не зная, что
скажет.
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что он уже
начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и чувствовала враждебность к нему зa это. Ей казалось, что те слова, которые она
сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла
в своем воображении, что она их
сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться взглянуть
в глаза тем, с кем она жила. Она не могла решиться позвать девушку и еще меньше сойти вниз и увидать сына и гувернантку.
— Разве он здесь? —
сказал Левин и хотел спросить про Кити. Он слышал, что она была
в начале зимы
в Петербурге у своей сестры, жены дипломата, и не знал, вернулась ли она или нет, но раздумал расспрашивать. «Будет, не будет — всё равно».
— Я видел, что вы были
в нерешительности насчет меня, — добродушно улыбаясь
сказал Левин, — но я поторопился
начать умный разговор, чтобы загладить свой полушубок.
— Да, я пишу вторую часть Двух
Начал, —
сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия при этом вопросе, — то есть, чтобы быть точным, я не пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас,
в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, —
начал он длинное, горячее объяснение.
— Двадцать раз тебе говорил, не входи
в объяснения. Ты и так дура, а
начнешь по-итальянски объясняться, то выйдешь тройная дура, —
сказал он ей после долгого спора.
— Но, друг мой, не отдавайтесь этому чувству, о котором вы говорили — стыдиться того, что есть высшая высота христианина: кто унижает себя, тот возвысится. И благодарить меня вы не можете. Надо благодарить Его и просить Его о помощи.
В Нем одном мы найдем спокойствие, утешение, спасение и любовь, —
сказала она и, подняв глаза к небу,
начала молиться, как понял Алексей Александрович по ее молчанию.
— Не могу
сказать, чтоб я был вполне доволен им, — поднимая брови и открывая глаза,
сказал Алексей Александрович. — И Ситников не доволен им. (Ситников был педагог, которому было поручено светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам, есть
в нем какая-то холодность к тем самым главным вопросам, которые должны трогать душу всякого человека и всякого ребенка, —
начал излагать свои мысли Алексей Александрович, по единственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу — воспитанию сына.
В продолжение дня несколько раз Анна
начинала разговоры о задушевных делах и каждый раз,
сказав несколько слов, останавливалась. «После, наедине всё переговорим. Мне столько тебе нужно
сказать», говорила она.
― Это
в том же роде, как: «я этого-то и терпеть не могу!» Ты знаешь? ― спросил Степан Аркадьич. — Ах, это прелесть! Подай еще бутылку, ―
сказал он лакею и
начал рассказывать.
— Не обращайте внимания, —
сказала Лидия Ивановна и легким движением подвинула стул Алексею Александровичу. — Я замечала… —
начала она что-то, как
в комнату вошел лакей с письмом. Лидия Ивановна быстро пробежала записку и, извинившись, с чрезвычайною быстротой написала и отдала ответ и вернулась к столу. — Я замечала, — продолжала она начатый разговор, — что Москвичи,
в особенности мужчины, самые равнодушные к религии люди.
— Я не много служил
в артиллерии, я юнкером
в отставке, —
сказал он и
начал объяснять, почему он не выдержал экзамена.
Сдерживая на тугих вожжах фыркающую от нетерпения и просящую хода добрую лошадь, Левин оглядывался на сидевшего подле себя Ивана, не знавшего, что делать своими оставшимися без работы руками, и беспрестанно прижимавшего свою рубашку, и искал предлога для
начала разговора с ним. Он хотел
сказать, что напрасно Иван высоко подтянул чересседельню, но это было похоже на упрек, а ему хотелось любовного разговора. Другого же ничего ему не приходило
в голову.
«Она понимает», — думал он, — она знает, о чем я думаю.
Сказать ей или нет? Да, я
скажу ей». Но
в ту минуту, как он хотел
начать говорить, она заговорила тоже.
Неточные совпадения
Потупился, задумался, //
В тележке сидя, поп // И молвил: — Православные! // Роптать на Бога грех, // Несу мой крест с терпением, // Живу… а как? Послушайте! //
Скажу вам правду-истину, // А вы крестьянским разумом // Смекайте! — // «
Начинай!»
— У Клима речь короткая // И ясная, как вывеска, // Зовущая
в кабак, — //
Сказал шутливо староста. — //
Начнет Климаха бабою, // А кончит — кабаком! —
Тогда поймали Матренку Ноздрю и
начали вежливенько топить ее
в реке, требуя, чтоб она
сказала, кто ее, сущую бездельницу и воровку, на воровство научил и кто
в том деле ей пособлял?
Так
начинает свой рассказ летописец и затем,
сказав несколько слов
в похвалу своей скромности, продолжает:
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не
сказал. С этой минуты мы отличили
в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу
в глаза, как делали римские авгуры, [Авгуры — жрецы-гадатели
в Древнем Риме.] по словам Цицерона, мы
начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились, довольные своим вечером.